ГЛАВА 7

Туманные сумерки приглушают багровый цвет окровавленных простыней.

Узкое зрение. Медленное мерцание. Отфильтрованные сцены с исхудавшими лицами вампиров, парящих надо мной. Их призрачные глаза блестят, когда они говорят. Они осматривают мое избитое тело. Я почти вижу себя сквозь их взгляд.

Разбитое, жалкое существо. Убогое. Слова начинаются в глубоком резонансе лорда вампиров, но перерастают в мои собственные. Я не была достаточно сильна.

Я была кузнечной девой. Не боец. Меня вообще не должно было быть здесь. Это стало ясно в конце. Настоящий боец смог бы покончить с этим.

О чем я только думал? Взяв пузырек и выпив, я встала на место Дрю и взяла на себя обязанность убить лорда вампиров.

Где сейчас находится мой брат? Жив ли он? Что-то во мне говорит, что да... но я боюсь, что не могу доверять этому надеющемуся, глупому уголку моего сердца. Я должен бороться за него. Но одного желания недостаточно. Моя воля отделилась от тела, и я стал похож на марионетку, у которой перерезали ниточки. Эликсир забрал все, что у меня было, и даже больше. Я больше не могу двигаться.

Снова темнота.

У моей кровати сидит человек с длинными серебристыми волосами.

— Ты слишком сильно нагрузила себя, — говорит он с некоторым раздражением.

Я? Я хочу сказать. Но вместо этого «Я знаю» срывается с моих губ с почти робким вздохом.

Он наклоняется вперед, и я вижу его лицо яснее, чем что-либо другое. Мне кажется, что я видела его раньше, много раз. И все же я запомнила бы такое красивое лицо. Я запомнила бы мужчину, пахнущего вечнозелеными деревьями, с глазами, похожими на солнечный свет.

— Что мне с тобой делать?

— Любить меня вечно? — Мой рот двигается сам по себе.

— Осторожно, а то я могу.

Я дрейфую сквозь не совсем сознание, странные, мимолетные сны и тяжелое, удушливое небытие. Мое сознание отходит куда-то очень далеко и очень отстраненно от моего тела. Я уже бывала в этом темном, внутреннем кошмаре. Это та самая пустота, в которую я ушла, когда Давос убил вампира, укравшего лицо моего отца, обнажив скрывавшуюся под ним ужасную правду.

Я жила здесь, утопая в этой боли. Боль от осознания того, что отца больше нет. Что больше ничего нельзя сделать ни для него, ни для моей семьи. Но, может быть... может быть, если бы я была достаточно взрослой и сильной, чтобы выковать ему более острый серп... если бы я не хотела, чтобы он был дома на стольких ужинах, что он пропускал тренировки... может быть, он все еще был бы со мной...

Как же я выбралась из этой ямы отчаяния? Как я нашла в себе силы двигаться в эти дни бесконечного горя?

Ах, да... Я задушила все. Мысли. Чувства. Ненужные и опасные. Вместо этого я работала. Я била молотком до тех пор, пока мои руки не стали грубыми. Это то, что я должна сделать снова. Я должен заглушить боль. Я должен выбить разочарование из своих костей. Если я ничего не буду чувствовать и ничем не буду дорожить, то меня нельзя будет ранить. Я буду неуязвим для их ударов. Как только я это сделаю, мой разум прояснится.

Я могу вернуться к работе.

Но над чем я могу работать?

Работа. Бесконечная. Всегда есть над чем работать. Но мы уже близко.

Женщина, идущая по темным коридорам. Проходит как призрак: присутствует, ощущается, но она не видна. В руках три дневника. По одну сторону от нее — вороноволосый мужчина, по другую — золотоглазый.

— Мы должны рассказать им, — говорит вороноволосый.

— Они не примут этого. Пока нет, — возражает другой мужчина.

— Может быть, со временем, — говорит она.

Но пока я работаю...

У меня нет здесь долга. Нет работы. Кузница далеко... так далеко. Я не чувствую ее тепла. Деревня Охотников. Мать. Дрю... Что я могу для вас сделать?

Пожалуйста, скажите мне, что делать.

Еще больше струн оборвалось внутри. Мои привязи рвутся. Я плыву среди множества мыслей — все разные, все подавляющие. Эти эмоции будут душить меня, пока я не перестану дышать. Пока не останется ничего, кроме темноты... и провала.

Прохладные струйки стекают по моему горячему лицу. Горячее от стыда или от лихорадки? Я не знаю. Я впала в бред. К моим ранам прикладывают руки, сильные и уверенные, притупляющие боль почти до терпимости. Снова разговоры, снова этот глубокий голос, грозящий разорвать меня на части. Еще больше серебристоволосого мужчины из моих снов.

Что им нужно от меня?

С помощью правильного ритуала я могу помочь ему, помочь им всем. Цена не должна быть такой высокой.

Мы можем сделать это без лишнего кровопролития.

С каких это пор, брат, мы стали по разные стороны?

Мои глаза наконец открываются и остаются открытыми. В поле зрения попадает спальня.

Над головой — тяжелый бархатный балдахин уже знакомого малинового оттенка. Шторы откинуты и подвязаны вокруг четырех поддерживающих их стоек. Толстое пуховое одеяло укрывает меня, но тело все равно дрожит. Я как кузница зимой — холодная и горячая одновременно. Скорее всего, меня лихорадит.

Садиться гораздо менее больно, чем я ожидала. Я протягиваю руку за голову, и кончики пальцев касаются бинтов. Моя голова все еще болит, но она была обработана. Монстры пытались меня вылечить.

Почему? Потому что им нужна свежая кровь? Дрю бы знал. И от этой мысли меня чуть не стошнило. Мой брат знал бы, что делать. Он бы даже не позволил себе оказаться в таком положении. Он бы убил лорда вампиров.

Мы поменялись судьбами, передав друг другу пузырек, и теперь оба будем страдать за это. Дрю, возможно, уже заплатил самую высокую цену. Грудь сдавило, сердце заколотилось. Нет, кажется, оно говорит.

— Ты выздоравливаешь, как и следовало ожидать.

Я бросаюсь к источнику звука и тут же жалею о быстром движении: зрение на секунду задерживается на нем, и я едва не переворачиваюсь на живот. Лорд вампиров стоит перед единственным окном. Оно больше любого стекла, которое мне доводилось видеть, но все равно кажется маленьким в просторах этой одинокой комнаты.

— Мы сделали для тебя все, что могли. — Вампир поворачивается ко мне лицом, заслоняя силуэт от бледного, обычного лунного света, льющегося через открытое окно. Обычная луна. Значит, сейчас уже не ночь Кровавой Луны. Сколько времени прошло? Луна еще большая — может быть, всего день? Два? Надеюсь, не больше. — Но провести человека через Фэйд — опасное и запретное занятие при обычных обстоятельствах. А когда человек настаивает на том, чтобы ранить себя, это ускоряет естественный распад.

Пока он говорит, я осматриваю комнату. Здесь почти ничего нет. Один стол у моей кровати — пустой. Книжный шкаф окружает очаг напротив кровати, в котором вместо бумаги и кожи — паутина. Кроме символа вампира, высеченного на камне очага, здесь пустота. Бездушная.

— Здесь нет ничего, что ты могла бы использовать для нападения на меня, — говорит он.

— Я не...

— Пощади меня. — Он закатывает глаза. — У меня есть записи с подробным описанием того, как вас, охотников, обучают. Вы можете превратить в оружие все, что угодно. — Он указывает на маленький пустой очаг, расположенный по бокам от книжных шкафов. — Я даже убрал инструменты для камина.

Я сглотнула. Он все еще думает, что я охотник. Это значит... может быть, он меня боится? Я пытаюсь собрать всю храбрость, которую я когда-либо видела в своем брате.

— Что тебе от меня нужно? — Я говорю ровно и спокойно.

— Я хочу поговорить с тобой.

— С чего ты взял, что я хочу с тобой разговаривать? — осмеливаюсь сказать я, хотя мои внутренности все еще разжижаются при одном только его виде. Без эликсира я беспомощна перед ним.

— Тебе есть чем заняться? — В его ярких глазах мелькнул смешок.

— Ладно, давай поговорим, — соглашаюсь я. Он прав, у меня нет выбора. Он сохранил мне жизнь, и провоцировать лорда вампиров дальше, когда у меня больше нет эликсира, чтобы подкрепить свои угрозы, мне кажется плохой идеей.

— Я буду говорить прямо, так как у нас мало времени. Ты умираешь, — серьезно говорит он.

Я смотрю на свои ладони. Меня подлечили. Но руки болят так, как не болели уже много лет, как в первый раз, когда я была в кузнице. Нет, даже хуже. При каждом движении пальцы немеют, руки грозят заблокироваться, отказываясь разжиматься.

— Хорошо, — говорю я, наконец. Я не уверена, готова ли я полностью поверить ему. Но что-то во мне изменилось, до мозга костей. Споры с ним могут помешать ему дать мне дополнительную ценную информацию.

— Тебя это, кажется, не беспокоит.

Он говорит так, будто ему не все равно. Какое дело монстру, охотившемуся за мной и моими сородичами, до моего отношения к смерти? Ему нет. Должно быть, это уловка, чтобы убаюкать меня ложным чувством безопасности.

— Полагаю, тебе трудно понять, что такое эмоции, связанные с собственной смертностью. — В мой голос просачивается ненависть.

— Ты думаешь, я не знаю, что такое смертность? — Он приподнимает бровь, глаза блестят.

— Вечный лорд вампиров?

Он тихонько фыркнул.

— Вечный... если бы, — пробормотал он и отвернулся к окну, морщинистые и потрескавшиеся губы слегка разошлись, чтобы показать ужасающие клыки. Неужели я верю, что вампиры недолговечны?

— Почему я до сих пор жива? — спрашиваю я. — Твой род всегда был очень хорош в убийстве моего.

— Я готов поддерживать твою жизнь достаточно долго, чтобы позволить тебе уйти. — Это заставляет меня задуматься. — Если ты согласишься мне помочь.

— Помочь тебе? — повторяю я. — Для чего вампиру может понадобиться помощь человека?

— Вам-пи-ирр. — Он произносит это слово медленно, повторяя за мной с легкой усмешкой. — Вы, люди, убиваете наш род по имени и телу.

— А вы не вампиры? — Я не знаю, почему я спрашиваю. Его природа так же очевидна, как его пожелтевшие зубы, полностью черные глаза и увядшая плоть.

— Мы вампиры. Ва-м-пиир. — Это слово срывается с его губ с таким шиком, какого я никогда раньше не слышала. Оно более мягкое, более округлое. Как будто звук исходит из задней стенки его горла, а затем плавно сходит с кончика языка. Это более элегантный звук, чем я могла предположить. — Вампир — это человеческое неправильное произношение.