Ветром мчится Шурка обратно в поле. Надо бы в сторону повернуть, к избам, да не догадался сразу, а теперь некогда. Гонится домовой, за пятки хватает. Вот когда Счастливая палочка позарез нужна! Это тебе не сон с волками. Никто на руки не возьмет, не разбудит, не жди спасения...

Кричит Шурка, а крику не слышно. Колотится сердце, в голове стучит, подкашиваются от страха ноги... Нет, не убежать от домового!

Налетел Шурка со всего маха на изгородь, упал, вцепился дрожащими руками в жерди, тянется изо всех сил, а перескочить не может. И слышит он, как трещат жерди, лезет к нему нечистый и бормочет:

- Утоплюсь!.. Утоплюсь!..

Поднял голову Шурка, перевел дыхание, и такая обида его разобрала кажется, легче бы ему сейчас смерть от домового принять, чем эту противную Марью Бубенец встретить. Шляется по гумнам ночью, как корова беспутная, только добрых людей пугает.

- Да топись! - кричит Шурка, тяжело дыша и собираясь плакать. Пожалуйста, топись... Кто тебе мешает?

Прихрамывая, он тащится опять гумном и не обращает больше внимания на сараи.

Дома ждала Шурку радость. На ступеньках крыльца сидела бабушка Матрена и ощупью чистила картошку.

- Бабуша! - кинулся Шурка к крыльцу. - Башмаки принесла, да? А я и не видел, как ты прошла!

- Ну еще бы видеть! Ты, баловник, незнамо где носишься. Нет чтобы встретить слепую старуху... Где ты тут? - ласково ворчит бабушка, растопыривая руки.

Шурка прыгнул на колени, обнял за морщинистую шею и прижался к седой, трясучей голове. Бабушка вытерла передником руки. Теплые пальцы пробежали по Шуркиному лицу, задержались на носу, скользнули по плечам, поднялись и погладили стриженый затылок.

- В отца, должно, растешь, верста коломенская... Нос-то разбил, что ли? Запух совсем, - тихо говорит бабушка, не выпуская Шурку.

Он видит ее тусклые, остановившиеся глаза, бородавку в складочках морщин на левой щеке, добрый кривой зуб, выглядывающий из уголка сухих, ввалившихся губ. Шурка не понимает, как может бабушка Матрена жить без глаз, главное - ходить и не заблудиться. Он пробует зажмуриться, представить себе, как ходит бабушка, - ему темно, неловко и страшно. Опять вспомнилась муха на глазу дяди Игната, и Шурка еще крепче прижимается к бабушке.

- Почему люди умирают, бабуша?

- Наказание от господа бога... за грехи.

- Ну да! Какой же дядя Игнат грешник? Все живут, а он один помер.

- Прежде его нагрешил народ... много.

- А дядя Игнат тут при чем?

Бабушка не отвечает. Подумав, Шурка говорит:

- Я не буду умирать. Я все время буду жить.

- И живи, - гладит бабушка Шуркину голову. - Ты молодой, тебе и надо жить... Вот мне пора... Чужой век заела.

- Нет, и ты живи, - милостиво разрешает Шурка. - Я тебя за руку буду водить.

- Ладно, ладно, полуношник... Нагулялся? Опять табачищем баловался? сердито спрашивает бабушка, нюхая рубашку. - Пропах дымом, бесстыдник!

- Это не табак. Мы с Яшкой теплину на Волге жгли. Ух, какой огнище был! До неба!

- Сгоришь когда-нибудь со своим обормотом Яшкой. Пойдем в избу. Заждалась тебя мамка, ругается... Стой, картошку забыли!

Шурка ведет бабушу за руку сенями, осторожно обходит кадку с водой, ларь. И с порога еще примечает башмаки под лавкой. Свет от лампы так и играет на подметках. Они, должно быть, соковые*, износу им не будет. Спасибо дяденьке Прохору, постарался для Шурки, даже каблуки подковками подбил, как у цыган.

Шурка живо меряет башмаки - в самую пору. Надо бы побегать, полюбоваться обновкой, да времени нет. На столе лежит пеклеванник, сахар белеет в сахарнице, самовар шумит, мать на кухне селедку чистит - до башмаков ли тут!

И вот Шурка наелся до отвала пеклеванника, в оставшихся кусках украдкой весь изюм выковырял, насолился селедкой, выпил без малого пять чашек чаю с топленым молоком, дососал огрызок сахару и, пыхтя от сытости, лежит с бабушкой на печи. С полатей пахнет луком и опарой. Чуть слышно поскрипывает в темноте очеп. Это мать, засыпая на кровати, качает ногой зыбку.

Хорошо потянуться на теплой печи, поворочаться возле бабуши, угнездившись, не чувствуя рук и ног, слушать, как рассуждают сами с собой ходики: "Так - не так, так - не так..." Над головой шуршат тараканы верно, тоже укладываются спать.

У Шурки слипаются веки, он то и дело куда-то проваливается, вздрагивает, сонно торопит:

- Рассказывай, бабуша... скорей рассказывай!

- Про что же тебе рассказать? - спрашивает бабушка, зевая и крестя рот.

- Про Счастливую палочку.

- Да ведь который раз я тебе про нее говорила!

- Ну еще, в последний разочек... Ну же, бабуша!

- Слушай, коли охота есть. - И, позевывая и вздыхая, бабушка шепотом рассказывает: - "В некотором царстве, в некотором государстве, не так чтобы далеко, однако ж не так чтобы и близко, жил-был мужик. И было у него два сына: старшой - Степан да меньшой - Иван. Жил мужик справно, хорошо, дай бог каждому так жить, только с сыновьями ему не совсем потрафило. Старшой, Степан, здоровяком рос, умным, а меньшой, Иванушко, с придурью был, слабенький да хроменький. На Степана все глядят не наглядятся, хвалят не нахвалятся:

- Ай, молодец растет! Всем взял - и умом, и красотой, и силой.

А Иванушке народ в глаза смеется:

- И в кого ты уродился, хромой дурак?

Любил мужик своих сыновей, жалел меньшого, а поделать ничего не мог. В младенцах еще Иванушко из зыбки упал, ножку сломал и головкой об пол стукнулся.

Вот пришло время женить сыновей. Позвал их отец и говорит:

- Сыны мои любезные! Поил я вас, кормил, одевал, обувал, уму-разуму учил - пора и честь знать. Не век на отцовской шее сидеть. Идите счастье свое искать. По белу свету походите, невест себе поищите. Своим домом заживете - меня в гости позовете. А чтоб не было вам на первых порах туго без батьки, дам я вам на дорогу что пожелаете. Ступайте, подумайте, что на дорогу взять. Завтра я позову.

Вышли сыновья от отца, Иванушко сразу на улицу побежал, с малыми ребятами в бабки играть. А Степан сел на лавку под окошко и стал думать. Всю ночь не спал, думал.

Утром зовет к себе отец сыновей.

- Ну как, детки, надумали? Чем мне вас на дорогу наградить?

Степан говорит:

- Дай мне, батя, кошель с золотом.

- Ну, брат, - отвечает отец, - не много же ума надо было, чтобы такое выдумать. Ладно. Получай кошель и иди на все четыре стороны.

Схватил Степан деньги и, не простившись, ушел из дому.

- Ну, а тебе чего? - спрашивает мужик меньшого сына. - Говори, дурашка, не бойся. Все, что пожелаешь, дам.

Отвечает Иванушко отцу:

- Ничего мне, тятенька, не надо. Ни злата, ни серебра, ни иного добра. А дай ты мне на дорогу свое родительское благословение.

Обнял отец меньшого сына, заплакал.

- Ну, спасибо, - говорит, - хоть раз в жизни ты меня обрадовал, умное сказал. - Благословил его на дорогу, а в руку посошок березовый дал. Жалко мне тебя, - говорит, - хроменький ты. Подпирайся посошком - легче будет идти. Да слушай меня внимательно: палочка эта не простая, а Счастливая. Береги ее, не теряй, пригодится она в минуту трудную... Коли невмоготу тебе будет, стукни посошком о землю три раза, и тотчас исполнится твое желание. Бери посошок, распоряжайся им по-своему. Но помни, сынок: твое желание посошок исполнит только однажды. А потом станет обыкновенной березовой палкой, и уж больше он тебе не поможет. Иди с богом, будь счастлив.

Поклонился Иванушко отцу в ноги, вышел из дому. Смотрит брата, а Степана и след простыл. "Делать нечего, - думает, - придется одному идти". А куда - не знает. Лежит перед Иванушкой белый свет на все четыре стороны. И везде хорошо: на востоке солнышко всходит, светит; на западе месяц, звезды горят; с юга теплом несет; с севера ветерком прохладным обдувает... Куда идти? Где счастье искать?

"Разве спросить посошок?" - думает Иванушко. Посмотрел на посошок, в руках повертел.