ГЛАВА 7

КЭТРИН

23 декабря, 11:48

Когда через некоторое время Айрин возвращается в мой кабинет, я не верю своим глазам.

— Что за... Убирайся отсюда! Ты должна быть на пути домой. А еще лучше — ехать в аэропорт!

— Ухожу, ухожу. — Айрин поправляет очки, как делает, когда нервничает. — Я просто продолжаю задаваться вопросом. Что, если это не тот год, милая?

Мой желудок слегка сжимается при этих словах, но, изображая спокойствие и уверенность, я откладываю телефон в сторону.

— Это тот самый год.

Обеспокоенное выражение лица Айрин не меняется.

— Но если нет... У тебя будет разбито сердце. Я не могу смотреть на это снова.

— Я остановлю тебя на этом, — говорю я с улыбкой. — Разве ты не слышала слухи? У меня нет сердца, которое можно разбить. А если и есть, то оно в три раза меньше.

Айрин не улыбается в ответ.

— Тебе не нужно притворяться со мной. Не притворяйся, что тебе все равно.

Я отвожу взгляд, чувствуя себя неуютно, как всегда, из-за упоминаний об эмоциях. В частности, о моих эмоциях. Я знаю, что Айрин считает иначе, но меня никогда не беспокоило, когда люди называли меня холодной. Или роботом. Или Гринчем. На самом деле, мне это нравится. Когда люди считают, что тебя мало что волнует, они не пытаются говорить с тобой о наболевшем.

Они не поднимают тему, от которой у вас начинают слезиться глаза, если вы слишком долго об этом думаете. Или темы, которые вызывают этот странный комок в горле, когда вы пытаетесь сглотнуть.

— Я просто думаю, не придаешь ли ты слишком большого значения этому единственному моменту, — поспешно добавляет Айрин. — В жизни есть и другие вещи. Важные вещи. Особенно в это время года...

Я подавляю вздох. Опять эта тема?

— Это время года не для всех одинаково, — говорю я мягко, но уверено. — Я рада, что это такое счастливое время для тебя, Мэнни и детей. И уважаю то, что для большинства людей это время года — время семьи, общения и бла-бла-бла. Но для меня декабрь означает нечто другое, во многом болезненное. Поэтому, пожалуйста, не осуждай меня за то, что я очень сильно хочу получить эту единственную вещь. Это то, чего я жду с нетерпением. Это важно для меня.

Это было важно для папы.

Айрин вздыхает с сожалением.

— Ты права. Конечно, права. Твоя жизнь, твой выбор.

Действительно. Я благодарно киваю и снова беру трубку, считая, что разговор окончен.

— Спасибо.

— Просто, с тех пор как...

Я вскидываю голову и предупреждающе поднимаю палец.

— Айрин. Я люблю тебя. Ты, пожалуй, единственный человек в этом городе, которого я сейчас люблю. Но какую тему мы не затрагиваем? Никогда?

Она хмыкает.

— Я знаю.

— И единственный человек, о котором мы не говорим? — добавляю я.

Выражение лица Айрин меняется от разочарования до сочувствия — или, что еще хуже, жалости?

Кажется, рождественские туристы и «Серебряные колокольчики» окончательно расшатали мои нервы.

Чтобы избежать пытливого взгляда Айрин, я поворачиваю в кресле и смотрю в окно, где небо приобрело тот матово-белый оттенок, от которого у детей во всем мире перехватывает дыхание в ожидании снеговиков и горячего шоколада.

— Тебе лучше позвонить Мэнни и попросить его начать собирать вещи, — говорю я. — Вам нужно отправиться в путь как можно скорее, чтобы не попасть в непогоду по дороге в аэропорт.

— Спасибо за то, что потратила мили, чтобы достать нам билеты в последнюю минуту. Уверена, что тебе ничего не нужно до моего отъезда?

— Я тоже ухожу рано сегодня, — говорю я. — Прием у врача, помнишь?

Это ложь. Они позвонили несколько минут назад, чтобы перенести встречу на следующую неделю из-за непогоды. Но я знаю различные выражения лица Айрин, и сейчас оно говорит мне, что она собирается упереться пятками и попытаться нянчиться со мной, даже если это означает пропустить свой рейс.

Я этого не потерплю. Я встаю и, засунув ноутбук в портфель, беру его и сумочку.

— Вообще-то я ухожу прямо сейчас!

— Хорошо, но... ох! Кэтрин! Я только что поняла, что не отдала тебе твой подарок. Я собиралась принести его завтра.

Я огибаю свой стол и обнимаю ее, что, по общему признанию, выглядит неловко, потому что у меня нет большого опыта в любой форме физической привязанности.

Айрин, кажется, удивлена этим жестом, но, похоже, не обращает внимания на мою скованность, потому что обнимает меня в ответ крепко и тепло, от нее пахнет корицей и апельсинами.

Повинуясь внезапному порыву, я целую ее в щеку, для этого мне приходится наклониться. Без каблуков я ростом пять футов восемь дюймов, но всегда ношу каблуки. В ней пять футов один дюйм, и она носит только балетки.

— Давай обменяемся подарками на Новый год, — говорю я ей.

— Ты ничего мне не подаришь, юная леди, — командует Айрин голосом мамы. — Ты подарила мне дополнительный отпуск. Время, проведенное с семьей — лучший подарок, о котором я могу просить, — говорит она шепотом, как будто отдел кадров затаился в тени, готовый потребовать ее увольнения. — Хорошо? Никаких подарков.

Я салютую в знак подтверждения.

Мы оба знаем, что я все равно подарю ей подарок. Это дизайнерская сумочка, которую она никогда бы себе не позволила. Я купила ее несколько месяцев назад, когда увидела на витрине в Сохо. Она огромная, потому что женщина носит в сумочке половину своей жизни, и красная, потому что это ее любимый цвет.

Я заставляю Айрин поклясться здоровьем ее любимой настольной орхидеи, что она уйдет в течение следующих пяти минут, а затем скрываюсь в лифтовом холле. И немного удивлена тем, что чувствую волнение, покидая офис раньше времени.

Я ни на секунду не верю во всю эту шумиху вокруг этой грандиозной метели, но знаю, что люди сойдут с ума, когда начнут падать снежинки, и я бы предпочла в этот момент лежать на диване с бокалом хорошего вина.

Видимо, не только мне пришла в голову эта светлая мысль, потому что лифты приходится ждать дольше, чем обычно. Чтобы исключить возможность неприятной беседы о погоде, я достаю телефон и пытаюсь выглядеть занятой.

Не получается.

— Привет, Кэтрин! Счастливого Рождества.

Я поднимаю взгляд от телефона и моргаю, глядя на мужчину, которого знаю, но чье имя не могу вспомнить.

Майк?

Мэтт?

Хм. Нет. Все, что я знаю, это то, что он новичок из Техаса. Гарри и Джо очень старались «заполучить его», так как он, судя по всему, был одним из лучших юристов Далласа. Я воздерживаюсь от суждений, пока не увижу его в деле.

Майк-Мэтт... Мартин?.. Хм. Все не то.

В любом случае, он... ничего. Около сорока. Каштановые волосы. Кажется, симпатичный.

Я могу позволить себе такой щедрый комплимент, потому что знаю, что он мне не конкурент на роль партнера. Слишком новичок.

За это я награждаю его улыбкой.

— Если ты так говоришь.

Он моргает, но пропускает мимо ушей мой неловкий ответ, когда мы заходим в лифт.

— Готова к этой буре?

— Конечно. У меня здесь лыжи и ракетница. — Я похлопываю себя по бедру.

— Ты шутишь, но я постоянно слышу, что зимний шторм Барри должен быть настоящим монстром.

Я поднимаю взгляд от своего телефона.

— Что еще за Барри?

— Они так его называют. Шторм.

— А под «они» ты подразумеваешь метеорологов, — говорю я таким тоном, каким могла бы говорить об астрологах. Одно из них — псевдонаука. Как и другое.

— Это было главным заголовком практически во всех новостных лентах в течение всего дня. Предполагается, что Барри станет ураганом века.

Я даже не могу удостоить его ответом, но мужчина не понимает намека и продолжает болтать, уткнувшись в свой телефон.

— Черт. Сейчас тарифы просто бешеные, — бормочет он, показывая мне приложение на своем телефоне, как будто это должно что-то значить для меня. — Ты живешь недалеко от центра, верно? Хочешь поедим на одной машине? Ждать всего восемь минут. Неплохо для этого времени суток на Пятой авеню.

Я издаю едва слышный смешок, и он одаривает меня насмешливой улыбкой.

— Что я упускаю?

— Я понимаю, что ты здесь недавно, но... настоящие ньюйоркцы ловят такси, — говорю я ему.

— Как долго я должен быть здесь, чтобы стать настоящим ньюйоркцем? — спрашивает он, недоумевая.

Вероятно, это риторический вопрос, но я все равно рассматриваю его всерьез, потому что это законный вопрос, заслуживающий внимания.

Сколько времени нужно, чтобы стать настоящим жителем Нью-Йорка?

Зависимости от обстоятельств. Терпеть не могу таких расплывчатых ответов, но в данном случае это правда. Некоторые люди могут прожить здесь двадцать лет, но так и не понять, что происходит. Другие, кажется, впитывают город в свою кровь за считанные недели.

— Расслабься, Кэтрин. Я пошутил, — говорит Мэтт-Майк-Мартин. — Думаю, в душе я всегда буду техасцем. Меня это устраивает.

Мы выходим из лифта, и это должно было бы стать передышкой, но вокруг полно людей, и мы вынуждены идти медленно. И вместе.

— Значит, ты останешься в городе на праздники? — спрашивает он.

Уф. Светская беседа продолжается.

— Да.

— То же самое. Приезжают родственники жены, — говорит он со страдальческим выражением лица.

Из-за этой гримасы он нравится мне еще больше. Не потому, что могу понять ужасных родственников, а потому, что он первый человек сегодня, который, кажется, понимает, что Рождество — это не только конфеты и снежинки.

— Они замечательные, — продолжает он наигранно веселым тоном, когда мы выходим на улицу. — Просто... ну, ты понимаешь. У меня впереди целых четыре вечера, чтобы придумать, чем их занять, чтобы разговор не перешел в обличительную речь о состоянии здравоохранения в стране или росте цен на пшеницу.

— Ага. — Я сразу же направляюсь к обочине и поднимаю руку, сканируя забитую людьми улицу на предмет желтых машин. Точнее, тех, у которых горит лампочка в знак того, что они свободны.

— Ты же не думаешь всерьез, что в декабре в час пик на Пятой авеню тебе удастся поймать такси, — говорит он со смехом. — Может, я и не житель Нью-Йорка, но даже я понимаю, что это бред. Да ладно. Серьезно. Поехали со мной. Ждать всего шесть минут.