ГЛАВА 30

За окном, сквозь вертикальные жалюзи, было видно, как на небе медленно растворялись чернила, когда начало подниматься солнце, окрашивая его в лазурно-голубой цвет. Мы с Тарой лежали, прижавшись друг к другу на нашей новой двуспальной кровати, которую купила для нас ее мать, и смотрели на галактику светящихся в темноте звезд на потолке. По мнению Тары, никто никогда не становился слишком взрослым для искусственных звезд.

Мы не спали всю ночь, разговаривали, предавались воспоминаниям, смеялись сквозь слезы.

После того как мы ввалились в дверь новой квартиры, чтобы провести в ней нашу первую ночь, мы приготовили ужин, достойный шеф-повара, из спагетти и двойного шоколадного мороженого, а затем прыгали в пижамах на кровати, выкрикивая слова каждой песни с диска «Jagged Little Pill» и приклеивая звезды к пенопластовому потолку.

Это была хорошая ночь.

Запоминающаяся, невинная, беззаботная. Затишье перед бурей.

И, возможно, именно поэтому я не спала, не могла заставить себя закрыть глаза дольше, чем на несколько ударов сердца. Я наслаждалась. Я пробовала. Я притворялась, что то, что было, будет всегда.

В то время как моя лучшая подруга говорила о будущем с искренней радостью, мои ребра трещали от острых осколков горя. Коробки были наполовину распакованы, в отличие от набитых до отказа коробок Рида, которыми была завалена его собственная квартира. Новое начало. Трагический конец. И все это в одно и то же время.

И это само по себе было трагедией.

Тара переплела наши пальцы, и сквозь приоткрытое окно вместе с ветерком донеслось пение птиц.

— Ты будешь скучать по нему? — тихо спросила она.

Темнота, исчезающая с неба, устремилась в мое сердце. Я не могла ничего сказать.

Все, что я сделала, — это сжала ее руку и кивнула.

Рид уезжал в конце месяца. Еще три недели. Часы утекали, как медленно рвущаяся нить, постепенно истощая мои силы, в то время как июнь сменился бурным июлем.

Рид наконец сообщил Таре и Уитни новость о своем отъезде. Вечер прошел в напряжении, и настроение, царившее за обеденным столом, было холоднее недоеденной еды. Тара была расстроена и разочарована этой новостью, а Уитни сказала, что для него это будет хорошей сменой обстановки. Новые начинания, новые цели.

Все, что я слышала — новая женщина в его жизни.

Конечно, она именно так и думала.

Спустя несколько дней Тара все еще пыталась осмыслить бомбу, сброшенную ее отцом.

— Я не могу поверить, что он уезжает, — продолжила Тара, и легкое настроение было испорчено темой, которая ранила сильнее, чем десятилетнее насилие надо мной. — Это кажется таким нелогичным.

— Может, в этой истории есть что-то еще.

Мне не следовало этого говорить, я не должна была вкладывать в ее голову идеи и грызущие подозрения. Это приведет лишь к появлению вопросов без ответов.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Я не знаю.

Тара вздохнула, и наши волосы двух цветов смешались на кремовой подушке.

— Странно. Для папы семья всегда была на первом месте. Разве что... — Замолчав, она прерывисто вздохнула и наклонила голову ко мне. — Думаешь, это из-за женщины?

Я моргнула, глядя на фальшивые звезды, и загадала миллиард безмолвных желаний. Мое сердце разбилось, его осколки проскользнули сквозь меня и осели в яме желудка.

— Возможно.

Она отпустила мою руку и натянула одеяло до подбородка, обдумывая это.

— У меня было ощущение, что он с кем-то встречается. Я решила, что она местная, но, может быть, у него что-то было в Чарльстоне, и он хочет попробовать еще раз.

Внутри меня все сжалось и затрепетало, во рту пересохло.

Все, что я смогла выдавить из себя, это «да».

Она вздохнула еще раз, протяжнее и тяжелее.

— Я должна поговорить с ним прежде, чем он уедет. Узнать, что происходит. — Она задумчиво наморщила носик. — Мама думает, что это исключительно из-за работы, но я знаю его лучше. У него и здесь хорошая работа.

Я погрузилась в ее слова, молчаливая и напряженная. Сквозь жалюзи проникало все больше света, заливая нас первыми лучами восходящего солнца. Усталость навалилась на меня, как следствие бессонной ночи и бесконечных размышлений, и я повернулась на бок, глядя на ее профиль на подушке.

Я не хотела, чтобы она говорила с ним об этом, но ничего другого мне не оставалось.

— Это хорошая идея.

Следующий час мы провели, перебирая фотографии, которые я проявила, — долгожданная легкость рассеивала мрачное настроение. Она перелистывала стопки одну за другой, и ее улыбка становилась все ярче.

Там была фотография Тары с невеселой ухмылкой и карандашом, зажатым между зубами. Фотография, на которой мы обе посылаем поцелуйчики в камеру на переднем сиденье ее машины. Уитни читает у камина, ее губы приоткрыты в удивлении. Божья коровка на спине в снегу, лапы подняты, словно она пытается превратиться в тираннозавра. Рид и Тара на выпускном вечере, а следом еще один снимок с ними — они обнимаются, ее блестящие локоны развеваются. Я забрала камеру у Уитни, пытаясь запечатлеть более живой момент.

Она задержалась на этом снимке.

— Отличный кадр, — сказала она, и в ее голосе сквозили эмоции. — Не помню, когда ты снимала. Папа не любит фотографироваться.

— Вот почему я его сделала. — В моих словах смешались ностальгия и меланхолия. — Что бы ни случилось, у нас всегда будут эти моменты. Они больше, чем воспоминания. Воспоминания стираются и меняются, а фотографии — нет. Они просто есть. Тебе никогда не придется сомневаться в них.

— Можно я оставлю некоторые из них себе?

— Конечно.

Я не забыла отдать Риду фотографию, на которой я, удовлетворенная, с сияющими от счастья глазами и влюбленная, раскинулась на его простынях. На память. Что бы ни случилось между нами, у него всегда будет ощутимое доказательство того, что я настоящая. Что когда-то я была его.

Я не хотела стать тем воспоминанием, которое сотрется или изменится.

Тара сложила фотографии на прикроватной тумбочке и заснула, как только взошло солнце. А я просто лежала, погрузившись в неизвестность своего туманного, неопределенного будущего. Я не могла отключить свой разум. Не могла заглушить боль.

Возможно, перед бурей не бывает затишья.

Была только буря, последствия после нее и наши сломанные кости, разбросанные там, где она прошла.

Моя улыбка была почти ослепительной, когда я вышла через двойные двери и окунулась в солнечные лучи позднего лета. На шее болтался ремень фотоаппарата, а за спиной подпрыгивал рюкзак. Я только что закончила свою первую репетиционную съемку в банкетном зале, готовясь к тому, что через две недели буду помогать снимать свадьбу.

День был наполнен волнением — я с гордостью демонстрировала свою увлеченность, впечатляя Моник и остальных сотрудников. Мои знания были обширны, ведь за последний год я провела много часов в библиотеках, темных комнатах и фотолабораториях, стремясь узнать все, что только возможно. Освещение, настройки камеры, композиция. Экспозиция, выдержка, диафрагма. Каждый снимок требовал тщательной проработки и точности, превращая каждую фотографию в результат любви и мастерства.

Я гордилась своей работой и была уверена, что это очевидно.

Моя подержанная «Camry» уродливого серо-коричневого цвета стояла на парковке, покрытая ржавчиной и остатками старых наклеек на бампере. Я откладывала каждую копейку со своей предыдущей работы в клинике для животных и собрала достаточно для первоначального взноса за эту развалюху, при этом у меня оставалось немного денег на аренду. Мы с Тарой уже нашли соседку по комнате, которая заняла вторую спальню.

Дела шли на лад.

А потом я подняла глаза и увидела Тару, которая, прислонившись спиной к вишнево-красному кабриолету, махала мне через парковку.

Моя улыбка стала шире.

— Привет, — поздоровалась я, подходя к ней в своих сандалиях и бледно-желтом сарафане. — Что ты здесь делаешь? И чья это машина?

— Джоша. — Она пошевелила бровями. — Он одолжил мне ее, пока я чиню тормоза, и я собираюсь отправиться к папе, чтобы обсудить его отъезд. Хочешь поехать со мной?

Я уставилась на нее, тревога сжала мои легкие в кулак.

— О.

Это был не тот разговор, в котором я хотела принимать участие. Я бы предпочла быть мухой на стене. Незаметным муравьем, крадущимся по ковру, впитывающим все, что видит и слышит. Слушать оправдания Рида, зная, что именно я стала причиной его ухода, было пыткой, к которой я морально не была готова.

Пытаясь переубедить ее, я ухватилась за обе лямки своего рюкзака.

— Ты уверена, что не хочешь поговорить с ним наедине? Мне кажется, это личное.

— Ни в коем случае. Ты — член семьи, — сказала она, смеясь так, словно мое заявление было возмутительным. — Кроме того, тебе нужно прокатиться на этой штуке. Она меняет жизнь.

Я сморщила нос и почесала щеку.

— Я просто думаю...

— Пойдем. — Она схватила меня за запястье и потащила вперед. — Эти колеса у меня только на день. Давай по дороге нарушим несколько предупреждений в ограничении скорости, а потом я подброшу тебя обратно к твоей машине.

Не желая спорить, я обошла кабриолет спереди и запрыгнула на пассажирское сиденье, всей позой демонстрируя, что сдаюсь. Я закинула вещи на заднее сиденье и пристегнула ремень, глядя на Тару, которая заводила двигатель. Ее глаза сверкали яркими зелеными искорками. Ее блестящие губы подрагивали от предвкушения.

А потом мы выехали со стоянки, ветер развевал наши волосы, солнце согревало лица, и на краткий миг я позволила эйфории овладеть мной.

Перед нами расстилалась дорога, Тара включила радио на полную громкость и откинулась на спинку сиденья. Из динамиков зазвучала песня «Gangsta’s Paradise», мы обе пытались подпевать, смеясь над своими заплетающимися языками и путаясь в словах. Она вскидывала кулак в воздух, с каждым взмахом движения становились все сильнее. Я смеялась до боли в животе.