ГЛАВА 18

Божья коровка влетела в дверь моей квартиры и устремилась прямо к Галлее, вскочившей с диванных подушек.

— Божья коровка!

Я не мог сдержать улыбку, когда наблюдал за их воссоединением. Золотистый мех сливался с золотистыми волосами. Две загорелые руки вытянулись вперед в ожидании, когда собака бросится в их нетерпеливые объятия. Галлея упала на колени, а Божья коровка набросилась на нее с радостными поцелуями и так сильно виляющим хвостом, как будто они не виделись много лет.

Стянув куртку, покрытую снегом, я повесил ее на крючок на стене, а затем уставился на них, потерявшихся в моменте, как и я сам. Это было мило, невинно.

Чертовски чисто.

Визжа от радости, Галлея опрокинулась на мой светло-серый ковер.

Оказалось, что пожилая пара заметила собаку бесцельно бродящей в парке во время метели и отвезла к себе домой в надежде найти хозяина. Они позвонили по номеру, указанному на жетоне, но Галлея уже ушла на поисково-спасательную операцию. После нескольких часов безуспешных попыток дозвониться они отвезли ее в клинику для животных, чтобы она была в безопасности и подальше от их кошек.

Галлея оказалась права — она была в том парке.

Микрочип был зарегистрирован на мое имя, поскольку именно я забрал Божью коровку из приюта пять лет назад, после того как Тара решила взять ее домой.

Спасибо, черт возьми, за это.

Галлея села и откинулась назад, прислонившись к передней части моего дивана, а собака устроилась у нее на коленях. Восемьдесят фунтов любви обрушились на девятнадцатилетнюю девушку, сидевшую в моей гостиной, одетую в мою любимую футболку и клетчатые пижамные штаны моей дочери.

Темное чувство пронзило меня насквозь.

Темное, скребущее и болезненно эйфорическое. Я уже представлял себе подобную сцену в конце июня, полтора года назад, только без собаки и всей этой внешней ерунды.

Галлея.

В моей квартире.

С той же улыбкой и в одной из моих футболок после ночи горячего и бурного блаженства.

Фантазии.

Это было все, что мне осталось — фантазия, которая так и не воплотилась в реальность и которая в долгосрочной перспективе не будет иметь никакого значения. Она была выдуманной, неосязаемой, и чем скорее я с этим смирюсь, тем скорее смогу освободиться от этой восхитительной мечты, которая продолжала отравлять мой разум.

Уперев руки в бока, я двинулся вперед, а Галлея вздернула подбородок, не переставая улыбаться.

— Ты голодна? — Мне нужно было вырваться из того смертельного водоворота, в который нас затянуло до того, как зазвонил телефон. — Я могу приготовить что-нибудь для тебя.

Ее ореховые глаза мерцали в тусклом освещении моей маленькой квартирки, придавая ей дополнительный блеск.

— Я могу что-то приготовить?

— У меня ничего нет. Чаще всего я разогреваю замороженный ужин.

— Держу пари, я смогу что-то придумать. — Галлея освободилась от лап Божьей коровки и встала с пола, ее наряд был таким же несочетаемым, как и мы с ней. — Можно я посмотрю?

Я пожал плечами.

— Чувствуй себя как дома.

Черт.

Нет, пожалуйста, не делай этого.

Мягко кивнув, она пронеслась мимо меня, пахнущая персиковым нектаром, зимним морозом и мной. Я несколько секунд смотрел ей вслед, пока она рылась в моих нижних шкафах, а потом выкинул этот образ из головы и направился во вторую спальню.

Тара спала здесь, когда оставалась на ночь. На стенах висели плакаты мальчишеских групп, на комоде и тумбочке громоздились безделушки, а воздух был пропитан запахом дешевых ванильных духов и затхлого ковра. Расправив свежевыстиранное одеяло, я взглянул на фотографию в позолоченной рамке, которая стояла прислоненной к настольной лампе. На ней мы с Тарой были запечатлены в парке около года назад, сражаясь возле баскетбольного кольца. Это был естественный снимок, но прекрасно схваченный: идеальное освещение, заходящее солнце, пробивающееся сквозь ветви деревьев, Тара, занявшая позицию и улыбающаяся от уха до уха, и я, стоящий напротив нее с едва заметной улыбкой и взглядом, отражающим чистую любовь.

Я взял рамку с тумбочки и стал рассматривать ее, удивляясь, как я не замечал этого раньше.

Бесценный момент, застывший во времени.

Фотографом, без сомнения, была Галлея, и мое восхищение ею возросло до опасных высот.

Я отложил фотографию.

Потратив несколько минут на то, чтобы переодеться в сухую домашнюю одежду, я вернулся на кухню, где на плите уже почти закипела кастрюля с водой. Галлея, приподнявшись на цыпочки, доставала продукты из верхнего шкафа. Множество ингредиентов загромождали мою узкую столешницу.

— Что ты выбрала? — спросила я.

— Паста в виде сборной солянки.

— И что дальше?

Она улыбнулась мне.

— Увидишь.

Она была в приподнятом настроении, благодаря тому, что Божья коровка нашлась живой и здоровой, но любое ее состояние находило отклик во мне.

Когда она была веселой и счастливой, меня привлекали ее сверкающие смехом улыбки и беззаботная походка. Когда она была угрюмой и склонной к самоуничижению, мне отчаянно хотелось оттереть сажу с ее кожи и вернуть ее к жизни. Это были чертовы качели разрушительных эмоций, и они разрывали меня пополам.

Двадцать минут спустя она поставила на стол огромную миску пасты пенне с поджаренным хлебом и маслом. Я настороженно посмотрел на блюдо.

— Там что-то зеленое.

— Зеленая фасоль. Ты должен ее съесть, — игриво приказала она, зажигая спичкой одну из моих свечей с кедровым ароматом. — Ты должен знать, что овощи полезны, учитывая то, что ты отец.

Я нахмурился.

Я ненавидел зеленую фасоль.

Но поскольку это был один из немногих овощей, которые любила Тара, я держал в морозилке замороженное овощное ассорти, смешанное с морковью и кукурузой.

— Единственным белком, который нашелся у тебя в холодильнике, была курица, поэтому я обжарила ее в масле, добавила приправы, пармезан и немного сливочного сыра. — Она пожала плечами, выдвинула стул и пригласила меня сделать то же самое. — Лучшее, что я могла придумать.

Пахло очень вкусно, и я собирался съесть все до последней крошки — и зеленую фасоль в том числе.

Пока мы усаживались за стол, в свете свечи и витающего запаха кедра, а Божья коровка лежала под столом и ждала своего угощения, я старался не думать, насколько это похоже на свидание. Галлея выглядела так непринужденно в своей неформальной одежде, ее волосы были в прекрасном беспорядке, лицо чистым и без косметики, а улыбка не сходила с ее идеальных губ. Казалось, что ее место здесь, в моей квартире, за моим кухонным столом.

Прочистив горло, я запихнул в рот вилку с едой и с трудом сдержал стон.

— Черт, — пробормотал я, проглотив немного.

— Вкусно? — Ее глаза были широко раскрыты в ожидании, вилка свободно лежала в ее руке, пока она ждала моей реакции. — Тебе нравится?

— Мне нравится.

Для нее было важно готовить для людей. Это много значило, и это смягчало все те острые края, которые терзали меня в последнее время. Чем больше времени я проводил с ней, тем больше меня к ней тянуло. Чем больше росло мое влечение, тем больше я ненавидел себя.

И чем больше я ненавидел себя, тем больше переносил это чувство ненависти к себе на нее.

Но потом случались моменты, подобные этому, нежные и теплые.

Искренние улыбки, легкие разговоры и связь, которая, казалось, основывалась не только на физическом влечении. По мере того как сексуальное влечение расцветало, росло и это сводящее с ума защитное чувство, будто я готов свернуть горы ради нее, будто мне будет достаточно просто обнимать ее и противостоять ее боли, пока она не найдет абсолютное утешение в моих объятиях.

Черт побери.

Это было еще хуже. Нежелательное влечение само по себе было опасным, но оно было естественным. При дерьмовом стечении обстоятельств такое случалось — я знал это по собственному опыту, учитывая мой личный опыт с Рэдли и Уит.

Но представить себе какое-то гребаное будущее с ней было настоящим кошмаром, способным повалить нас обоих на землю.

Что бы подумала Тара? Уитни?

Они были бы в ужасе, в этом я не сомневался. Тридцатипятилетние мужчины не влюбляются в подростков. Это было извращенным и неправильным, и иногда мне приходилось задумываться, все ли со мной в порядке.

— Ты слушаешь?

Моргнув, я поднял голову и посмотрел на Галлею, только что отправившую в рот вилку. Взглянув на свою тарелку, я понял, что каким-то образом закончил есть. И нет, я определенно не слушал.

— Прости, я задумался, — пробормотал я, потянувшись за куском хлеба.

— Не хочешь поделиться о чем?

Черт возьми, нет.

— Не особо.

— Ну, я рассказывала тебе о своем фотопроекте в школе.

Школа.

Она все еще училась в школе. Формально, конечно, но...

Я снова отключился.

Шлепнув меня по руке, чтобы вывести из оцепенения, Галлея опустила локоть на стол и подперла щеку рукой.

— Тебя что-то беспокоит.

— После всего этого времени на холоде, — сказал я, отгоняя мрачные мысли, — у меня разболелась голова.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет... расскажи мне о своем увлечении. Я слушаю.

Ее улыбка снова расцвела.

— Итак, я изучаю культуру гранж, андеграундную музыкальную сцену. Мои фотографии направлены на то, чтобы передать необузданную энергию нашего времени, изобразить борьбу и страсти поколения, стоящего на пороге нового тысячелетия. Я сосредоточилась на неочевидных моментах — переполненных концертах в тускло освещенных залах, друзьях, тусующихся в винтажных магазинах, и тонком бунтарстве, запечатленном в повседневных проявлениях. Это своего рода визуальное повествование о годе, который кажется одновременно бурным и освобождающим... запечатленным в кадрах моего объектива. Понимаешь?

Я снова потерялся, но не в своих навязчивых мыслях. Я потерялся в ее словах, в их магии. В магии, которую она нашла в увлечении, к которому я ее подтолкнул. Сглотнув, я кивнул, мои глаза впитывали испытываемую ею радость.