— Жизнь прекрасна, а боги отлучаются порою, и приходится надеяться на себя и никому не верить. А?

Их смех, пока они расходились по скользкой тропе, звучал некоторое время согласно, а потом каждый слышал только свой собственный.

…За Меконгом, на востоке, занималась заря. На околице деревни, где вповалку спали легионеры, в камфорных и тамарисковых деревьях путалась синеватая дымка парного рассвета. Ветер разносил трупную вонь, запахи тины, рыбного соуса и свежего пожарища.

Лейтенант де Биннель докладывал по радио о «шишке», которая со стянутыми проволокой за спиной руками сидела на корточках с помертвевшим лицом. Две женщины из деревни крутили педали движка, питавшего рацию. Вьетнамки заплевали землю бетельной жвачкой. Связист клевал носом и машинально повторял: «Крутите, ведьмы, крутите же…»

Маркиз, не переставая говорить по телефону, сделал жест Бруно: докладывай. Бруно скороговоркой сообщил: некоторые лодочники при джонке, возможно, разбежались, а трое убиты, переводчика потерял, захвачено три кольта.

Де Биннель прикрыл микрофон ладонью. Под глазами над белесоватой щетиной темнели коричневые полудужья. Симптом курильщика опиума.

— Груз?

— Затоплен в протоке бандитами перед бегством.

Маркиз принялся выкрикивать данные кому-то в Сайгоне.

Бруно лег на траву. И будто не было перехода между явью и сном… Он опять стоит в проеме отодвинутой двери самолета, внизу — чудище с оленьими рогами и вылезающими из орбит глазами. Рыбья чешуя лоснится на змеином теле, тигриные лапы скребут орлиными когтями. Из пасти исторгаются огонь и вода. Бруно пятится, пытаясь вдавиться назад в «дакоту», но стоящие за спиной старухи, изготовившиеся к прыжку, давят на него, кивают черными тюрбанами и жуют кровоточащими губами. Подолы их «ао-зай» — платьев с разрезами до бедер — задраны ветром над оливковыми галифе пехотинцев, которые азиатские ведьмы одели вместо традиционных штанов… Пытаясь протолкаться меж старух к открытой двери «дакоты», маркиз кричит: «Боишься? Прыгай! Драконы из пагоды Тыа Онг чешуи не имеют». И добавляет, заходясь в истерике: «Да что такое! Сержант! Двигайтесь! Поднимайте людей…»

Лейтенант стоял над ним, расставив кривоватые ноги, вокруг которых ветер винтом завивал широченные штаны десантника с комками засохшей серой грязи на коленях.

Желтоватая с прозеленью жижа канала У Кэй лениво тащила в реку Сайгон отбросы, размокшие картонки, коричневую пену со щепой и соломой, пятна мазута. С перил деревянного моста, меся воздух ногами, с визгом кидались в канал голые дети. По доске, перекинутой с набережной на джонку, семенили, горбясь под мешками с зерном, кули с синими венами на коричневых икрах. Над водой нависал радиатор грузовика «Дженерал моторс», на котором приехал Бруно. За двадцать минут, что Лябасти простоял у моста, джонка уже показала подернутою слизью обшивку под ватерлинией.

Над паровой рисорушкой, в приемный люк которой сбрасывались мешки, стлался едкий дым, сползавший к воде. Вокруг теснились лавки, чайные, супные и забегаловки, где ничем не торговали, кроме похлебки из свиных потрохов, лапши да лимонадов невероятных химических оттенков от ярко-рубинового до сине-зеленого. Стоял треск мопедов, сплошной незатихающий крик снующих во все стороны азиатов и телефонный трезвон, который на самом деле был перекличкой звонков на велосипедных рулях трехколесных рикш.

Теснота и скученность усиливали тревогу. Отсутствие оружия порождало чуть ли не чувство стыда, будто его, Бруно, выставили среди этого сброда голым.

Двое лоточников поставили у грузовика тачку с дымящимся чаном и принялись вылавливать сетчатыми половниками из кипящего масла пампушки с собачатиной, за которыми тут же выросла очередь. Попытайся теперь Бруно уехать, развернуть машину не удалось бы. Если потревожить раздачу, дорвавшиеся до еды кули сбросят машину в канал вместе с грузом. В груз же были вложены все его деньги, по крохам собранные на франко-пиастровых обменах, плюс сумма, которую Рене де Шамон-Гитри позаимствовала из сейфа отца. Удача с перепродажей пенициллина сулила тридцатикратную прибыль. Риск её стоил…

С узкого балкончика третьего этажа утюгообразного грязного дома, клином выходившего к мосту, Клео наблюдал, как очередь за пампушками обвивает грузовик «Дженерал моторс». Легионер в пестрой распашонке, изобличавшей варварский вкус заморских чертей, с тревогой озирался с подножки кабины.

— Еще кон? — спросил у Клео партнер по игре в «трик-трак», собирая в кожаный стаканчик кости с низкого пластмассового столика. Его выставили сюда по прихоти высокого гостя, пожелавшего играть именно на балконе, и его супруги. То есть Клео и Сун Юй.

— Потому что удача твоя? — съязвил Клео. Жена хозяина квартиры прибирала серебряные монеты, которые выиграл муж.

Прилетевшая со стороны канала чайка круто взяла вниз, пытаясь что-то подобрать на карнизе, и тягуче крикнула над головой Клео. Он сразу сказал:

— Сорок тысяч. Игра?

Чайка взмыла. Знамение, посланное небом. Старый заскорузлый Чи Кун, дух-покровитель игроков, явно подавал сигнал, сулил удачу.

— Добрый мой боженька! — сказал партнер, который избегал ругаться в важных случаях, потому что считался католиком. — Да откуда у меня возьмется столько денег на игру?

Внизу шестеро оборванцев, прикрываясь толпой вокруг пампушечников, складывали кирпичные пирамидки под задней осью грузовика.

— Взгляни на заморского дьявола, — сказал Клео.

— Если взять среднего делового человека, ему далековато, пожалуй. Не предусмотрел риска. А так…

Бруно в эту минуту ощутил, как осел кузов его машины. Соскочил с подножки и, расталкивая кули и попрошаек, рванулся к задним колесам. Но продвинуться вперед хотя бы на полшага не удавалось. Теснившиеся вокруг него люди, отворачивая лица, менялись, но от этого человеческая стена вокруг не становилась податливей. В определенных кругах Сайгона такой прием называется «вода держит утку».

Клео видел с балкона, как Бруно ухватился за борт машины, подтянул свое огромное сильное тело, наступая на плечи и головы оравшей на него шушеры, и, проминая выгоревший брезент, встал над грузом, чтобы защищать свое достояние. Если под брезентом скрывалась засада, наверное, она уже выскочила бы оттуда.

Заметив, как четверо бродяг катят через мост снятые колеса, легионер крикнул по-вьетнамски:

— И резину сожрете? Пусть разорвет вас от несварения и боги с небес мочатся на четыре поколения ваших потомков!

Кули засвистели и заулюлюкали, оценив попытку заморского дьявола «спасти лицо».

— Артист, — одобрил хозяин квартиры. — Но все-таки больше боец и дикарь. Свои деньги я ему не доверил бы…

— Как раз то, что нужно, — сказал Клео. Он поднялся с низкой табуреточки, на которой сидел, подтянув для прохлады европейские брюки в полоску, и мягко позвал: — Сун Юй!

Жена выглянула на балкон, держа его полуботинки с замшевыми носами. Круглое лицо, прямой длинноватый нос, очерченные, словно на лице Будды, полные губы в улыбке, копирующей его, известную всем манеру держать углы рта растянутыми. Сквозняк бросал на её глаза черные пряди, блестевшие, словно перья боевого петуха. Поведя головой, будто выражая сомнение, неясное, как туман на акварели с изображением утренних гор, она откинула волосы.

С утра Сун Юй одела сиреневый «ао-зай» и белые шелковые брюки. В висевшей на плече модной сумке она держала свой браунинг и запасные патроны к кольту Клео.

— Твой муж ставил на кон сорок тысяч, госпожа, — польстил ей хозяин квартиры.

Сун Юй кивнула, но смотрела на Клео. Она сказала:

— Француз дозрел. Приходил человек, подтвердил, что засады в машине и поблизости нет.

Толпа выжидала, когда страх парализует Бруно, чтобы можно было разграбить машину. Конечно, перебравшись в кабину, француз будет жать и жать на сигнал, пока не прибегут вьетнамцы-полицейские. Но дьявол с отвратительными синими глазами, уродливыми бесцветными прядями, слипшимися на мокром лбу, в потемневшей под мышками и на груди пестрой распашонке, не хотел встречи с законом. Это уже стало ясно. Добыча плыла в руки сама.