Омейка хмурится.

— Послушай, милый, я в твоем распоряжении на следующие два часа, так что никуда не спеши, хорошо? Почему бы нам не выпить чего-нибудь, присесть и расслабиться. Узнаем друг друга получше.

Она плавно подается вперед, наклоняясь, чтобы поставить локти на стойку передо мной, и открывает мне соблазнительный вид на ее декольте — без сомнения, намеренно.

Я прочищаю горло и отвожу взгляд.

— Что бы ты хотела выпить? Боюсь, у меня не так много подходящих для человека вариантов, но у меня есть вино. Ты любишь вино?

— Звучит идеально.

Я киваю и машинально иду к винному холодильнику. Когда я приношу бутылку, она, кажется, впечатлена. Я шарю по кухне, пока не нахожу бокалы для вина и ставлю два на стойку. Обычно я не пью. Но сегодня я приму все, что может помочь успокоить то, что заставляет мои вены бурлить лавой, а мой панцирь твердеть сам по себе.

Я наливаю два бокала и протягиваю ей один.

— Спасибо, — она поднимает бокал, и я, следуя обычаю, прикасаюсь к ее бокалу так нежно, как только могу. Затем я осушаю весь бокал одним глотком, не обращая внимания на жжение, и наливаю себе еще. Когда я покончил и с этим, мое тело все еще чувствует себя разгоряченным, но, по крайней мере, из позвоночника исчезло напряжение.

Омейка слегка прищуривает глаза, но ее улыбка остается на месте.

— Все в порядке, милый? Ты нервничаешь?

— Нет, — почему пропало все вино? Я достаю из винного холодильника еще одну бутылку, но когда оборачиваюсь, она все еще смотрит на меня.

— Сегодня ты другой.

Я хмурюсь.

— Другой? — я чертовски хорошо понимаю, о чем она говорит. Я неловок, как чертов дождевой червь, на открытом воздухе, когда она здесь, в моем доме, но я никогда в этом не признаюсь.

Она делает глоток вина.

— В ту ночь, когда мы встретились, ты был таким властным, таким уверенным в себе. Ты не хочешь указывать мне, что делать?

Я очень хочу этого, но слова застревают у меня в горле.

— Ты тоже другая.

Она приподнимает бровь.

— О, да?

— Более… игривая.

— Это плохо?

Я складываю руки на груди.

— Я не знаю.

По ту сторону стойки маленькая мягкая ручка гладит меня по руке, и я отстраняюсь.

— Ты не хочешь, чтобы я прикасалась к тебе?

Я качаю головой.

— Не думаю, что это хорошая идея, — я уже чувствую, как мое нутро выходит из-под контроля из-за ее близости. Я тверд там, где даже не уверен, что хочу быть твердым, и мягок в других местах, и все совершенно не в порядке.

Она убирает руку. Мне кажется, я ее обидел. Она, вероятно, встанет и уйдет в любой момент.

Вместо этого она дергает за юбку платья, привлекая мой взгляд.

— Что ты делаешь?

Она продолжает задирать подол, дергая до тех пор, пока облегающий серый материал не поднимается выше ее икр, выше колен и до середины бедер.

— Если ты не хочешь, чтобы я прикасалась к тебе, что, если я просто потрогаю себя немного? Это было бы нормально?

У меня отвисает челюсть, но я абсолютно ничего не произношу. Ничего, если не считать того, что у меня перехватывает дыхание при виде того, как подол задирается вверх по ее бедрам, обнажая крошечные черные стринги и еще больше этой идеальной гладкой кожи.

— Тебе это нравится, милый?

Я киваю, не в силах поступить иначе.

Она улыбается. Подол платья задирается выше, обнажая слегка изогнутый живот и изгиб тонкой талии. Благословение Матери Земли, она не…

Она скрещивает руки на груди и стягивает платье до конца через голову, снимает его и бросает на пол рядом с собой. У меня сжимается сердце.

Я не могу прикоснуться к ней. Я потеряю контроль.

Но я не могу заставить себя остановить ее. Она скользит рукой вниз по животу, к трусикам, обхватывает свой холмик и наблюдает за мной из-под полуприкрытых век.