СУББОТА

"Положи меня, как печать, на сердце твое, как печать на руке твоей; ибо любовь сильна, как смерть; ревность жестока, как могила".

— Песнь Соломона, 8:6

Посреди фильма "ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВОРА-ДОМУШНИКА" в дверь позвонили.

Струп посмотрел в глазок. Какой-то парень с рюкзаком.

— Да?

— Мистер Струп?

— Угу?

— Курьерская служба.

Он открыл дверь. Парень протянул ему конверт, квитанцию и шариковую ручку. Струп поставил свою подпись.

— Хорошего дня, — сказал ему парень.

Хорошо провести день прозвучало как приказ. Ему это не понравилось.

Он закрыл дверь и открыл конверт. Повестка. Его вызывали в суд по исковому требованию на небольшую сумму от Карлы. Ему было велено явиться лично в такой-то день и в такое-то время. Пусть выебут эту бритую потную пизду сучки-нимфоманки, поставив ее головой вниз на лестнице. Она вызывает его задницу в суд.

Он разорвал конверт надвое, потом передумал и снова склеил скотчем. Меньше всего ему нужны были неприятности с фемидой. Он бросил конверт на стол.

Посреди фильма "МОЯ ДЫРКА И Я" зазвонил телефон. Он услышал голос своего босса. Босс звонил в субботу. Это было необычно. Босс велел ему взять трубку. Он так и сделал.

— Макс?

— Струп? Рад, что застал тебя.

Как будто у него была личная жизнь. Как будто он куда-то собирался.

— Ты звонишь в субботу, Макс. Странно.

— Я знаю. Слушай, Струп. Нет другого способа сказать это, кроме как напрямик. Тебя сократили.

— Что?

Только этого ему не хватало.

— Сократили, Струп. Агентству приходится экономить. Тебя и еще троих.

— Кого?

— Это не имеет значения. Мне очень жаль, Струп. Ты всегда хорошо работал. Всегда все присылал вовремя. Я это ценю.

— Тогда почему ты меня увольняешь?

— Я тебя не увольняю. Тебя сократили. Мы возьмем пацанов, которые будут работать за меньшую плату.

— Меньше, чем за десять процентов? Они что, ненормальные?

— Амбиции, Струп. Они хотят работать в престижном агентстве.

— А разве у нас престижное агентство?

— Не надо быть таким злобным, Струп.

— После пятнадцати лет ты меня выгоняешь, и я еще не должен злиться.

— У меня сегодня выходной, Струп. Дай мне отдохнуть.

— Прости, что испортил тебе день, Макс.

— Пришли нам все рукописи. Естественно, мы заплатим за любую выполненную работу.

— Естественно.

Он повесил трубку. Фильм "ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВОРА-ДОМУШНИКА" обошелся ему в двадцать долларов. "МОЯ ДЫРКА И Я" стоил тридцать. "ПИСТОЛЕТ ПОТЕЕТ, КОГДА СТАНОВИТСЯ ЖАРКО" еще двадцать. У него было несколько коротких рассказов, каждый из которых стоил пятнадцать долларов.

Он выбросил их в мусорное ведро.

Зазвонил телефон. Опять Макс.

— Ты ведь не выбросишь рукописи, правда?

Струп повесил трубку.

Он выглянул в окно. Был прекрасный солнечный день.

Он сделал себе бутерброд с тунцом и включил "Си-Эн-Эн". Он чувствовал себя сбитым с толку, но едва обращал на это внимание. Он то и дело поглядывал на ящик комода.

У республиканцев упал рейтинг.

Парень с "Глоком" из Флориды со слезами на глазах признался, что именно он, а не его одноклассники оплодотворили его двенадцатилетнюю подружку ребенком чудища с Юггота. Он расстрелял школу, чтобы кто-нибудь помешал ему сделать это снова. Струп подумал, что это очень тактично с его стороны.

В Коннектикуте какой-то парень судился с полицейским управлением. Он сдал экзамен на офицера полиции, но ему отказали, потому что он набрал слишком высокий балл. Заместитель начальника полиции Нью-Лондона сказал, что такому умному человеку эта работа, скорее всего, наскучит.

Когда он встал, чтобы отнести тарелку на кухню, и прошел мимо стола с повесткой, ему показалось, что он услышал свое имя, упомянутое в связи с нью-лондонской историей, но этого не могло быть.

Он снова сел. Закурил сигарету и снова начал смотреть "Си-Эн-Эн". Взглянул на ящик комода. У демократов упал рейтинг. Какой-то диабетик в Лос-Анджелесе лег в больницу, чтобы ему удалили изъязвленную ногу, а ему отрезали не ту. Диабетик поменял больницу.

В Пакистане суд приговорил сбежавшую девочку-подростка и ее бойфренда — водителя школьного автобуса к сотне ударов плетью и к побитию камнями до смерти. Ее отец, очевидно, был согласен с приговором. Он сам сообщил о побеге.

Новости его достали. Он начал переключать каналы с помощью старого доброго универсального пульта. Он попал на футбольный матч в колледже, теннисный матч и игру сраных "Нью-Йорк Янкиз"[61]. Он попал на шоу "Супер Сабадо"[62]. Попал на выставку антиквариата, кулинарное шоу и сериал "ОНА НАПИСАЛА УБИЙСТВО"[63] и на всякие дикие вещи про улиток и древесных лягушек, посмотрел прогноз погоды, передачу о "МОРСКИХ КОТИКАХ"[64], а также "МЭТЛОКА"[65], и "ДОРОГУЮ МАМОЧКУ"[66].

Нахуй. Вернулся к "Си-Эн-Эн". На мгновение ему показалось, что он переключил канал в тот момент, когда Уиллоу Бэй[67] говорила что-то о его сексуальной жизни, но этого не могло быть.

Он подумал, не позвонить ли приятелю. Но не мог припомнить, есть ли они у него. Возможно, есть один или два. А может, и нет.

Он подошел к письменному столу и перечитал повестку. Да, это его имя, все правильно.

Он нашел номер телефона ресторана Карлы. Ему ответила какая-то женщина.

— Таверна "Лесбос". Чем могу помочь?

Он вдруг понял, что рычит. Надо это прекратить.

На заднем плане была слышна игра в мяч. Классный кабак.

— Карла на месте?

— Боюсь, что нет. Я могу вам чем-нибудь помочь?

— А Рэнди?

— Боюсь, что нет.

— Чего именно ты боишься?

— Прошу прощения?

— Забудь. Есть идея, когда она вернется?

— Карла?

— Да.

— Могу я спросить, кто звонит?

— Ее бывший муж.

— Ох. Я действительно не знаю. Наверное, не раньше вечера. Они устроили пикник на Овечьем Лугу. Сегодня такой чудесный день.

— На Овечьем Лугу?

— Угу.

— Думаю, они решили избавиться там от своих задниц. А то они у них всегда чертовски завалены работой.

— Простите, сэр?

— Черт побери. Мне все равно, что они делают.

Он повесил трубку. Подошел и перечитал повестку. Там даже была сумма, которую он задолжал. Две тысячи семьсот шесть долларов девяносто центов. Она задела его за живое этими девяноста центами. Он взглянул на ящик комода. Открыл его и достал револьвер.38-го калибра из-под носков и нижнего белья. Он договорился о покупке револьвера через подставное лицо в Пенсильвании несколько лет назад, когда еще считал Нью-Йорк опасным местом, а не просто раздражающим.

Он проверил обойму и положил револьвер в карман.

Взял пульт, лежащий на кровати, положил его в другой карман и вышел.

Бар в таверне "Лесбос" был битком набит. Впереди, возле телевизора, люди стояли по двое. Все были поглощены игрой "Янкиз". Идеально.

Нью-Йорк изобрел бейсбол. Кто, они, черт возьми, это новое поколение? Неужели никто никогда не говорил этим придуркам, что весь смысл бейсболки в том, чтобы защитить глаза от солнца? Может быть, ношение их задом наперед было каким-то анти-деревенским маневром или, может быть, формой восстания. Например, отказаться есть шпинат.

Он встал в дальнем конце бара, как можно дальше от телевизора, и заказал виски. Барменша оказалась блондинкой лет семнадцати. Он подождал, пока займут все базы и подающий "Янкиз" размахнется, затем достал пульт и включил канал о еде. Клубничное суфле выглядело очень вкусным. Парни в баре стонали, кричали и показывали пальцами на телевизор, как Дональд Сазерленд на Брук Адамс в фильме "Вторжение похитителей тел"[68]. Барменша, казалось, не понимала, что происходит. Она выглядела взволнованной. К тому времени, как она достала пульт и включила его, уже показывали рекламу пива "Бад Лайт".

Снова жалобы и стоны.

Через некоторое время все снова успокоились.

Тем временем Струп спрятал пульт в карман и подождал, пока кто-то не пробил вглубь левого поля, и принимающий "Янкиз" побежал изо всех сил, чтобы попасть туда, очень хорошо расталкивая игроков. Струп включил телемагазин. Там продавали драгоценности. Хорошие вещи. Молодые руководители и будущие главные исполнительные директоры кричали, топали ногами и поднимали кулаки в воздух, как нацистская молодежь, наблюдающая за проходящим парадом ортодоксальных евреев.

Барменша возилась со льдом и шейкером, но на этот раз она была немного быстрее и добралась до пульта как раз вовремя, чтобы все увидели, как игроки удаляются с поля.

Парни стонали, жаловались и, наконец, снова успокоились.

Он заказал еще выпить. Выкурил сигарету.

Он подождал, пока первый бейсмен "Янкиз" обогнул третью позицию, и направился на базу, потрясающе послав мяч по земле к правому полю, и включил канал погоды. В Дулуте лило как из ведра. В Калифорнии солнечно. Калифорнии нужен был дождь. На этот раз в комнате бушевала ярость. Благовоспитанная "белая кость" на его глазах превращалась в чикагских гангстеров. Они кричали барменше, чтобы она починила долбаный телевизор, черт возьми! Что за херня происходит? Они расплескивали пиво и хлопали по стойке бейсболками, что, по крайней мере, было приличным использованием для этих проклятых вещей, прыгали и ревели.

Он чувствовал себя кнутом в стаде крупного рогатого скота.

Когда он переключился на обучающий канал, что-то о Гомере, начался настоящий ад, и кто-то крикнул:

— Нахуй это говно! Бьюсь об заклад, это светопреставление. Да!

Кто-то сказал:

— Давайте убираться отсюда к чертовой матери! — и они это сделали.

Исход пришелся ему по душе.

Стало тихо и уютно.

Он еще немного посидел с пультом в кармане, думая о том, как сильно Лиана ненавидит бейсбол и как эти парни разочарованы, допил свой скотч, заплатил, дал на чай и вышел из бара.

Он перешел Сентрал-Парк-Уэст на пересечении с 67-й улицей и прошел через стоянку "Таверны на Лужайке"[69]. Туристы входили и выходили мимо швейцара в ливрее. Хромые лошади, запряженные в кареты, стояли с закрытыми глазами и ждали, надеясь не погибнуть в трафике. Ну и жизнь.