— Правда?

Она кивает.

— В статье, которую я только что прочитала, ты сказал, что раньше работал по девяносто часов в неделю. Не думаю, что это полезно для здоровья.

Я пожимаю плечами.

— В то время это было необходимо.

— Сколько у тебя сейчас? Шестьдесят? — в ее глазах пляшут искорки, на губах играет улыбка. — Пятьдесят?

— Я настаиваю на пятидесяти. Это более разумное число, да.

— Ты действительно работал раньше? Пока был... эм.

Ее взгляд опускается на мою грудь.

Улыбка становится шире.

— Да. Я часто провожу совещания, сидя на велотренажере. Почему бы и нет?

— Ну, я часто пишу в пижаме. Почти так же впечатляюще.

Я представляю Холли с распущенными волосами и в милой пижамке, сидящую перед ноутбуком.

— Определенно.

— Значит, ты не любишь Рождество, — говорит она, глядя на почти пустую коробку. — Адам, тогда зачем ты купил этот дом? Знаешь же, каким становится город.

Я стону.

— Тактическая ошибка с моей стороны.

— Будет только хуже. Осталось две недели до Рождества.

— Я знаю.

— Рождественская ярмарка в самом разгаре. Они уже устраивают прогулки на лошадях и в экипажах, мы с мамой вчера ходили на церемонию зажжения рождественской елки, там..

— Знаю, — говорю я, перебив ее монолог. — Придется придумать, как этого избежать.

Улыбка Холли становится кривой.

— Это лучшее время года.

— Самое напряженное, хаотичное, коммерциализированное время года.

— О, Адам. Нет.

Я снова пожимаю плечами.

— Мне не жаль.

— Но это самое лучшее, уютное, трогательное время.

Ее глаза серьезные, дразнящие и теплые, когда встречаются с моими. Как будто она видит меня, словно не оценивает и не обдумывает слова тщательно.

В ее взгляде нет осторожного планирования.

— Тогда придется показать это, — слышу я собственный голос.

— Я могу, — говорит она.

— Вечер пятницы. У тебя есть планы?

Она качает головой.

— Неа.

— Тогда Рождественская ярмарка. Посмотрим, сможешь ли переубедить меня.