— Тебе не холодно? Извини, я буду краткой.

Адам делает шаг назад.

— Входи и я притворюсь, что не слышал, как ты снова извинилась.

— Черт. Спасибо, — я захожу в коридор, и он закрывает дверь. Я сжимаю руки в перчатках и осматриваюсь. Вдоль дальней стены стоят коробки. Нет ни ковров, ни занавесок. Вообще ничего, кроме огромного телевизора и двухместного дивана.

— Все еще устраиваешься?

Он фыркает.

— Нет. Не уверен, собираюсь ли вообще обустраивать тут что-то.

— О. Что ж, самое необходимое ты сделал. Телевизор, диван, велотренажер где-нибудь. Чего еще может хотеть парень?

— Тоже так думаю, даже если мне говорили, что выглядит печально. Мой ассистент критикует это каждый раз, когда у нас видео-собрание.

Я качаю головой.

— Тебе следует использовать один из этих зеленых экранных фонов.

— Это избавило бы от многих неприятностей, — он переворачивает наушники в руке, не сводя с меня глаз. Адам Данбар никогда не смотрел на меня так, когда я была ребенком — как на человека, с которым стоит поговорить. Не заканчивал собрания ради меня.

— Итак? — спрашивает он. — Ты сказала, что пришла сюда за чем-то? Если нужно одолжить муку или сахар, извини, что разочарую, но у меня нет ни того, ни другого.

Я издаю нервный смешок.

— Нет, спасибо. Все это у меня есть. Нет, это на самом деле… Боже, это довольно глупо. Но меня послали сюда с заданием.

— Заданием?

— Ага... Теперь, когда я разговариваю с тобой, не хочу этого говорить.

Он прислоняется к стене и скрещивает руки на груди. Это совсем не отвлекает.

— Звучит интересно, — говорит он. — Скажи мне.

Я закрываю глаза.

— Мама сегодня устраивает книжный клуб Мэйпл-Лейн.

— Хорошо. Не это я ожидал услышать.

— Они говорят о рождественских гирляндах.

Он стонет. Звук — глубокий мужской рокот, и я счастлива, что мои глаза закрыты. Нет необходимости видеть пресс, когда он так говорит.

— И ты туда же, Холли.

— Прости, — говорю я, а затем сразу же качаю головой. — Черт возьми, теперь я сказала это снова. Не стесняйтесь вешать рождественские гирлянды или нет. Я действительно не возражаю, но меня волнует, что говорят подруги моей матери, поэтому я здесь.

Адам приподнимает бровь.

— Как рождественские огни могут иметь такое большое значение?

— Это Мэйпл-Лейн, — говорю я, пожимая плечами. — И Фэрхилл в декабре. Ты забыл, как этот город сходит с ума по Рождеству?

— Должно быть, так и есть, — он смотрит через холл на пустую кухню. — На этот раз они явно прислали тяжелую артиллерию.

— Что? О, отправив меня? — я качаю головой голова. — Поверь, я больше не буду упоминать об этом.

— Я не люблю Рождество, — говорит он. — Какой смысл украшать дом, как чертову рождественскую елку? Это расточительно. Знаешь, световое загрязнение тоже реальная проблема.

— Эм, да. Насчет этого ты прав, — говорю я.

Было время, когда этот дом весь декабрь был освещен, как небоскреб, когда отец Адама был мистером Кристмасом. Дом был рекламой его магазина и всех новых товаров.

Адам вздыхает.

— Но они заставили бы меня сделать это просто для того, чтобы не портить внешний вид улицы. Это глупо.

— Ну, маленький городок. Продается вместе с территорией, когда покупаешь дом.

Темные глаза возвращаются к моим, задумчиво прищуриваясь.

— Скажи прямо. Настрою ли я город против себя, если не сдамся?

— Что ж, Адам, не думаю, что Фэрхилл когда-нибудь сможет выступить против тебя. Здешние люди так гордятся тобой. Прожил здесь всего десять лет, но ты их главный экспортер. Помнишь парикмахера на Мейн-стрит? Дэйва?

— Смутно.

— У него в витрине висит табличка, на которой написано, что он раньше стриг волосы Адаму Данбару.

Адам пристально смотрит на меня.

— Он правда это сделал?

— Ага. Суть в том, что потребуется гораздо больше, чем рождественские гирлянды, чтобы настроить людей против тебя, но...

— Здесь есть какое-то «но»?

— Да. Ты успешен и вернулся в место, куда такие люди, как ты, никогда не приезжают в гости. В данный момент мы не в Чикаго, Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Если откажешься развешивать рождественские гирлянды, то можешь сойти за… мне придётся это сказать...

— Скажи это.

— Заносчивого, — говорю я. — Слишком хорошего для Мэйпл-Лейн и Фэрхилла. Люди уже строят догадки о том, почему ты вообще купил это место.

Адам делает глубокий вдох, и взгляд опускается на его расширяющуюся грудь. Он проводит рукой по волосам.

— Отлично. Я подключу гирлянды. Полагаю, двух прожекторов не хватит?

Я усмехаюсь.

— Нет, не совсем. За городом есть место, где продают гирлянды, провода, рождественские украшения. Там должно быть много всего этого.

— Отлично. Кстати, не могу поверить, что сдаюсь. Не думаю, что я в долгу перед городом после того как он обошелся с мамой и со мной. Отец торговал рождественским дерьмом, а не я.

— Знаю, — говорю я. — Как бы то ни было, не думаю, что стоит это делать, если ты не хочешь.

Он смотрит на меня долгим взглядом.

— Ага. Но если этого не сделаю, меня подвергнут остракизму. Подожди здесь.

Он проходит через полупустую гостиную и исчезает в подсобке, вне поля зрения. Мускулы перекатываются по его спине, а я опускаю взгляд на перчатки. Прямо под костяшкой указательного пальца правой руки дыра. Они у меня уже много лет. Каждый зимний сезон я говорю себе, что куплю новую пару. И каждую зиму не хватает на это времени.

Адам, с другой стороны, занимается спортом, одновременно проводя деловые собрания.

— Холли, — зовет он. — Твоя мама сказала, что ты журналистка?

О Боже. Я прочищаю горло.

— Да. Я училась в школе журналистики.

— Где ты работаешь?

— В онлайн-издании. Веб-сайте. На самом деле небольшом сайте.

Он возвращается с ручкой и блокнотом в руках.

— Можешь взять отгул после обеда?

— Ммм, да. Да. Я прямо сейчас пишу статью, но могу отложить.

С удовольствием. Я бы отложила ее навсегда, если бы могла.

Адам открывает толстую пачку бумаги и что-то на ней пишет. Отрывает листок и протягивает его мне.

Это чек.

— Что это?

— Ты выполнила миссию, — говорит он. — Я зажгу дом как чертову лампочку, если этого хочет книжный клуб «Мэйпл-Лейн». Но хочу, чтобы ты выбрала гирлянды.

Я смотрю на чек и неприличное количество нулей.

— Ты хочешь, чтобы я купила все украшения.

— Ты любишь Рождество, — говорит он. — Говорила это буквально на днях.

— Да, но...

— И могла бы взять отгул на вторую половину дня.

— Ага? Я только что это сказала.

Еще одна вспышка белоснежной улыбки, и сердце замирает в груди. Он был симпатичным семнадцатилетним парнем, чертовски умным и социально неуклюжим, долговязым, высоким и остроумным.

Несправедливо, что вырос с такой внешностью. Это разрушительно.

— Пожалуйста, — говорит он. — Я буду у тебя в долгу, Холли. Приходи позже, и мы развесим их вместе. Можем заказать еду. Как в старые добрые времена.

Я смотрю на чек.

— Ты можешь пожалеть об этом.

— Заставь меня, — говорит он.