Я несколько раз открывала рот, чтобы рассказать ему о новостях, изменивших жизнь, которые получила этим утром.

Но не могла вымолвить ни слова.

Затем машина остановилась у музея Метрополитен, вырвав меня из мрачных мыслей, и перед нами предстало его величие.

Кларк закончил разговор, и внимание переключилось на меня.

— Приехали, милая, — пробормотал он, словно я не заметила, протягивая руку. Тон был мягким, но служил напоминанием о том, что сегодняшний вечер слишком важен и не только из-за торжественного приема.

Там будут его деловые партнеры и все знакомые знакомых этого города. Еще одну ночь притворяться той, кем я не являлась.

Его глаза задержались на мне, и взгляд стал пристальнее, словно впитывая каждую деталь, каждый нюанс внешности. Я почувствовала прилив уязвимости под этим пристальным взглядом, неуверенность угрожала выплеснуться на поверхность.

— Самая красивая девушка, которую я когда-либо видел, — наконец сказал он, когда осмотр был завершен.

Но я не почувствовала этих слов так, как должна была.

Водитель, Райан, открыл дверь, и Кларк надел на лицо маску, великолепная улыбка была видна всем. Освещенный вспышками фотокамер папарацци, которые следили за этими событиями, Кларк протянул руку, чтобы помочь мне выйти. Прикосновение было теплым, поведение излучало уверенность и обаяние, когда он вел меня по ступеням музея.

Мы шагнули в орду мигающих огней и хор светских фотографов, выкрикивающих наши имена. Кларк двигал меня туда-сюда, следя за тем, чтобы они запечатлели все лучшие ракурсы. Это был танец, который мы довели до совершенства, игра улыбок и элегантная поза, маскировавшая скрывающиеся за ними настоящие эмоции. Я натянула улыбку, пристальный взгляд был прикован к Кларку, словно он был всем, пока тот мастерски управлял спектаклем.

Камеры фиксировали каждое наше движение, яркие вспышки превращали ночь в вихрь застывших мгновений. С каждым щелчком камеры я чувствовала волну давления и обрушивавшуюся тяжесть ожиданий. Кларк повел меня внутрь музея, словно понимая, что хочу сбежать… чувствуя, что меня сейчас стошнит.

Внутри музей претерпел замечательную метаморфозу, утратив обычную атмосферу тихого почтения к роскошному преображению.

Мора превзошла саму себя.

Входная лестница была украшена каскадами цветов и развевающимися портьерами фиолетового и кремового цветов, словно грандиозный портал в царство экстравагантности. Атриум превратился в неземной бальный зал, залитый сиянием хрустальных люстр, которые капали с потолка как звездная пыль. В коридорах с бархатными занавесями звучали мелодии живой музыки, приглашая гостей кружиться и беседовать среди отголосков искусства. Академическая оболочка музея исчезла, на ее месте появился живой, дышащий шедевр элегантности.

Мы смешались с толпой, или, лучше сказать, Кларк смешался. Я стояла. Вроде как соучастник. Рука Кларка все это время слегка покоилась на моей спине, разговоры были скучной чередой гладких, фальшивых слов. Он являлся хозяином этого мира, а я… нет.

Я поморщилась, услышав знакомый звонкий смех.

Мора.

Я не называла их мамой и папой за закрытыми дверями. Только на людях.

В ее смехе была какая-то смесь утонченности и превосходства, и это всегда заставляло внутренне съеживаться. Сделав глубокий вдох, я ждала, когда она приблизится, страх стекал по спине как капля пота.

И вот они появились. Томас и Мора Шепфилды.

Внешность Моры была такой же безупречной, как и всегда, воплощение утонченной красоты, которая притягивала взгляды как песня сирены. Просто взглянув на женщину, можно было подумать, что ей где-то между двадцатью и сорока, ни единой морщинки не омрачало лицо. Светлые волосы были собраны в идеальную прическу, каждая прядь аккуратно уложена. Черное платье — воплощение моды, облегающее фигуру во всех нужных местах.

Я действительно была чем-то похожа на нее. Однажды вечером подслушала, как Шепфилды обсуждали это, что и стало одной из причин, по которой они выбрали меня, а не ребенка помладше. Потому что любой, встретившийся с Шепфилдами, решит, что я действительно их.

Я — счастливица.

Томас, стоявший рядом с Морой, был воплощением классического шарма. Сшитый на заказ смокинг излучал непринужденность, а волосы с серебристыми прядями придавали нотку утонченной элегантности. В его глазах была теплота, которая резко контрастировала с поведением Моры, теплота, которая, как я знала, однако, не проникала глубоко под кожу.

Когда они приблизились ко мне и Кларку, глаза Моры просканировали мое тело изучающим взглядом, от которого страх, сжимающий внутренности, только усилился. С расчетливой улыбкой она сказала:

— Блейк… Вижу, ты не воспользовалась визажистом и стилистом, которых я посоветовала.

Слова были пронизаны едва уловимым ядом. И комментарий, который прозвучал бы довольно безобидно для любого, подслушивающего рядом, ударил меня как кирпичом по лицу, боль резко контрастировала с фасадом улыбок и смеха вокруг.

— Я тоже рада тебя видеть, мама, — холодно ответила я, когда Кларк успокаивающе провел пальцами по моей спине.

Мора с Томасом ворковали над Кларком, и он отпустил в ответ парочку столь же идиотских шуток. Обычно я могла заставить себя слушать их столько, сколько нужно, но сегодня звук их голосов был подобен муравьям, впивающимся в кожу.

— Сейчас вернусь, — пробормотала я, отстраняясь от руки Кларка с натянутой улыбкой, игнорируя шок и смятение на лице Моры из-за грубости.

Я повернулась, чтобы направиться в ванную, нуждаясь в минуте, всего минуте, чтобы собраться с мыслями и залатать трещины, которые угрожали расшириться. Ощущала пронзающие взгляды, проникающие под кожу, и это постоянно присутствующее чувство росло. Чувство, говорящее, что я никогда не буду достаточно хорошей.

Ни для кого.

Ванная была почему-то, слава богу, пуста, когда я вошла, и, встав перед зеркалом, сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь взять себя в руки. Пытаясь удержать эмоции, бушующие внутри, крепко запертые в груди.

Я уставилась на свое отражение в позолоченном зеркале, взгляд был полон отвращения. Я была моделью. Мир называл меня красивой.

И ненавидела в себе все.

Светлые волны обрамляли лицо, каскад волос, которым другие могли бы восхищаться, но я видела только несовершенства — пряди, которые, казалось, никогда не ложились как надо, вечный беспорядок, который противоречил тому, чего все от меня хотели. Темно-синие глаза смотрели в ответ, оттенок был экзотической аномалией, почти фиолетовым, но все, о чем я могла думать, были темные круги, которые портили кожу под ними, напоминая о бессонных ночах и тревожных днях.

И еще были губы, слишком большие, привлекающие внимание, которого не желала. Я презирала то, как они выглядели, когда улыбалась, словно требовали внимания, выдавая дискомфорт из-за маски, которую носила. Отражение, казалось, насмехалось надо мной, каждая деталь была посягательством на уверенность, которую я изо всех сил пыталась сохранить.

Глядя на свое тело, я видела выпуклости и углы, только усиливающие недостатки. Вырез, который должен был излучать очарование, только заставлял чувствовать себя незащищенной, обнаженная кожа свидетельствовала о моей уязвимости.

Я ущипнула ткань на талии, критические мысли в голове образовали симфонию неуверенности в себе. Все казалось неправильным — волосы, глаза, губы, тело — каждый аспект внешности был объектом безжалостного изучения. Как бы я ни старалась, не могла заглушить хор негатива, который эхом отдавался внутри.

Затем дверь ванной распахнулась, и Мишель, «лучшая»... подруга, неторопливо вошла с видом полной уверенности, которой мне так не хватало. Ее темно-каштановые волосы ниспадали гладкими волнами на плечи, в карих глазах, похожих на глаза лани, светилось озорство, а губы были накрашены ярко-красной помадой.

Облегающее черное платье идеально подчеркивало изгибы, смелый разрез открывал ровно столько, чтобы произвести впечатление. Она двигалась с грацией, которая была одновременно пленительной и загадочной, воплощением уверенности в себе, привлекающей людей.

— Блейк, — поприветствовала Мишель, в голосе слышалась смесь теплоты и сарказма, на которую была способна только она.

Я оторвалась от зеркала, встретившись с ней взглядом с опаской.

— Привет, Мишель.

Она прислонилась к стойке, глаза изучали меня с намеком на веселье.

— О, вау, Блейк. Ты выглядишь... по-другому.

Я вздохнула от этого комментария, являющегося нормой вещей с ее стороны, пытаясь игнорировать то, что слова были прямым ударом по моему и без того хрупкому состоянию.

— Это... приятно слышать, — сказала я саркастически. С Мишель нельзя проявлять слабость. Она была похожа на акулу, постоянно охотящуюся за кровью.

И я была любимой мишенью со времен пребывания в приюте. Ее удочерил один из друзей Шепфилдов… и я застряла, хорошо это или плохо.

Красные губы Мишель изогнулись в лукавой улыбке, пристальный взгляд не отрывался от моего лица.

— Ну, я никогда раньше не видела, чтобы на тебе было так много косметики. Похоже, сегодня очень стараешься.

Слова подействовали как пощечина, отправляя меня дальше по спирали, по которой уже шла. Я отвела взгляд, не в силах встретиться с ней взглядом, когда узел унижения затянулся в груди.

— И это платье... — продолжила Мишель легким тоном. — Они прислали неправильный размер?

Я сжала кулаки, ногти впились в ладони, когда изо всех сил пыталась сдержать растущий гнев.

— Ты тоже выглядишь великолепно, Мишель, — протянула я, отходя от зеркала и проходя мимо нее.

Она небрежно пожала плечами, взгляд переместился на идеально наманикюренные ногти.