ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лайла

Блейк

— Ты получила эту гребаную работу! — закричала Келси в трубку, заставив вздрогнуть, когда я отодвинула ее от уха, чтобы не потерять слух. Уолдо зарычал, поднимая голову с пола, где дремал на солнце, льющемся из окна.

Потребовалась секунда, чтобы до меня дошло то, что она сказала.

— Я поняла, — прошептала я, пальцы дрожали, когда недоверчиво прикоснулась к своему рту. Передние лапы Уолдо опустились мне на ногу, и он начал скулить, очевидно, почувствовав напряжение, внезапно пробежавшее по коже.

— Лос-Анджелес, детка! — она снова крикнула, но на этот раз шум даже не беспокоил.

Потому что долгожданная, меняющая жизнь вещь, о которой я старалась не думать, на которую старалась не надеяться... наконец-то сбылась.

Лицо Кларка промелькнуло в голове.

Я даже не сказала ему, потому что не хотела рисковать ссорой из-за того, чего не должно было случиться.

Но теперь это произошло, и…

Легок на помине. Телефон зазвонил, сигнализируя о входящем вызове.

Кларк.

— Я должна ответить, — сказала ей, оборвав все, что еще собирался вывалить на меня агент, и переключилась на другой звонок.

— Привет! — пискнула я чрезмерно взволнованным голосом.

— Привет, детка. Готова к сегодняшнему вечеру? — тепло спросил он.

Желудок скрутило при одной мысли о вечеринке, на которую я должна была пойти с ним позже вечером.

Взгляд метнулся к зеркалу на стене, прослеживая линии тела в отражении, отмечая несовершенства. Все то, что они увидят.

Все, что они подумают обо мне.

Я изучила аккуратную линию шрамов на бедре и подавила беспокойство.

— Ага. В семь, верно?

— Да, — ответил он. — Я прислал платье. Не могу дождаться, когда увижу тебя в нем.

— Идеально, — тихо прошептала я, зажмурив глаза, как будто это могло унять жгучий стыд, охвативший изнутри, когда я подумала о том, как буду выглядеть в этом платье.

— Нужно спешить на встречу. Я люблю тебя, — пробормотал он голосом, от которого в животе должны были порхать бабочки.

— Прощай, — прошептала я, сбрасывая звонок, глядя в окно крошечной квартиры-студии, которую едва могла себе позволить. Кларк тоже это знал. Просил переехать к нему в течение трех месяцев, но у меня всегда находилось оправдание.

Сколько должно пройти времени, прежде чем он устанет от отговорок... и тогда я останусь совсем одна?

Хотя осталась бы совсем одна в Лос-Анджелесе....

Уолдо залаял, словно оскорбленный моими мыслями.

Я опустилась на колени и зарылась лицом в его мягкую черно-белую шерсть.

— Я не одна, не так ли, мальчик? — проворковала я, на губах появилась улыбка, когда он покрыл поцелуями все мое лицо. Я постояла так мгновение, впитывая его тепло, прежде чем встала и оглядела комнату.

В тесной квартире-студии царил хаос. Полная противоположность той жизни, которую я была вынуждена вести после удочерения. С того момента, как войдешь в дверь, возникнет ощущение, словно погружаешься в вихрь цветов, узоров и творческого беспорядка, который, вероятно, не имел бы смысла ни для кого, кроме меня. Каждый дюйм небольшого пространства заставлен предметами, которые говорили о моей... эклектичной личности.

Футон у дальней стены служил одновременно и креслом, и кроватью. Подушки были потертыми, но я подумала, что они все еще выглядят привлекательно, а набор набивных подушек создавал гнездышко, где я часто терялась в книгах или мечтах.

У другой стены гордо возвышался винтажный проигрыватель, окруженный стопками виниловых пластинок, собранных в благотворительных магазинах и на блошиных рынках.

Старый деревянный журнальный столик, украшенный брызгами краски с импровизированных арт-сессий, служил центральным элементом жилого пространства.

Кухонная зона являлась компактной, в ней не было ничего, кроме крошечной плиты, в которую едва помещалась одна кастрюля, а также старой ржавой раковины и мини-холодильника. Кастрюли и сковородки были ненадежно сложены на открытых полках рядом с набором разномастных кружек и тарелок.

В одном углу потрепанная книжная полка стонала под тяжестью обширной коллекции книг. Это была моя личная библиотека, заполненная потрепанными страницами и выделенными отрывками, которые так или иначе затронули душу.

Не было шкафа, поэтому одежда висела на вешалке. Стопки обуви спрятаны по углам, каждая пара была куплена в любимых благотворительных магазинах.

Кларк ненавидел это место.

Ненавидел цвет и то, сколько здесь было вещей.

Он не мог понять: все, что у меня было, когда попала в тот приют — плюшевый мишка. Не мог понять, почему нужно было окружать себя вещами.

Приемные родители тоже этого не понимали. Они предложили заплатить за пентхаус и были... разочарованы, когда я отказалась, желая попробовать сделать это самостоятельно.

Никто не понял.

— Шаг за шагом, Блейк, — пробормотала себе под нос, отгоняя мрачные мысли и направляясь в ванную, чтобы взять таблетки от тревожности, которые ждали меня, прежде чем начну готовиться к сегодняшнему вечеру.

* * *

В лифте я сделала глубокий вдох, холодный ужас скользнул по коже, когда пролетели этажи. Ткань платья прошелестела, элегантность, к которой я так до конца и не привыкла. Платье, присланное Кларком, было произведением искусства, шедевром из бледно-розового атласа и кружев, которое струилось вокруг меня.

Его красота была напоминанием о жизни, в которую меня втянули, — жизни гламура и совершенства, которой я никогда не соответствовала. Приемная мать ожидала утонченности, а мир моды только усилил это.

Сегодня вечером, как и во многие другие вечера, показалось, что на мне был костюм, который не совсем подходил. Следовало бы привыкнуть к этому, я чувствовала себя так с того момента, как Шепфилды забрали меня из приюта, изменили имя, личность, мой мир.

Совершенство было указом в том холодном особняке, куда меня привезли, вплетенным в каждый уголок, как тонкая, но непреклонная нить. Единственным допустимым несовершенством было то, что Мора Шепфилд не могла иметь детей.

Отсюда и потребность во мне.

С того момента, как я вошла в этот мир, невозможные стандарты окутали меня, превратив существование в мозаику точных ожиданий, которые шли вразрез со всем, чему учили меня мама и папа. Я застряла в запутанной паутине, сплетенной из ее видения того, какой должна быть жизнь.

Мора Шепфилд была воплощением роскоши, с лихорадочным вкусом ко всему прекрасному, что могла предложить жизнь. Она спроецировала это и на меня, как зеркальное отражение.

Одежда, которую я носила, всегда была тщательно подобрана. Каждый случай, каким бы повседневным он ни был, требовал ауры совершенства, ощущающейся как доспехи, которые приходилось постоянно носить.

Впрочем, дело было не только в одежде.

Скорее в позе, в том, как я говорила, в том, как держала вилку во время еды. Она научила меня скользить по жизни так, словно каждый шаг поставлен хореографом, как будто каждое слово было написано по сценарию. Моя внешность и поведение должны были стать полотном, отражающим ее, и любое отклонение от ожиданий встречалось острым разочарованием, которое глубоко врезалось в кожу.

В ее мире даже крупица несовершенства была пятном, которое портило глянцевый лоск, над поддержанием которого Мора так неустанно работала. Она верила, что жизнь — это спектакль, грандиозная сцена, где мы все актеры в тщательно продуманной пьесе. И ее роль, казалось, заключалась в том, чтобы быть режиссером, руководящим каждой сценой с точностью и решимостью.

Стремление к совершенству тяжелым грузом лежало на плечах с того первого дня, как они меня подобрали, бремя, которое оставляло мало места, чтобы дышать, чтобы оступиться, чтобы существовать. И среди гламура, дизайнерских платьев и экстравагантных мероприятий я часто ловила себя на том, что задаюсь вопросом, есть ли здесь место для… меня.

У подножия лестницы я взглянула в сторону ожидающей машины, и в груди поселилась горькая боль, которую я отказалась рассматривать внимательно. Кларк стоял возле машины, ожидая меня, прижав телефон к уху, восхищенный взгляд скользил по телу. Я попыталась улыбнуться в ответ… но духу не хватило.

Что он увидел, когда посмотрел на меня?

Потому что уверена: Кларк не видел меня настоящую.

Как и обычно, был воплощением прекрасной утонченности. Единственной неуместной вещью были черные волосы, которые в расчетливом беспорядке падали на лоб. Однажды он сказал, что уложил их таким образом, поскольку это придавало более представительный вид. Оказывается, он тоже думал, что все это являлось представлением. Живые зеленые глаза смотрели на меня с тем же интересом, что и с той первой ночи, когда мы встретились. В этом было невозможно придраться.

Хотя я видела Кларка с друзьями, иногда, захаживая в ванную и топчась в коридоре, наблюдая, как он улыбается и сияет вместе с ними.

Это были не те же самые улыбка и сияние, когда мы были наедине. Он улыбался так, словно был обязан... Или, может быть, это лишь игра воображения. В последнее время я не могла быть слишком уверена.

Или, возможно, это просто моя сумасшедшая болтовня. Потому что, как всегда говорила миссис Шепфилд... только дурак не захотел бы Кларка.

Одетый в идеально сшитый смокинг, который, казалось, облегал фигуру как вторая кожа. В тот момент в его позе чувствовалось напряжение, едва уловимое беспокойство, которое подсказало, что звонивший делал не то, чего хотел от него Кларк.

А он всегда получал то, чего хотел.

Даже меня.

Кларк провел ладонью по моей спине и подождал, пока я сяду в лимузин, прежде чем направиться следом.

Пока машина скользила по улицам города, я незаметно наблюдала за ним, внутри бурлили противоречивые чувства. Было время, когда его присутствие являлось убежищем, когда я думала, что он герой, помогающий мне избежать тяжести требований Шепфилдов. Но сейчас, в тесноте этой машины…