7

7

Уильям

Она почти переваливается через край выступа и падает головой вниз на крышу. Я протягиваю руку, прежде чем даже осознаю, что могу это сделать: мои конечности действуют без моего сознательного руководства. Затем мои руки оказываются на ее бедрах, и я притягиваю ее обратно к себе, задаваясь вопросом, смогу ли когда-нибудь отпустить ее.

Прошлой ночью от нее так разило страхом, что я подумал, что больше никогда ее не увижу. Мне так сильно хотелось что-нибудь сказать. Сказать ей, что все в порядке. Однако моя чертова челюсть не разжималась, так что я был заперт в тюрьме каменной формы, пока она убегала от меня. Теперь она вернулась, и мои руки чувствуют ее идеальные изгибы, и я думаю, что умер и попал в рай. Только я знаю, что это не может быть правдой, потому что единственное место, куда попадает такой грешник, как я, — это ад.

Она мягкая. Такая мягкая и теплая, она пахнет как самый сочный цветок, который когда-либо цвел. Ее кожа податлива под моей хваткой, и я в ужасе боюсь, что в любой момент острые когти вонзятся в ее плоть.

Женщина кричит и бьется в моих объятиях. Я пытаюсь пошевелиться, чтобы сойти со своего насеста, но ноги по-прежнему каменные.

— Пожалуйста, не бойся, — после стольких лет мой голос кажется грубым. Мне приходится откашляться. — Пожалуйста, не бойся. Я только хочу, чтобы ты была в безопасности.

Она извивается, и я осторожно разворачиваю ее лицом к себе, все еще придерживая ее почти обнаженное тело, чтобы она не упала. Она запрокидывает голову и смотрит на меня снизу вверх. Ее глаза расширяются, но она больше не кричит.

— Обещаешь?

— Клянусь в этом. Я бы никогда не причинил тебе вреда, — мой ответ мгновенный. Горгулья не может лгать, но эти слова — самые правдивые из всех, что я когда-либо произносил.

— Кто ты? — она все еще смотрит на меня, но больше не сопротивляется.

Несмотря на лучшие намерения, мой взгляд на мгновение опускается на выпуклости ее прекрасной груди, прежде чем я снова перевожу взгляд на ее лицо.

— Горгулья, — монстр, проклятый за свои грехи. Этого я не говорю. Не нужно давать ей еще один повод презирать меня.

Женщина дрожит. Должно быть, она замерзает на холодном ночном воздухе без одежды. Я держал ее на расстоянии от своего тела, чтобы дать немного пространства, но теперь я прижимаю ее поплотнее. Я обхватываю нас обоих крыльями, укутывая ее ими, как плащом.

Она ахает, но как только оказывается в моих объятиях, кладет голову мне на грудь и вздыхает.

— О! Теперь ты теплый. Раньше ты был холодным.

Даже мой хвост обвивается вокруг нее, страстно желая соприкоснуться с этим милым, совершенным созданием.

— На самом деле я не каменный, — по крайней мере, не сейчас. Теперь, когда она почти полностью обратила процесс окаменения вспять за одну ночь. Утром я снова превращусь в камень, как делал с тех пор, как был проклят. На данный момент я из плоти и крови, как и любое другое существо. Ну, в основном. За исключением ног. За исключением шрамов, которые тянутся вверх и вниз по правой стороне моего тела. Непогода не пошла мне на пользу. До сих пор это меня не беспокоило. Не тогда, когда я думал, что сдамся, в конце концов рассыпавшись в прах. Теперь мне интересно, насколько отвратительным она меня находит.

Женщина слегка покашливает.

— Что ж, это, безусловно, интересный способ познакомиться. Надеюсь, я не помешала тебе спать или что-то в этом роде.

Я смеюсь.

— Посмотри на себя. Принцесса, ты можешь мешать мне в любую чертову ночь, и я буду чувствовать, что мне повезло. Но нет. Горгульи спят днем.

Она не отталкивает меня и не пытается освободиться. Меньше чем через полминуты она говорит со мной так, как будто это самая естественная вещь в мире. Чертовски похоже на то. Я не могу представить себе ничего более совершенного, чем чувствовать, как ее мягкие изгибы прижимаются ко мне, и вдыхать ее аромат. У моего бедра подергивается член, и да, хорошо, я могу представить одну вещь, которая могла бы быть более совершенной.

Это все, что нужно: мысли забредают на опасную территорию, и я представляю, как поднимаю ее, пока она не сможет обхватить ногами мою талию, и помогаю ей опуститься на член. Боже, он утолщается и набухает между нами, и я уверен, что она тоже его чувствует. На мне только крошечная набедренная повязка. Я больше не чувствую ни холода, ни жары. Это означает, что ничто не помешает неуправляемому органу ткнуть ее в живот, как какому-нибудь зверю.

Я должен отпустить ее. Я действительно должен, но я не могу заставить свое тело повиноваться. Вместо этого я притягиваю ее еще ближе и вздрагиваю, когда ее мягкость соприкасается с теми местами, где я тверд и возбужден.

— Как я могу называть тебя, принцесса? — ее зовут Джесси, но я с трудом могу признаться, что пялился на нее две ночи, даже сейчас.

Она улыбается мне, и я клянусь, что в изгибе ее губ есть лукавство.

— Ну, вообще-то, мне очень нравится принцесса. Но, полагаю, ты мог бы звать меня Джесси. Если хочешь. А как насчет тебя? Как тебя зовут? Или у горгулий нет имен?

—У нас есть имена, — будь я проклят, если могу вспомнить его прямо сейчас. Не с ощущением, как она прижимается ко мне, которое пробегает по каждой жилке в моем теле, разжигая пламя. Не с ней, спрятанной под моими крыльями, как будто ей здесь самое место.

Джесси смеется.

— Ну и? Ты собираешься сказать мне его?

— У-Уильям, — клянусь Пресвятой Девой, я запинаюсь о собственный язык, как будто никогда раньше не видел женщины. — Уильям дю Бюиссон, к твоим услугам.

Она приподнимает бровь.

— Что-то подсказывает мне, что ты действительно это имеешь в виду, Уильям. Кстати, спасибо, что спас меня.

— Для меня это одно удовольствие, — Господи, так оно и есть.

Она усмехается, бросая взгляд вниз, на то место, где ее маленькое тело прижато к моему большому твердому. Я сглатываю. Я такой твердый, Боже, она определенно знает.

— Да. Я вижу. Мне, наверное, пора заканчивать свой танец.

— Твой танец?

Она кивает.

— Видишь ли, владелец этого театра заплатил мне за то, чтобы я приходила сюда каждый вечер и танцевала. Только он не смотрит. По крайней мере, я думаю, что он не смотрит. Но я не уверена. Так что, думаю, мне лучше продолжать танцевать, если я хочу получить деньги.

Я думаю о том, чтобы позволить ей. Дьявол забери мою душу, я действительно так думаю. В конце концов, я обнаруживаю, что у меня еще есть остатки чести.

— Это для меня. Он пытается разбудить меня. Он сказал мне, что будет присылать тебя сюда каждую ночь, пока я не проснусь.

Ее глаза расширяются, но улыбка не сходит с ее лица.

— О! В таком случае, полагаю, я сделала то, за что он заплатил мне сегодня вечером, — она делает паузу и прикусывает пухлую нижнюю губу. — Хотя, ты все же не можешь сказать, что полностью проснулся? Потому что мне действительно не помешала бы зарплата до конца недели, а это всего лишь вторая ночь.

Ухмылка растягивается на моем лице, когда я понимаю, что она предлагает.

— Ну, в таком случае, нет, — я указываю на насест. — Просто посмотри на мои… ноги. Их все еще нужно немного разбудить. На самом деле я не уверен, что они будут полностью разбужены еще в течении пяти ночей. Возможно, дольше.

Она улыбается мне в ответ.

— Да, это настоящая проблема. Тогда давай посмотрим, что я могу с этим сделать.

Ее рука скользит вниз по моей груди, и по всему телу разливается покалывание. Как раз перед тем, как она достигает места, где набедренная повязка выполняет свою жалкую работу, прикрывая напряженную эрекцию, ее рука останавливается, и оставляет меня страдающим. Я затаил дыхание и застыл в предвкушении так, как если бы солнце сияло в небе.

Ее улыбка становится все более порочной.

— Знаешь, есть старая история о принцессе, которая была отравлена своей злой мачехой и погрузилась в такой глубокий волшебный сон, что все подумали, что она умерла. Знают ли горгульи человеческие истории?

Я сглатываю, когда кончики ее пальцев обводят мои соски.

— Мы… я был человеком. Давным-давно.

Ее бровь приподнимается.

— Неужели?

Я киваю.

— Все горгульи когда-то были людьми. Пока не были прокляты, — Боже, пожалуйста, не позволяй ей спрашивать меня о проклятии.

К счастью, она скользит обеими руками по моим плечам.

— Так ты знаешь историю?

Я качаю головой.

— Нет. Не могу сказать, что знаю, но, возможно, она появилась после того, как я был… превращен.

Джесси приподнимается на цыпочки, обнимает меня за шею и приближает мои губы к своим.

— Ну, по сюжету принцессу будит принц, который дарит первый поцелуй настоящей любви.

— Угу, — я не могу произнести ни слова. Все, что вылетает из моего рта, — это бессвязное бормотание. Ее красные, блестящие губы так близко от моих, что я практически уже чувствую ее вкус.

— Интересно, что случилось бы с принцем, которого нужно разбудить, если бы принцесса поцеловала его.

Тихий, невеселый смех вырывается из моей груди.

— Я не принц, Джесси.

Все, что я вижу, это ее улыбку и то, как ее идеальные белые зубы контрастируют с яркой краской на губах, когда она отвечает:

— Тогда, к счастью, я на самом деле не принцесса.

Она прижимается своими губами к моим, и, хотя они касаются их лишь легчайшим прикосновением, я парю в ощущении, как будто я действительно свободен от своей ловушки и парю над городом на распростертых крыльях.

Слишком быстро она отстраняется, скользя руками по моей груди, и опускается на пятки.

— Впрочем, на сегодня достаточно. Если я разбужу тебя всего сразу, то мне не заплатят до конца недели, — она выскальзывает из моих объятий, пока я все еще барахтаюсь в своих дурацких скачущих мыслях.

Наклонившись, она поднимает с земли куртку и собирает остальные вещи. Затем поворачивается и подмигивает мне.

— Увидимся завтра.

Христос жив! За все годы, что я был проклят, я никогда так сильно не ненавидел свой каменный насест и часы дневного сна.