Глава 35

Рафаэль

Ужин с женой, любовницей и сыном — новый вид ада. Никита проявляла такое неуважение к Элли, что у меня закипала кровь. Она поплатится, но наказывать эту женщину нужно иначе. Я не могу прикоснуться к ней физически, и она это прекрасно знает. Может, если я отрежу её от очередных любовников, она поймет урок.

Когда Кай позвонил и сказал, что «Обливион» горит, я срочно помчался на место происшествия.

Я отвлекся от реальности.

— Кто-нибудь есть внутри? — я пристально смотрю на один из своих самых прибыльных клубов, который все еще пылает, пока пожарные пытаются его потушить, а полицейские заполонили периметр.

Кай пожимает плечами.

— Пара танцовщиц и клиенты в приватных комнатах. Охрана вывела их. — он тяжело вздыхает. — Но они еще не вышли.

Я киваю.

— Ты связался с Рокко?

Он качает головой, опуская ее, а раздражение разливается по моим венам при мысли о том, где сейчас, вероятно, находится мой младший брат, пока я разгребаю этот хаос.

— Он в безопасности, — добавляет Кай, и меня пронзает чувство вины. Черт, я даже не подумал о том, что он может быть не в порядке, но знаю, что мой младший брат может о себе позаботиться.

— У тебя есть записи с камер? — Челюсть Кая напрягается, и я понимаю, что то, что он скажет, разозлит меня еще больше.

— На первый взгляд, все записи стерты.

Я запрокидываю голову, издавая саркастический смех. Конечно, блять, стерли. Кто-то издевается над нами. Глубоко вздохнув, я достаю телефон из кармана куртки и нажимаю кнопку вызова.

— Оуэн на связи. Рафаэль Марино, вижу, твой клуб охвачен пламенем.

Я выпрямляюсь, осознавая, что он уже в курсе того, в какой ситуации я оказался. Его хриплый смешок доносится через трубку. Затем я слышу его шаги и звук закрывающейся двери, а в голове крутятся мысли о том, кто такой этот Оуэн Стивенс и его компания STORM Enterprise.

— Тебе нужна моя помощь.

Я чувствую его улыбку сквозь проклятый телефон, и от этого у меня застывает кровь и тело напрягается от раздражения.

— Мне нужны ответы.

— Тогда ты обратился по адресу.

Не знаю, сколько, блять, времени прошло, когда я наконец приехал домой, но уже рассвело. Слишком поздно, чтобы ложиться спать, и слишком рано, для начала дня.

Вместо этого я направляюсь наверх, и когда дверь моей старой спальни открывается, я останавливаюсь в удивлении. Никита стоит, прислонившись к дверному косяку. Ее почти обнаженная грудь выпирает из-под красного кружевного белья, и я так сильно сжимаю зубы, что удивительно, как они не треснули.

У меня нет времени на этот дерьмо.

Все, чего я хочу, - принять душ, чтобы смыть с тела запах дыма, и забраться в постель к своей маленькой куколке, но очевидно, что у нее на меня другие планы. Планы, на которые я не намерен отвечать взаимностью.

Тремя быстрыми шагами я загоняю ее в спальню, и по тому, как она улыбается, я понимаю, что она либо не осознает опасности, в которой оказалась, либо ей плевать. Каждый из вариантов для нее смертельно опасен.

Я сжимаю ей горло, пока ее глаза расширяются от страха.

— Не знаю, что, черт побери, ты еще делаешь в моем доме, Никита. Но тебе, блять, здесь не рады.

Она облизывает губы, ее красная помада, безупречный макияж и уложенные волосы — признаки того, что она давно не спит и, без сомнения, выжидала моего прихода.

— Я-я... — я прерываю ее, усиливая хватку и покачав головой.

— Если ты еще хоть раз проявишь такое гребаное неуважение к моей девочке, я тебя так порежу, что ни один мужчина не посмотрит на тебя дважды.

Это привлекает ее внимание, судя по стону, который срывается с ее губ под моим прикосновением. Она всегда была тщеславной и отчаянно хотела быть светской львицей.

— Кивни и скажи, что понимаешь.

Она слегка поворачивает голову, но я знаю, что она понимает.

Отпуская ее горло, я делаю шаг назад, наслаждаясь тем, как она хватается за шею, и отчаянно втягивает воздух.

Я разворачиваюсь, покончив с ней и с разговором, готовый к тому, что день подходит к концу, хотя он только начался.

— Я подпишу опеку над Оливером.

От ее слов мое тело замирает. Это то, чего я так долго хотел - чтобы она навсегда исчезла из жизни Оливера, но она использовала его как разменную монету. Ей нравится быть замужем и иметь сына от наследника мафии, а дурная слава значит для нее слишком много, чтобы отказаться от нее.

— Но есть одно условие.

Наконец, я поворачиваюсь к ней, и на ее лице появляется хитрая улыбка. Как будто я только что не душил ее, угрожая жизни. Я разминаю шею, теряя самообладание.

— Говори, — выдавливаю из себя, полный решимости сделать все возможное, чтобы дать моему сыну безопасность и любовь, которых он заслуживает, даже если это означает уступить этой суке.

Она опускается на кровать и раздвигает ноги, а ее зрачки пылают триумфом.

— Вот то, чего я хочу.

Я чувствую себя так, словно заключаю сделку с самим дьяволом.

Элли

Меня мучала бессонница, поэтому я ходила по спальне и грызла уголки ногтей, как в детстве.

Почему он так спешно ушел, даже не оглянувшись?

Он ранен?

Почему сейчас 6:30 утра, а от него ни слуху, ни духу?

Смотрю на смятые простыни. С того дня, как я переехала сюда, не было ни одной ночи, чтобы мы не проводили время вместе в этой постели. В нашей постели.

А теперь, когда рядом его жена, он вдруг пропал.

Я пытаюсь не поддаваться мыслям, игнорировать ту войну, что бушует внутри меня, твердящую, что мне нужно бежать, держаться подальше от Рафаэля, его жены и сына. Что в конце этого пути меня ждут лишь боль и разрушение, и пострадаю от этого я.

Но что у меня останется?

Я бросила учебу, у меня почти не осталось друзей. Черт, я не нужна даже собственному отцу.

Здесь у меня есть Оливер и человек, которого я люблю.

У меня есть дом.

С этими мыслями я решаю открыть дверь спальни, решив, что, наверное, лучше просто встать и чем-нибудь заняться. Может, если я испеку свежие печенья для Оливера, это поможет мне отвлечься.

Я слышу движение в коридоре и, испугавшись, снова захожу в комнату. Сердце бешено колотится, и звук заполняет мои уши. Рафаэль выходит из своей старой спальни, боль пронзает меня, сбивая дыхание. Что, черт возьми, происходит?

Он подносит воротник рубашки к носу и принюхивается.

— Черт, — бормочет он и оглядывается вокруг, прежде чем исчезнуть в одной из свободных комнат.

Никита появляется в дверях мгновение спустя, ее волосы растрепаны, а рука сжимает горло. Мне знакомо это чувство.

Кружевное белье, которое на ней, прозрачно и не оставляет простора для воображения.

— Иди и смой свои грехи, Рафаэль. Смой мое прикосновение, — выплевывает она в его сторону, а он в ответ захлопывает дверь спальни.

Я шатаюсь, спотыкаясь, возвращаюсь в комнату и как можно тише закрываю дверь спальни.

Рвота подступает к горлу, когда я мчусь в ванную. Я подбегаю к унитазу, едва успевая выплеснуть содержимое. Меня рвет до тех пор, пока не остается ничего, только кислое жжение в горле и дрожь в теле. Свернувшись в клубок на холодном полу, я позволяю слезам течь свободно, каждая из них горче предыдущей, поскольку опустошение пронизывает меня насквозь.

Он сделал это.

Он сделал меня своей шлюхой.

По лицу текут слезы.

Он разрушил то, что у нас было.

Я вцепилась руками в волосы.

— Почему? — всхлипываю я. — Я любила тебя. Я так любила тебя, папочка.

Мое зрение затуманивается, поэтому я закрываю глаза, но все же вижу только ее. Ее слова эхом звучат в моей голове.

Иди и смой свои грехи, Рафаэль. Смой мое прикосновение.

Почему я была настолько слепа, думала, что это сработает? Что он другой, настоящий мужчина, а не такой как мой отец.

И все же в глубине души я всегда знала, что мне будет больно. Просто отказалась это принять.

Я всего лишь его игрушка, которую можно сломать, и на этот раз он не соберет меня обратно.