ГЛАВА 22

Райли - 18 лет

Я не знаю, почему я здесь.

Мне следовало остаться дома, отказаться приходить, когда мама заставила меня нарядиться для рождественского благотворительного гала-концерта.

Но я не могу ни в чем отказать родителям. Они говорят - гуляй, я гуляю. Они говорят улыбаться - я улыбаюсь. Сказали прыгать - я прыгаю. Даже если это прыжок к собственной гибели.

Пока я под их крышей, у меня нет выбора. Я не могу принимать никаких решений самостоятельно.

И почему-то у меня такое ощущение, что даже когда мне пора уходить — они все равно попытаются контролировать мою жизнь. Когда придет время, мой отец выберет для меня идеального, богатого мужа, человека, который будет полезен ему и его эгоистичным амбициям.

Я стану трофейной женой, какой является моя мать.

В прошлом году у меня поднялась температура, и я не смогла присутствовать. Моя болезнь была замаскированным благословением. Пока мои родители присутствовали на гала-концерте, Лила пришла составить мне компанию. Она следила за тем, чтобы я ела суп, приготовленный ее бабушкой, и вовремя принимала лекарства. Затем она уложила меня и подождала, пока я усну, прежде чем уйти.

За год до этого, на рождественском гала-концерте… ну, я не хочу думать о той ночи.

Ночь моего разрушения.

Ночь, которая оставила шрамы на моей душе.

Но с того вечера я впервые появляюсь на публике. Ровно два года назад. Мой отец ожидает, что сегодня вечером я наведу порядок в своей репутации.

Мне нужно выглядеть красиво, спокойно, уравновешенно и утонченно. Улыбаться всем. Тихо смеяться. Говорить элегантно.

Моя мама вызвала целую профессиональную команду, чтобы подготовить меня к сегодняшнему вечеру. Она выбрала для меня светло-голубое шелковое платье и серебряные туфли на каблуках. Макияж и прическа были сделаны профессионально. У меня даже есть жемчуг в волосах.

— Ты излучаешь атмосферу Золушки, — восторгались ранее визажисты. —Безупречно, говорю тебе. Сегодня вечером все взгляды будут прикованы к тебе. Ты будешь в центре внимания.

Но это не сказка.

И я не хочу быть в центре внимания.

Но я должна быть.

Потому что так говорит мой отец.

Чистоплотный, корректный и уравновешенный.

Я позаботилась о том, чтобы ничего не есть, прежде чем прийти сюда сегодня вечером. Если мой желудок пуст, меня не будет тошнить на начищенные туфли отца. Ужас той ночи до сих пор вызывает у меня тошноту, когда я думаю об этом. А я часто об этом думаю.

До сих пор это преследует меня. С той ночи мне до сих пор снятся тревожные, яркие кошмары.

Я чувствую их взгляды, жар их взглядов прожигает мое платье. Все открыто смотрят и осуждают и уже нашли во мне недостаток.

Я стою высоко, но им этого недостаточно.

На моем лице застыла красивая улыбка, но и этого недостаточно.

Унижение двухлетней давности все еще свежо в их памяти, и ничего из того, что я делаю, никогда не будет достаточно. Итак, похоже, сегодняшний вечер уже потерпел фиаско, даже не начавшись.

Моя тревога поднимает свою уродливую голову, и я чувствую, как мой желудок сжимается. Я ненавижу толпу, ненавижу людей, которые смотрят. Мне хочется выкопать яму и закопаться там, где никто меня не найдет. Где они не смогут меня увидеть или осудить.

В затылке начинается тупая боль, а голова раскалывается от напряжения. Холодные паучьи пальцы скользят вверх и вниз по моей спине, и я борюсь с дрожью. Ненавижу это чувство.

Тревога может быть изнурительной, и я ненавижу, что постоянно попадаю в ситуации, которые ее ухудшают.

Я чувствую, что погружаюсь в неуверенность в себе. Внезапно я стала слишком внимательно следить за своей внешностью — своим весом, лицом, волосами. Я выгляжу толстой в этом платье? Мне следовало взвеситься сегодня утром, но я этого не сделала. Я этого не сделала, потому что знаю, что мой самоконтроль ослабевает.

Я не вставала на весы больше полугода.

В последний раз я смотрела на красные цифры в оцепенении от ужаса. Я почти вернулась к старым привычкам. Почти. Трудно было отойти от весов и заставить себя лечь в постель. Вместо того, чтобы спуститься вниз, обыскать кухню и вернуться, чтобы все вычистить.

Желание переедать, а потом почиститься — оно все еще дышит внутри меня, как яд в моих венах. Позывы не исчезли полностью. Реабилитация не исправила и не вылечила меня. Но мои побуждения какое-то время дремлют, молчат, и я хочу, чтобы так и оставалось.

Краем глаза я вижу, как мой отец разговаривает с мистером и миссис Хейл. Ранее я заметила Грейсона, но мать увлекла меня прежде, чем я успела подойти к нему.

После часа представлений, фальшивых улыбок и формальной беседы я вот-вот потеряю рассудок, если останусь здесь еще на минуту. Мой взгляд скользит по бальному залу в поисках высокой фигуры Грейсона. Но его нигде нет.

После ночи Хэллоуина и того короткого мгновения, которое я провела в объятиях Грейсона, между нами все изменилось. Оно незаметно превратилось во что-то… большее.

Той ночью, после того как Колтон оставил меня с бурей эмоций, охватившей меня, я нашла безопасность в объятиях Грейсона. Он был теплым и всем, что мне было нужно в тот момент.

Его дыхание меня успокоило.

Его прикосновения успокоили меня.

В его темном взгляде было спокойствие, которое заставляло меня чувствовать себя замеченной и защищенной.

Впервые я поняла, что между нами что-то изменилось, когда нашла в своем шкафчике желтую лилию. Это был понедельник после той ночи.

И с тех пор каждое утро меня всегда ждет цветок.

По пятницам — три желтые лилии. В первый раз, когда это произошло, к нему прилагалась записка, в которой говорилось: «Одна на субботу, другая на воскресенье».

Я никогда не спрашивала Грейсона, он ли это, и он никогда прямо не признавался, что цветы исходили от него. Мы никогда об этом не говорили.

Желтые лилии были его тихими подарками мне.

Я не могу не задаться вопросом, в чем смысл всего этого? Его цветы и его молчание о них. Что это значит для нас?

Он пытается мне что-то сказать… а я слишком глупа, чтобы это понять?

Или Грейсон просто такой милый?

Видит ли он разбитость моей души и жалеет меня? Является ли сочувствие движущей силой его молчаливой привязанности?

Потому что если это правда, то я этого не хочу. Я бы предпочла ничего не получать от Грейсона, если его внимание будет вызвано жалостью. У меня так много вопросов, но нет ответов.

Грейсон — загадка. Он загадочно сложен. Я так мало знаю о нем, и это делает меня еще более любопытным.

Я жажду узнать настоящего мужчину, стоящего за тишиной.

И каким-то образом он стал моей опасной навязчивой идеей.

Точно так же, как он любил наблюдать за мной, я внимательно изучала Грейсона. Но все равно — он загадка.

Я не могла отпустить это увлечение.

Я тихо отодвигаюсь от матери и иду через бальный зал в поисках его. Когда я не нахожу его нигде в скоплении гостей, я выхожу из бального зала.

Если я что-то и знаю о Грейсоне, так это то, что ему нравится свое пространство и спокойствие. Думаю, я знаю, где его найти.

Я поднимаю подол платья и медленно иду к оранжерее.

Самоподдерживающаяся теплица огромна и занимает площадь в акр земли. Куполовая крыша сделана из дорогого стекла, а растений здесь насчитывается более двухсот. Здесь пахнет землей, дождем и сладким ароматом цветов.

Я перемещаюсь между пышными зелеными деревьями и внутри… я нахожу того, кого ищу.

Грейсон стоит перед гранитным фонтаном, сделанным по индивидуальному заказу, спиной ко мне. Обе руки у него за спиной, ноги слегка расставлены, и он смотрит на вид перед собой.

Из моей груди вырывается судорожное дыхание.

Я никогда раньше не видела его в костюме. Он такой высокий, такой большой — он дополняет дорогой костюм своими крепкими мускулами. Черная ткань очень красиво облегает его тело, и мой живот снова трепещет.

— Я знаю, что ты здесь.

Мои губы приоткрываются в тихом вздохе от его глубокого, резонирующего голоса.

— Как ты узнал? — Я подхожу ближе, пока не оказываюсь рядом с ним. Даже несмотря на мои каблуки, между нами разница в росте всего несколько дюймов.

— У меня было предчувствие, что ты меня разыщешь. — Он издает глубокий, грохочущий звук в глубине горла. — Это место задыхается. Я знаю, ты ненавидишь это так же сильно, как и я.

Я убираю распущенные пряди волос с глаз. 

— Хочешь сбежать со мной? — Я лишь наполовину дразню.

Грейсон медленно наклоняет голову, как будто он действительно обдумывает мое предложение. 

— Вот это вызвало бы скандал. С тобой проблемы, Златовласка.

Я поднимаю бровь, на моих губах появляется улыбка. 

— Это даст им еще что-то, о чем можно поговорить. Они начнут задаваться вопросом, что мы делаем вместе.

Я не осознаю, что мои слова звучат многозначительно, пока они не вылетают из моих уст и его темные глаза не вспыхивают жаром. Мои щеки горят, и я стараюсь не обращать внимания на румянец, проходящий по всему телу. Я делаю шаг вперед, подальше от него, и сажусь на край фонтана. Платье скатывается вокруг моих ног, и я кладу руки на колени. 

— Я хочу у тебя кое-что спросить.

Грейсон засовывает руки в карманы брюк и возвышается надо мной. 

— Ага? Что такое?

Я нервно сглатываю. Его взгляд слишком пристальный, слишком испытующий. 

— Лилии… почему ты оставляешь их мне каждое утро?

— Иногда мы одиноки, даже окруженные людьми, — говорит мне Грейсон, его голос смягчается. — Я вижу это в твоих глазах. Лилии должны напоминать тебе, что ты… не так одинока. Но я делаю это и для себя.

— Я думаю… — я делаю паузу, когда мой голос надламывается. — Я думаю, это самая милая вещь, которую мне когда-либо говорили.

Грейсон снова замолкает, и когда я больше не могу выдерживать его взгляд, я смотрю на свои розовые ногти. 

— Что значит, ты делаешь это и для себя тоже?

Он переминается с ноги на ногу. 

— Я долго искал новую цель и нашел ее.

— Цель? Какая цель? — Я моргаю, глядя на него в замешательстве.