Глава 18

ОСВОБОДИ МЕНЯ

ЛОНДОН

– Пенициллин, – я просматриваю результаты анализов Грейсона. – Не хотите объяснить, как мистеру Салливану дали данное лекарство, в то время как в его медкарте черным по белому указано, что у него на него аллергия?

Этот вопрос адресовался офицеру, отвечающему за питание Грейсона в тюрьме здания суда. Я задавала этот вопрос всем офицерам, которые контактировали с ним за последние сорок восемь часов. Я не детектив и официально больше не психолог Грейсона, но я добьюсь от них ответа.

Офицер качает головой.

– Мне очень жаль, мэм. Я не знаю.

Я резко вдыхаю.

– Хорошо. Спасибо.

Я иду по коридору, чтобы вернуть анализы в комнату неотложки, но меня останавливает детектив Фостер.

– Вас здесь быть не должно. Я возьму это. – Он забирает карту.

– Я как раз ухожу. – Я пытаюсь сделать именно это, но массивный детектив снова встает на моем пути.

– Что вы здесь делаете?

Я скрещиваю руки.

– Один из моих пациентов попал в больницу, детектив. Я делаю здесь то же, что и вы – пытаюсь выяснить, как это произошло, и, более того, определить, как это отразится на моем пациенте.

Он медленно кивает.

– Знаете, в журнале посещений значится только один человек. Вы. Я нахожу это очень интересным.

– Осторожно, детектив. Кто-то может подумать, что вы намекаете на то, что респектабельный доктор отравил пациента.

– Я ни на что не намекаю. Я прямо спрашиваю, давали ли вы Салливану пенициллин, чтобы отсрочить его перевод.

– Невероятно, – бормочу я себе под нос. – Детектив Фостер, вы хотите, чтобы мне пришлось выполнять работу не только за врачей этой отсталой больницы, но также и за вас. Как вы думаете, сколько людей желают Грейсону смерти? Семья жертв, сотрудники полиции… вроде вас…

– Его уже приговорили к смертной казни, – обрывает он.

– Его приговорили не вчера, – возражаю я. – Похоже, в то время чаша весов как раз склонялась в его сторону. – Я поднимаю брови.

Он тяжело вздыхает.

– Не спешите возвращаться в Мэн, доктор. Возможно, мне придется снова вас допросить.

Я вскидываю руки.

– Ладно. А теперь могу я увидеть моего пациента?

– Никак нет. Салливан находится под строгой охраной. Допускаются только полиция и медицинский персонал.

Он проводит меня в комнату ожидания. Я нахожу стул, который за последние восемь часов я уже стала считать своим. Голова разрывается от усталости, и я на мгновение закрываю глаза.

На то, чтобы доставить Грейсона в «скорую», потребовалось слишком много времени. Больница находится всего в пяти милях от здания суда, и доставка в больницу не должна была занимать пятнадцать минут. Эти пятнадцать минут стоили Грейсону потери сознания.

В темном уголке моего разума шепчет тревожный голос, насмехаясь надо мной. Ты сама этого хотела. Я хотела. Я хотела смерти Грейсона. Я хотела устранить угрозу. Моя стойкость сильнее чувств к нему.

Я моргаю, чтобы избавиться от сухости в глазах. Я не смогла бы пролить слезу, даже если бы попыталась.

Большинство психологов могут ставить диагнозы и лечить пациентов, потому что они о них заботятся. Они обладают чувством сопереживания и черпают из него силы, чтобы отдавать себя и помогать тем, кого мир обычно избегает.

Я не могу сказать о себе того же.

Я не сопереживаю своим пациентам. Я сочувствую им.

У нас с Грейсоном есть что-то общее… мы связаны какой-то темной силой… и все же я знаю, что мы разные. Я лучше его. Я лучше его, потому что сильнее и заслуживаю того, чтобы жить и помогать людям. А чтобы это продолжалось и дальше, он должен проиграть.

Так что да, я хотела его смерти. Но не так. Я хотела, чтобы система правосудия убила его. Я не хотела испытывать чувство вины. Ненавижу ощущать эту пустую боль в груди и хочу, чтобы она прекратилась.

– Доктор Нобл.

Я резко открываю глаза. Передо мной стоит врач скорой помощи.

– Да?

– Могу я поговорить с вами? – спрашивает он.

Я хватаю сумочку.

– Конечно, доктор Розленд.

Медицинскую карту Грейсона еще не доставили. Я сомневалась, что Грейсон бы выжил, если бы медперсонал тратил время на ненужные тесты. Так что я повсюду разбрасывалась своим именем, чтобы убедиться, что доктор Розленд знает, какие анализы провести.

Меня ведут в крыло неотложки, где лежит Грейсон.

– Не волнуйтесь. Я получил разрешение. – Доктор смотрит в мою сторону. – Врач должен видеть своего пациента.

– Спасибо.

– Он проснулся, – говорит он. – Уверен, что как только я разрешу его допрашивать, у вас уже не будет возможности с ним поговорить. Он просил об этом с тех пор, как проснулся.

Я хмурюсь.

– Доктор Розленд, вы рискуете, разрешая мне пройти сюда. Не думаю, что детектив Фостер оценит ваши усилия.

Он снисходительно машет рукой.

– Фостер – горячая голова. Позволь мне с ним разобраться.

Я улыбаюсь. Похоже, врач скорой помощи регулярно общается с детективом.

– Что ж, я ценю это. Салливан… уникальный пациент.

Он кивает.

– Я заметил. Сканы его мозга впечатляют. Позор, что кто-то с таким большим потенциалом занимается… Позор.

Я опускаю голову, когда мы проходим мимо двух офицеров, охраняющих коридор.

– Вы узнали, как он получил антибиотик? – Спрашиваю я.

Когда мы добираемся до палаты, он останавливается у двери и смотрит на меня.

– Да. Он сам ввел себе лекарство.

Мое сердце колотится о грудную клетку. Двойной удар бах-дах-бамп выбивает кислород из легких, и я с трудом вдыхаю воздух с примесью антисептиков, прежде чем дверь в палату открывается.

Один офицер стоит на страже за дверью, другой – в палате рядом с Грейсоном. Его лодыжки прикованы к каталке. Левая рука прикована наручниками к перилам.

Он проснулся. И, когда я вхожу, смотрит на меня затуманившимся взглядом.

– Сколько лекарств ему дали? – спрашиваю я доктора Розленда.

Он остается в дверном проеме.

– Предостаточно, – отвечает он. – Еще несколько минут, и мистер Салливан, возможно, уже не выкарабкался бы. Скорая сказала, что вы делали искусственное дыхание до тех пор, пока его не перевезли. – Он натянуто улыбается. – Он обязан вам жизнью.

Я прикрываю глаза. Укол вины проникает еще глубже.

– Я дам вам минутку, – говорит доктор, закрывая дверь.

Я шагаю вперед, но офицер вытягивает руку.

– Вы должны держаться от него на расстоянии пяти футов⁷.

Я откладываю сумочку, чтобы заняться чем-нибудь, только бы не смотреть на человека, которого я предала.

– Спасибо, – говорит Грейсон, – за спасение моей жизни, док.

Я вздыхаю и смотрю ему в глаза.

– Ты пытался покончить с собой?

– Тебе больно?

– Что?

– Ты поранилась, спасая мою жизнь? – Он кивает на меня. – Это вернулось. Ты хромаешь.

Я даже не заметила боль.

– Нет, – отвечаю я. – Я не ранена. А теперь скажи правду. Ты ...?

– Нет, я не пытался покончить с собой. – От успокоительных его акцент усиливается.

Поднимаю подбородок.

– Врач сказал, что ты принял более тысячи миллиграммов пенициллина. Это можно было бы считать попыткой самоубийства. Особенно, если тебе хорошо известно, что даже половины этой дозы достаточно, чтобы убить тебя.

Он сонно моргает и пожимает плечами.

– Может, я сделал это только для того, чтобы еще раз тебя увидеть.

Я сжимаю губы.

– Хватит нести чушь, Грейсон. Ты сам хотел оборвать свою жизнь. Я понимаю эту логику. Если ты должен был умереть, то хотел, чтобы это произошло на твоих условиях. – А не моих. – Я права? – Я подхожу ближе.

– Извини, док. В этом вопросе ты чертовски ошибаешься.

Все происходит быстро. Охранник останавливает меня. Свободной рукой Грейсон хватает охранника за запястье и тянет его на каталку. Придавливает шею охранника локтем. В суматохе появляется пистолет.

Грейсон тычет пистолетом в висок офицера.

– Сними с меня наручники, – требует он. Но он приказывает не охраннику. Он смотрит на меня.

– Нет.

Его взгляд ожесточается.

– Через пять секунд я спущу курок. Хочешь, чтобы на твоей совести была еще одна жизнь?

Я облизываю губы. Грейсон никогда не убивал человека выстрелом пистолета. В этом я уверена. Инстинкты подсказывают мне, что он не сделает это и сейчас – что это идет вразрез с его пристрастиями, убеждениями… но ведь он никогда раньше не оказывался в таком положении.

Я отняла у него шанс на жизнь, и он позаботится о том, чтобы у меня его тоже не было.

Я выбираю спасти человека.

Я открепляю ключи от пояса офицера и начинаю освобождать щиколотки Грейсона.

– Отпусти его.

Грейсон ждет, пока я освобожу его запястье, затем осторожно встает, двигаясь вместе с охранником. Охранник сыплет угрозами, пытаясь предупредить офицера у двери о вооруженном преступнике. Грейсон бьет его по затылку. Полицейский не падает ни после первого, ни после второго удара, и мне приходится отвести взгляд, когда Грейсон избивает его, пока он, наконец, не падает на пол.

– Ты – животное, – говорю я.

В уголках его рта появляется улыбка.

– Рыбак рыбака видит издалека, детка.

Дверь палаты неотложной помощи открывается.

Грейсон разворачивает меня и прижимает к груди. Под подбородком я чувствую давление стального ствола. Меня трясет, но пистолет заставляет меня задрать голову, и я не хочу позволять страху отразиться на лице.

– Брось оружие! – кричит офицер.

Грейсон не подчиняется. Он все усугубляет, удерживая меня на месте.

– Уверен, вам есть, что терять, так что не стоит геройствовать за минимальную зарплату, офицер. Сначала я убью эту женщину, а затем буду стрелять, пока обойма не опустеет, убивая как можно больше людей, прежде чем меня пристрелят. – Полицейский целится в Грейсона. – А теперь закрой дверь и опусти пистолет.

После напряженного противостояния офицер закрывает дверь. Он еще несколько секунд целится в Грейсона, но, затем кладет оружие на пол.

– Оттолкни его, – приказывает Грейсон.

Коп неохотно подчиняется.

– Скоро здесь будет подкрепление, – пытается заверить меня он.

Грейсон толкает меня в спину.

– Раздень копа, – говорит он. – Штаны и рубашка. Сейчас же.