— Ты сейчас не самый любимый мой человек, Файер, — шепчет Пакс.

Во рту появляется горький привкус: печаль и сожаление.

— О, могу себе представить.

— Почему ты не отвечала на мои звонки?

Я напрягаю челюсть, сжимая руки в кулаки на коленях.

— Чейз. Ответь мне.

— Из-за этого. Из-за того, что знаю, что ты собираешься мне сказать.

— Ты не знаешь, что я собираюсь сказать. Ты ничего не знаешь.

— Я, блядь, не готов к ребенку, Чейз, — говорю я, подражая его глубокому голосу. — Ты сделала это нарочно, Чейз. Я хочу, чтобы ты избавилась от него, Чейз. Я ненавижу детей, Чейз. Я лучше умру, чем буду иметь дело с визжащим, орущим ребенком...

— Прекрати.

И я замолкаю. Гнев в его голосе лишает меня дара речи. Жалкий всхлип поднимается к моему горлу и вырывается изо рта; звук гулко разносится по салону внедорожника.

— Не говори так, — шипит Пакс.

— Тогда что я должна тебе сказать? Умолять тебя понять это? Уверять, что все будет хорошо, и это не будет тяжело? Или убеждать тебя остаться со мной, хотя знаю, что ты этого не хочешь?

— Откуда? Откуда ты это знаешь? — Пакс сидит неподвижно. Даже глядя вперед, старательно отказываясь смотреть на него, я могу сказать, что он застыл на месте, крепко зажмурившись, твердый, как статуя. Я чувствую его неподвижность, и она, как гнетущий груз, придавливает меня к сиденью.

— Мне кажется, у тебя было достаточно времени, чтобы обдумать эту ситуацию и придумать для себя несколько действительно интересных вариантов развития событий. Я же узнал об этом только вчера, так что да, я все еще перевариваю. Но ты могла бы приличия ради сообщить мне о том, что я стану отцом, прежде чем решать, как я к этому отнесусь.

— Конечно, я знала, как ты к этому отнесешься! Я знала, что ты выйдешь из себя. Ты не из тех, кто...

— ТЫ НЕ ДАЛА МНЕ НИКАКОГО ШАНСА! — ревет он, ударяя кулаком по спинке подголовника перед собой. — Ты даже не дала мне шанса. Ты приняла все эти решения о том, кто я такой и кем мне быть. Какого хрена? Зачем ты это делаешь?

— Я знаю тебя. Ты свободен и не хочешь быть связанным обязательствами. И ты зол, и ненавидишь своих родителей, и... и ненавидишь ответственность...

— Но я люблю тебя! Почему ты не учитывала это во всех этих дерьмовых фантазиях, которые создала для себя, где я был мудаком, который обращался с тобой как с дерьмом и уходит от тебя и моего ребенка? Неужели для тебя ничего не значило, когда я сказал тебе, что люблю тебя? Серьезно?

— Нет! Конечно, это что-то значило...

— Должно быть, это вообще ничего, блядь, не значило, если ты даже не удосужилась сказать мне, что беременна...

— Ты не из тех, кто любит эмоциональные разговоры! Стены, которые ты возводишь вокруг себя, просто нелепы, Пакс. Ты закрылся ото всех много лет назад. И никого не впускаешь. Как я должна была поговорить с тобой...

— Я ВПУСТИЛ ТЕБЯ! — рычит он. — Я замкнулся в себе, потому что мне чертовски не нравится, когда мне причиняют боль, Чейз! И защищал себя так долго, как только мог. Я создал щит, отгородился от людей, держал всех на расстоянии вытянутой руки. Да, я, блядь, так и делал, и это сработало. Это защищало меня. А потом появилась ты, и мне захотелось, наконец, впустить кого-то. Я сделал себя чертовски уязвимым, впустив тебя. Дал тебе средства и возможность причинить мне боль, и верил, что ты этого не сделаешь. Ты хоть представляешь, чего мне это стоило? И первое, что ты делаешь, это уничтожишь меня на хрен.

— Пакс... — Я увядаю внутри. Умираю. Что я должна сказать? Я не знаю, что должна чувствовать. Мне так страшно, что не могу мыслить здраво из-за паники и боли.

— На каком ты сроке? — спрашивает он.

— Четырнадцать недель.

— И что? Ты собиралась просто игнорировать меня, пока не родишь? Так, что ли? Ты собиралась скрываться, тайно родить моего гребаного ребенка и ожидала, что я не приду сюда, чтобы выяснить, что, блядь, происходит?

— Нет. Я... — Я зажмуриваюсь, качая головой. — Я не собиралась этого делать. Я не знаю, как собиралась справиться с этим. Мне нужно было больше времени. Я просто не могла смириться с тем, что ты так плохо отреагируешь, и...

— ТЫ НЕ ДАЛА МНЕ НИКАКОГО ШАНСА! — снова рычит он все те же слова.

— Ну, теперь мне это и не нужно, не так ли? — выпаливаю я в ответ. Злость, сжимающая меня в когтях, ненастоящая. Я так растеряна, но это — кричать на него — похоже на то, как будто я каким-то образом возвращаю контроль над безумием.

— Почему, черт возьми, нет?

— Потому что я уже приняла решение. Тебе не нужно быть великодушным, чтобы жертвовать своей молодостью ради какой-то девчонки, которую встретил в школе, и ребенка, которого ты никогда не хотел. Я не буду так поступать с тобой. Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, хорошо? Я приняла решение. Я не буду его сохранять. К следующей неделе это уже не будет проблемой. Я смогу продолжить свои занятия. Ты можешь вернуться в Вирджинию и продолжить стажировку у Кросса, и тебе даже не придется больше думать обо мне, хорошо? На этом все закончится.

До сих пор мне удавалось не смотреть на него, но теперь не могу удержаться. Рискую бросить взгляд в зеркало заднего вида, и то, что я там вижу, выбивает из меня дух. Пакс смотрит на меня серо-стальными глазами, наши взгляды встречаются. Он бледен, как призрак, белее свежего снега, покрывающего парк. И такой неподвижный, жесткий, твердый, как доска. Холодная ярость накатывает на него мощными волнами.

— Значит, вот так? — спрашивает он.

— Да.

— Никакого разговора? Никакого гребаного обсуждения?

— Я избавляю тебя от лишних хлопот. — Боже, я хочу умереть. Хочу, чтобы земля разверзлась и поглотила меня.

— Это то, чего ты хочешь? — оцепенело произносит Пакс.

— А ты как думаешь? Я не могу представить себе участи хуже, чем заставлять тебя заботиться о ребенке, которого ты, черт возьми, никогда не хотел. Не буду той девушкой, которая заманила в ловушку печально известного Пакса Дэвиса...

Дверь машины с силой распахивается, прерывая меня.

— Пошла ты, Пресли.

Дверь захлопывается за ним, звук такой окончательный. Как выстрел. Как точка. Как конец.