— Оставь ее в покое, — кричит мама откуда-то из спальни.

В сторону мамы я не смотрю. Я не спускаю глаз с Терри. Нельзя ослаблять бдительность рядом со свернувшейся кольцом гадюкой. Если я притворюсь испуганной, он ударит. Если поведу себя дерзко, он ударит. Я пытаюсь определить его настроение по жестам, но он просто кажется сердитым.

— Я не поехала на автобусе, — четко произношу я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Сейчас я все сделаю.

Он делает ко мне шаг, и я стискиваю зубы, но не вздрагиваю и сразу могу сказать, что поступила неправильно. Отсутствие у меня реакции взбесило его.

Я должна была вздрогнуть. Должна была сжаться.

Прежде чем успеваю исправить свою ошибку и притвориться испуганной, чтобы удовлетворить его эго, Терри замахивается и ударяет меня по щеке тыльной стороной ладони. Это чертовски больно, но это ничто по сравнению с тем, на что, как я знаю, он способен, поэтому я подыгрываю. Схватившись за щеку, всхлипываю и отступаю на шаг назад, и из спальни снова доносится мамин крик.

— Не набрасывайся на нее снова, — бормочет мама. — Вернись в постель, милый.

Когда я смотрю в ее сторону, в темноте комнаты замечаю рядом с ней еще чье-то тело, и мой страх усиливается. Никаких чужих машин я не видела. Я что-то упустила? Была слишком рассеяна, чтобы заметить? Я стараюсь любой ценой избегать дома, когда Терри приводит сюда своих дружков.

То, что он позволяет им делать с моей мамой... То, что он заставляет делать мою маму...

Меня от этого тошнит, и всегда существует ужасающая реальность того, что следующей могу быть я. Позволит ли она продать меня друзьям Терри? Терри это сделает. Без сомнения. Но позволит ли это мама?

Я всегда встаю между ней и Терри, когда он ее бьет, но за меня она никогда не заступается. Обычно она уже в отключке, либо занята другими делами. Раньше она никогда не вмешивалась, чтобы попытаться защитить меня. Так зачем ей начинать сейчас?

Я ненавижу ее. Ненавижу даже больше, чем Терри. Все мои силы уходят на то, чтобы не бросить в ее сторону хмурый взгляд. Она такая дерьмовая мать. Это все ее вина.

Надеюсь, они оба сдохнут.

— У тебя очень хорошенькая дочь, Шэрон, — говорит мужчина, который лежит в спальне с моей матерью. Голос мне не знаком, но его трудно расслышать, когда сердце стучит в ушах.

— Сейчас я займусь домашними делами, — быстро повторяю я.

Я так занята своими паническими мыслями и не спускаю глаз со спальни, что не замечаю, как Терри делает ко мне еще один шаг и хватает за волосы у самых корней, впечатывая в стену.

— Не дерзи мне, неблагодарное дерьмо.

Он снова дергает меня за волосы, и я резко втягиваю воздух. Я знаю, он хочет, чтобы я закричала, но теперь я отказываюсь это делать. От его пощечины я отшатнулась. Всхлипнула от боли. Это не имело никакого значения. Он хочет моих слез? Но он их не получит.

Вместо этого я стискиваю зубы и смотрю прямо в налитые кровью мертвые глаза. Молочно-голубые с болезненно-желтым оттенком вокруг радужки. Как-то раз я посмотрела, что это означает. Желтый оттенок говорил, что у него что-то не в порядке с печенью. Раньше я надеялась, что это его убьет, но теперь, мне кажется, он никогда не умрет.

Мои ноздри раздуваются от этой мысли, а его брови хмурятся от моего неповиновения.

Леви думает, я хочу умереть. Возможно, так и есть. Или, возможно, я просто отказываюсь склониться перед дьяволом.

— Тебе есть что сказать, девчонка?

То, как его дыхание овевает мою кожу, вызывает у меня рвоту. Место, где он стискивает мои волосы, горит, как от тысячи муравьиных укусов. Мой желудок скручивает от абсолютной ненависти, которую я испытываю к этому человеку. К моей матери. К этому дому.

Я должна убить его во сне. Подождать, пока он не вырубится с иглой в вене, а затем поджечь этот гребаный дом. Я только сделала бы миру одолжение.

Мне столько хочется высказать ему, но вместо этого я с силой ударяю коленом ему по яйцам. Он кряхтит и сгибается пополам, но волосы мои не отпускает и дергает их достаточно сильно, чтобы вырвать несколько прядей.

Откуда-то из-за сгорбившегося, рычащего Терри доносится визг моей матери, когда я ударяю локтем ему в лицо. Это чертовски больно, электрический разряд пронзает от локтя до плеча, но мне удается хорошенько ему врезать. Он кричит «бл*ть» и отпускает мои волосы, отступая на шаг, прежде чем броситься на меня.

— Е*аная пи*да! — орет он, и я отползаю назад. — Я убью тебя, мелкая сучка! Маленькая е*аная пи*да!

Я врезаюсь бедром в столик рядом с диваном. Стаканы и бутылки звякают друг о друга, некоторые падают на пол, я слепо тянусь за спину и, как раз в тот момент, когда Терри сокращает расстояние между нами, обхватываю толстое горлышко бутылки из-под какого-то алкоголя.

Я не думаю. Просто бью.

Мамин крик смешивается со странным звуком от врезавшейся в голову Терри бутылки. И я знаю, что никогда не забуду, как удар рикошетом отдался от бутылки вверх по моей руке и вниз по ногам. Но ощущение его крови, брызнувшей мне на лицо, я надеюсь, никогда не вспомнить.

К моему ужасу и разочарованию, Терри падает не сразу. Он шатается и качается. Подносит руку к голове и касается уродливой раны. Кровь хлещет сквозь его пальцы и заливает лицо. Когда он мне усмехается, его зубы и губы окрашены в красный.

Я не дожидаюсь того, что произойдет дальше. Быстро разворачиваюсь и выбегаю через парадную дверь, мчась по кварталу. Я не обращаю внимания на стреляющую боль в боку и пульсацию в голове и не перестаю бежать, пока не влетаю в одну из туалетных кабинок в парке и не протискиваюсь между унитазом и стеной.

И вот тогда начинаю безудержно плакать.

Я не могу остановиться, и когда понимаю это, начинаю смеяться. От этого безумного и ужасающего звука кожа покрывается мурашками, и я плачу еще сильнее. Мои похолодевшие пальцы трясутся. Я стираю слезы со щек, а потом вижу свои окровавленные руки, и поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы выблевать свой жалкий обед в унитаз. Спазмы сотрясают мое тело до тех пор, пока из меня не выходит ничего, кроме желчи, горло не начинает гореть так же, как кожа головы, а стук в голове не удваивается.

Я ненавижу это.

Ненавижу эту жизнь. Ненавижу Терри и свою мать. Ненавижу мать Леви. Ненавижу ту кучу дерьма, в которой родилась. Это несправедливо. Я не плохая. Не злая. Ничто из этого — не моя вина. Я ненавижу, что все относятся ко мне, как к мусору. Ненавижу появившиеся мысли о том, что заслуживаю этого.

Я ненавижу всё.

Выживу ли я еще три года? Прав ли Леви? Убьет ли меня Терри?

Будет ли мне все равно?

Подтянувшись на сиденье унитаза, опускаю идущую кругом голову между колен. Пытаюсь дышать медленнее. Пробую остановить хаотичные сдавленные рыдания. Я не знаю, сколько времени требуется, прежде чем, наконец, успокоиться, но я не двигаюсь с места до тех пор, пока меня не перестает трясти, а затем медленно сажусь.

Я провожу вспотевшими ладонями вверх и вниз по бедрам, возвращая в пальцы чувствительность, а затем встаю. Выйдя из кабинки, встаю перед грязным зеркалом. Глаза наполняются слезами при виде размазанной по лицу крови Терри, но я не позволяю им пролиться. Вместо этого сосредотачиваюсь на мерзком синяке, проявляющемся на щеке, и на том, как от опухоли будет косить глаз. Не сводя взгляда с синяка, надергиваю из диспенсера комок бумажных полотенец, смачиваю их водой и тщательно вытираю лицо.