— Джесон? Что-то случилось?

— Я только навестить… — говорит он, едва узнавая свой собственный голос.

— Ты странно выглядишь. Ты болен? Может, тебе чего-нибудь дать? — Она сбрасывает тунику и швыряет ее в душ. На ней остается только тонкая, как паутинка, сорочка. Джесон отводит глаза от ее ослепительной наготы, и, пока она сбрасывает также и сорочку, умывается и надевает легкий домашний халатик, он блуждает взглядом по углам квартиры. Она снова произносит:

— Ты что-то не в себе.

Джесон, теряя голову, форсирует события.

— Мэймлон, позволь мне тебя натянуть! Она удивленно смеется.

— Прямо сейчас? Средь бела дня?

— Это нехорошо?

— Необычно, — отвечает она, — особенно с мужчиной, который не был у меня даже как блудник, ночью. Но я думаю, ничего дурного в этом нет.

Как просто! Она снимает халатик и подготавливает постель. Конечно же она не станет расстраивать гостя, даже, пожалуй, постарается как следует ублаготворить его. Время необычное, но Мэймлон знает кодекс, по которому они живут, хотя и не придерживается его буквально. Сейчас она станет его. Белая кожа, высокие тугие груди. Глубокий пупок, черная путаница волос, щедро вьющихся между ляжками. Она манит его, улыбаясь и потирая коленками друг о друга, чтобы подготовить себя. Он раздевается, аккуратно складывая одежду. Ложится рядом с ней, нервно берет рукой одну из ее грудей, слегка покусывает мочку уха. Ему отчаянно хочется сказать, что он любит ее. Но это уже нарушение обычая, и куда более серьезное, чем те, которые он позволял себе до сих пор. В принципе, хотя и не в принципах XX века, она принадлежит Сигмунду и Джесон не имеет права вторгаться со своими эмоциями в их жизнь.

Прижавшись губами к ее губам, он поспешно взбирается на нее. Как обычно, паника делает его торопливым. Все же он овладевает собой и замедляет темп. Даже отваживается открыть глаза. Ему приятно, что ее глаза закрыты. Какие у нее ослепительные белые зубы! И кажется, она мурлычет. Он двигается немного быстрее. Сжимает ее в своих руках, холмики ее грудей расплющиваются его грудью. Что-то необыкновенное и изумительное возбуждает ее резко и сильно. Она вскрикивает и, издавая хриплые нечленораздельные звуки, страстно рвется на него. Он так изумлен неистовством ее оргазма, что забывает насладиться своим. Так это и кончается. Изнуренный, он льнет к ней, а она ласкает его вспотевшие плечи. Впоследствии, хладнокровно анализируя случившееся, он понимает, что это было не слишком-то уж отлично от того, что он испытывал с другими. Возможно, немного больше исступленных мгновений, чем обычно, вот и все. С Мэймлон Клавер, с предметом его пламенных грез в течение предыдущих трех лет — это осталось старым известным и испытанным процессом. Он не испытал каких-нибудь новых ярких ощущений. Слишком много романтики, а на самом деле, как гласит пословица XX века, «ночью все кошки серы», подумал он.

«Вот я и натянул ее».

Он отодвигается от нее, они встают и вместе встают под душ. Она спрашивает:

— Теперь тебе лучше?

— Я думаю, да.

— Когда я пришла, ты был ужасно скован.

— Жаль, — говорит он.

— Может, выпьешь чего-нибудь?

— Нет.

— Тебе не хочется поболтать?

— Нет, нет, — он отводит глаза от ее тела и тянется за своей одеждой. Она одеваться не торопится.

— Кажется, мне пора, — говорит он.

— Приходи как-нибудь еще. Лучше в регулярное блудное время. О, нет, это не значит, что мне не хочется, чтобы ты приходил днем, Джесон, но ночью это было бы непринужденнее. Так ты придешь?

В голосе ее явно чувствуется боязнь отказа. Догадывается ли она, что он в первый раз натянул женщину своего круга? А что, если б он рассказал ей о том, что все его приключения происходили в Варшаве, Рейкьявике, Праге и других грязных городах? Удивительно, как это он раньше боялся прийти к Мэймлон? Теперь он не сомневается, что снова придет к ней.

Джесон уходит, сопровождаемый фейерверком улыбочек, смущенных взглядов и подмаргиваний. На прощанье Мэймлон посылает ему воздушный поцелуй.

Бросив взгляд на часы, он видит, что еще довольно рано. А ведь весь смысл его затеи будет утрачен, если он придет домой вовремя! Поэтому он садится в лифт, едет в свой кабинет и убивает там два часа. Затем, вернувшись в Шанхай чуть позже 18:00, он идет в соматический зал и ложится в ментованну. Плавные пульсации психоволн несколько успокаивают его, но он плохо реагирует на психосоматические вибрации, и его мозг заполняется видениями разрушенных почерневших гонад, заваленных поврежденными балками и глыбами взорванного бетона. Тогда он выбирается из ванны. Экран в раздевалке, отреагировав на его излучение, обращается к нему:

— Джесон Квиведо, ваша жена разыскивает вас.

Прекрасно! Для обеда уже поздно. Пусть позлится. Он кивает экрану и выходит. Погуляв по залам около часа, петляя с 700-го этажа до 792-го, он наконец спускается на свой этаж и направляется домой. Экран в холле у лифта сообщает ему, что его розыски продолжаются.

— Иду, иду, — недовольно бормочет он.

Микаэла выглядит обеспокоенной и в то же время обрадованной его приходом.

— Где ты был? — спрашивает она, как только он появляется в комнате.

— О, везде и повсюду.

— Тебя не было на работе. Я пыталась тебя вызвать. Пришлось подключить сыщиков.

— Будто я потерявшийся ребенок!

— Ну, это на тебя не похоже. Ты не зря исчез посреди дня.

— Ты уже обедала?

— Я ждала тебя, — кисло отвечает она.

— Тогда давай поедим. Я проголодался.

— А ты не собираешься оправдываться?

— Потом, — он пытается создать атмосферу тайны. Он едва замечает, что ест. Затем, как обычно, возится с малышами, пока они не укладываются спать. Тщательно подбирая слова, он про себя повторяет все, что выскажет Микаэле. Внутренне он пытается выработать деланную самодовольную улыбку. В этот раз он нападет первым.

Микаэла всецело поглощена передачей. Тревога ее по поводу его пропажи, кажется, уже прошла. Наконец Джесон не выдерживает:

— Ты, кажется, хотела знать, где я сегодня был?

— А где ты сегодня был? — она взглянула на него с беззаботной улыбкой, как ни в чем не бывало.

— Я ходил к Мэймлон Клавер.

— Ты?! Средь бела дня?

— Я.

— Она была хороша?

— Великолепна! — говорит он, сбитый с толку беззаботностью Микаэлы. — Сверх всяких ожиданий.

Микаэла смеется.

— Это так забавно? — спрашивает он.

— Нет, это ты забавен.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Все эти годы ты запрещал себе блудить в Шанхае и ходил к неряхам. Теперь же, по самой глупой причине, ты наконец позволил себе Мэймлон…

— Ты знала, что я никогда не блудил здесь?

— Конечно, знала, — говорит она. — Женщины все рассказывают друг другу. Я расспрашивала своих приятельниц — ты ни разу не натягивал ни одну из них. Я проследила за тобой: Варшава, Прага… Зачем ты ходил туда, Джесон?

— Сейчас это уже не имеет значения.

— А что имеет?

— А то, что я провел день в постели Мэймлон.

Молчание.

— Ты идиот!

— Сука!

— Неудачник!

— Стерильная!

— Хам!

— Подожди, — говорит он, — а зачем ты ходила к Сигмунду?

— Подразнить тебя, — признается она. — Он карьерист, а ты нет. Я хотела тебя завести, заставить что-нибудь предпринять.

— Ты нарушила обычаи и прелюбодействовала днем с мужчиной по своему выбору. Нехорошо, Микаэла. Я бы сказал, не по-женски.

— Зато ставит все на свои места: женственный муж и мужеподобная жена.

— Дикарка! — кричит он и дает ей пощечину. — Как ты могла?

Потирая щеку, она отодвигается от него.

— Дикарка? Я? Ах ты, варвар! Да я бы могла упечь тебя в Спуск за…

— А я бы мог тебя упечь в Спуск за…

Оба останавливаются и смотрят друг на друга.

— Тебе не следовало бить меня, — говорит она немного погодя.

— Я был возбужден. А ты нарушила правила.

— У меня были свои причины…

— Даже имея причины, нельзя! — говорит он. — В любом случае это может привести сюда нравственных инженеров.