Она побрела на восток, и, когда Коэн вновь посмотрел в ее сторону, она была уже размером с птичек, бродивших у воды. Ее размытые следы шли параллельно колее, оставленной тележкой с ослом. Они тянулись, сливаясь в одну линию и исчезая в прибрежном утреннем тумане.

«Это Баджи навела их на меня». Приближаясь к дюнам, гуркхи стали окружать его. Блестели их «энфилды». Он проснулся; во рту было сухо. Солнце уже поднялось высоко. Стараясь не обращать внимания на боль в колене, он торопливо зашагал по плотному песку вдоль берега, распугивая птиц. Клэр в кафе не было. Часы с отколотым куском камня на площади показывали без двадцати минут одиннадцать, боковые улочки были наполовину в тени. Он увидел ее сквозь стеклянную витрину аптеки, она стояла с телефонной трубкой в руке, другая рука – на талии. Ее глаза широко раскрылись; она отвернулась, кивнув головой, и повесила трубку.

– Ты опоздал.

– Я уснул на пляже. Кому ты звонила?

– Получала инструктаж.

Они мчались в белом «пежо» по окраине Ираклиона. Она сидела за рулем. Мимо мелькали белые бордюрные камни, бородатые козлы провожали их своими раскосыми миндалевидными глазами. Они выехали из города на природу, переливавшуюся всеми красками весны.

– Ты довольно хорошо водишь для женщины.

«А ты все проворонил».

Он улыбнулся и вытащил из кармана рубашки недокуренный прошлым вечером дурно пахнущий и комковатый гашиш, под действием которого погрузился в цветастую пестроту Крита, его пылающую желтизну, груды зелени, кобальтовую синеву воздуха и моря, коричнево-колючую землю, серость гранита и вулканов. Он словно летел среди побеленных известкой домов, похожих на одиноко стоявших коров среди разбросанных валунов, среди чуждых, древних, но взывавших к жизни ароматов, среди дымчатых панорам склонов гор и стремительно падавших вниз долин, едва заметных тропок под сгорбленным, много повидавшим кустарником. «И всего этого я тоже был лишен».

Колену от солнечного тепла становилось лучше. «Она права – здесь хорошо. Пусть пока все забудется. Хотя что я надеюсь забыть? Гибель и смерть? Это никогда не кончится, так же как страх и преследование. Это пожизненный приговор. Смертный приговор». Он посмотрел на нее.

– Ты была замужем?

Она притормозила на повороте.

– Две недели. – Он ничего не сказал на это, и она продолжила: – Мы познакомились, когда он приехал из Вьетнама в отпуск. Я была знакома с ним до свадьбы десять дней. Пять дней мы были вместе, а потом он уехал, и так уже просрочив свой отпуск. Его сразу послали в Кхе Санг. Он погиб через три дня после того, как попал туда, от разрыва американского снаряда.

Коэн смотрел на проносившийся мимо пейзаж, похожий на дешевые декорации к какому-то фильму.

– Ты никогда не говорила об этом.

– Эта цепочка – все, что осталось у меня от него... да еще кое-какие воспоминания, которые все больше становятся для меня похожими на выдумку, хотя я и продолжаю всегда думать о нем, по привычке, наверное. Недавно я вдруг поняла, что он погиб ни за что. Как будто Тима просто взяли с пятьюдесятью тысячами других парней и, поставив к стенке, расстреляли. – Она повернулась. – А ты там был?

– Я? Никогда. Меня от всего этого переполняла ненависть. Я отказался: вьетнамцы ведь не угрожали моей стране. Я потерял работу и вынужден был ехать в Канаду. Я чувствовал горькое разочарование по поводу всего этого, разочарование в Штатах.

– А какую работу ты потерял?

– Футбол. Я только заключил контракт после колледжа. Получил травму и пропустил сезон. Попал под призыв. Я был вне себя от того, что мы напали на такую крошечную страну, и я отказался идти. Из команды меня выкинули – тогда все спортсмены, кроме Мухаммеда Али, просто с ума посходили из-за этой войны. Я поехал в Канаду, немного поиграл там и опять покалечился. Мне пришлось оставить спорт. Пару лет назад я собирался вернуться, стать тренером, но так ничего и не получилось.

– Я знаю.

– Что ты знаешь?

– Ты разговаривал как-то во сне; ты довольно далеко ушел от этого. А что это за девушка из Парижа?

– Она из Квебека. Что я еще говорил?

– Да ничего такого. Но мне было достаточно, чтобы понять, через что тебе пришлось пройти.

– Она погибла в авиакатастрофе вместе с моей мамой и отчимом. Они прилетели за ней на своем самолете в Монреаль, чтобы потом лететь в Квебек на нашу свадьбу. Внезапно началась буря...

Машина вильнула, когда она потянулась за трубкой.

– Жизнь ужасна, Сэм.

Он пожал плечами.

– Она устанавливает свои правила. Нам остается только следовать им.

– Подходящий пейзаж. В нем есть что-то зловещее, пугающее. – Она вернула трубку. – Здесь Тезей убил Минотавра. В лабиринте.

– Опять классика?

– Тезей бы погиб, если бы не Ариадна, дочь Солнца. Она пошла против воли своего народа, чтобы помочь ему убить Минотавра и выбраться из лабиринта. А потом он ушел и бросил ее.

– Кажется, это ты сказала, что ни один хороший поступок не остается безнаказанным.

– Ты почти ходил по его могиле. В Акрополе, в тени храма Девы, – помнишь? – Облизнув губы, она улыбнулась. – Так что ты собираешься делать?

– Где?

– Здесь, в лабиринте. Против Минотавра. Пробираясь в темноте в самой его середине. – Она поймала его взгляд своими кошачьими глазами.

– Что ты так криво улыбаешься?

– Ну скажи.

– Кто его знает? Разумнее было бы не приближаться к нему. Я усвоил это из футбола. Когда думаешь вслух, ты ставишь себя в равные с ним условия и обнаруживаешь себя. Я бы больше полагался на инстинкт.

– Футбол примитивен.

– Иногда это – только чувство, радость действия, которому ты бессознательно отдаешься полностью.

– Ну это уже романтика.

– Ну и что? Что плохого в романтике? Это нечто волшебное, безотчетное, во что ты погружаешься, отдаваясь игре, а потом словно просыпаешься и удивляешься, где же ты был. Кто-то однажды сказал, что если ангелы есть, то потеря плоти – их величайшее сожаление. Так вот, в момент между началом прохода и его завершением время останавливается. Благодаря футболу я ощутил этот мир безвременья... райское состоит из плоти, и только из нее. Небеса не имеют ничего общего с ангелами.

Внизу возникла Сития – маленькая долина, плотно окруженная горами, белые мачты судов и яхт словно тянулись вдоль побережья. В кафе у причала они съели осьминога, запивая рециной. Около мальчика, ловившего с причала рыбу, стоял белый пеликан. Мальчик снял с крючка серебристую извивающуюся рыбку и бросил ее в широко раскрытый клюв птицы.

Клэр показала бокалом в их сторону.

– Лев уживается с ягненком.

– Но никто не уживается с рыбкой.

– Ты видишь только мрачную сторону.

– Я на стороне мальчика. – Он разлил остатки вина в бокалы. – Ну, а теперь куда?

– Мой друг Этьен сказал мне, что от Ситии час езды. Это на восточном побережье острова, место называется Ви.

– Этьен?

– Да, архитектор из Брюсселя. Он скупает там землю, хочет устроить курорт.

– Забавное это слово, «курорт».

В Ви была всего одна улица с кучкой тихих беленьких домиков. Повернув на север, они съехали на колею, оставленную телегой, по машине зашуршал чертополох. Домик располагался в поросшей кустарником долине, переходившей на востоке в пляж, окаймленный пальмами и ограниченный с боков обвалившимися утесами. Волны с шумом разбивались о покатую гладь песка.

Домик состоял из одной комнаты с дверью и двумя узкими окнами в тоненьких стенах. В комнате были умывальник, кровать, стол и печка с кисловато пахнувшей золой. Она обняла его. «Убежище!»

Огонь из пальмовых листьев и колючек согревал хижину чисто символически – стены оставались сырыми. Восточный ветер хлопал дверью, висевшей на ремнях, свистел сквозь солому, хлестал пальмы и кидался на волны, с грохотом обрушивая их на берег.

– Пусть это не кончается никогда, никогда, никогда! – Она уютно устроилась под ним, серебряная цепочка с бриллиантовым сердечком сбилась на ее шее.