Кроме того, нужно было учитывать сомнительные обстоятельства исчезновения матери Томассо. Никто не говорил о его матери, второй жене Габриэле, исчезнувшей вскоре после родов. Я предполагала, что она совершила что-то непростительное в глазах Габриэля, и он избавился от нее. Потому что ни один мужчина в семье Белланди никогда не терпел, чтобы его женщина уходила от его.

Единственным выходом была смерть.

Значит, она была мертва, и я никогда не узнаю, что случилось. Я сомневалась, что даже Лино знает.

— Моя новая невестка собирается поздороваться? — насмешливо спросил Габриэле со своего места у камина, где он заседал. Вздохнув, Лино взял меня за руку и подвел к своему отцу. Я наклонилась и поцеловала его в щеку так быстро, как только смогла, прежде чем выпрямиться. — Я не буду притворяться, что рад этому. Не в моем собственном доме.

— Отец! — Выругалась Кьяра, но ее муж покачал головой. О жестокости Габриэле ходили такие легенды, что ее муж опасался, что его тесть ударит беременную дочь.

— Я и не жду от тебя этого, — призналась я. — Меня это вполне устраивает. Ты никогда не делал секрета из своей неприязни ко мне. Ты мне тоже не особо нравишься.

— Самара, — голос Лино дрожал от его попытки сдержать смех, но я проигнорировала его, чтобы выдержать взгляд его отца.

— И все же ты вышла замуж за моего старшего сына. Ты должна была понимать, что это означает, что я буду в твоей жизни. Зачем было делать это, если ты так меня ненавидишь? — спросил Габриэле, потягивая виски.

— Я не припоминаю, чтобы говорила, что ненавижу тебя. Для этого мне пришлось бы думать о тебе больше, чем ты заслуживаешь, — я сделала паузу, глубоко вздохнув. — Признаюсь, были времена, когда я ненавидела тебя. Каждый раз, когда я ухаживала за Лино после того, как ты его избил. Не думаю, что когда-либо желала кому-то смерти, кроме тебя.

— Возможно, тебе нужно взять свою жену на поводок, Анджелино, — усмехнулся Габриэле.

Лино лишь хмыкнул мне в спину.

— Нет, с ней гораздо интереснее, когда она дичает. Мне никогда не нравилось, когда женщина настолько подавлена, что не осмеливается говорить в моем присутствии. Я не такой, как ты, — сказал он.

— Женщины в нашей жизни должны помнить свое место. Они не ставят под сомнение наши решения или то, как мы воспитываем наших сыновей. Они сидят дома и рожают детей, когда мы этого требуем. Мужчины Белланди делают все, что им заблагорассудится, а ты превратил наше имя в избитого слабака, — рявкнул Габриэле на Лино, и краем глаза я увидела, как Томассо ухмыляется, словно он знает все о том, как быть мужчиной, только потому, что он унаследовал жестокость своего отца. — Но она тебе надоест. Ты всегда быстро уставал от своих игрушек.

Лино шагнул вперед, словно хотел вмешаться, но я удержала его, прижав руку к его груди. Я не хотела, не могла позволить Габриэле увидеть, как эти слова повлияли на меня.

— Ужин скоро будет готов, — сказал дворецкий, входя в комнату и снимая напряжение. Я так и не узнала его имени за все годы его работы в доме Белланди. Он отказался называть его. Разговор об архаичном и ужасном. Лино вздохнул от разочарования и обратил своё внимание на меня.

— Пойдем со мной перед ужином, — сказал он, взяв меня за руку и увлекая за собой. — Я хочу показать тебе кое-что.

Я коротко помахала остальным, позволив ему провести меня в холл и через несколько дверей вниз. Еще до того, как мы добрались туда, я знада, куда он меня привел.

— Он все еще здесь, — выдохнула я, когда мы вошли в комнату. От рояля в глубине комнаты у меня невольно перехватило дыхание. Я знала, что некоторые из единственных воспоминаний Лино о его матери были связаны с тем, как она сидела за роялем, а он сидел на скамейке рядом с ней, когда она играла и тихо пела ему.

— Спой для меня, — улыбнулся Лино, жестом приглашая меня.

Покачав головой, я отступила на шаг.

— Сейчас не самое подходящее время. Остальные…

— Я слишком давно не слышал, как ты поешь, Голубка. Пожалуйста?

Мольбы в его голосе было достаточно, чтобы сломить меня, но мои руки тряслись, пока я шла к скамейке. Перевернув крышку, чтобы открыть клавиши, я глубоко вздохнула. Прошло так много лет с тех пор, как я играла перед кем-либо, я попыталась придумать, какую песню я могла бы спеть для Лино, которая передала бы все, что я чувствовала о себе и о нем.

В конце концов, я остановилась на песне, которую никогда не пела для него. Я знала, что это повлияет на мой голос, возможно, слишком сильно, учитывая, насколько я отвыкла от практики, но эти слова были о женщине, преодолевающей себя и борющейся за себя, а затем обретающей исцеление в объятиях того, кто увидел силу, которую она скрывала внутри.

Первый палец коснулся клавиш, а затем я сделала паузу. Закрыв глаза, я позволила клавишам увлечь меня, играя вступление. Оно началось медленно, мягкая мелодия, которая становилась все более навязчивой по мере продолжения песни. Когда к ней присоединился мой голос, он дрогнул. Дрожь почти заставила меня путаться в словах, мои пальцы едва скользили по клавишам так, как мне хотелось.

Но мой голос окреп, усилился.

Я нашла себя. Ту часть себя, которую Коннор убивал каждый раз, когда говорил мне, что я похожа на умирающую кошку. Каждый раз он говорил мне, что я никогда не сделаю себе работу и что мои друзья просто боятся ранить мои чувства.

И по мере того, как песня набирала темп, мой голос становился все громче, все менее нерешительным, пока у меня не возникла мимолетная мысль, что остальные услышат. Мне было все равно.

Я надеялась, что они услышат.

К тому времени, когда прозвучала последняя нота, по моей щеке скатилась слеза. Несмотря на то, что Лино замаскировал это как просьбу для себя, он вернул мне еще одну частичку меня.

— Мы забираем это домой, — сказал Лино, и я одарила его слабой улыбкой. Когда он сел рядом со мной на скамейку, я повернулась, оседлала его колени и поцеловала его. Я поцеловала его так, как всегда хотела сделать все эти годы назад, чего у меня никогда не получалось. Когда я отстранилась, улыбка на его лице стерла все, что его отец сделал и что скажет до конца ночи.

— Хорошо.