– О, конечно, вы не боитесь их. Но они-то боятся вас. А сегодня, по случаю Нового года, у меня хороший обед. И было бы жаль, если бы он им не понравился.

Иногда нельзя удержаться от улыбки, слушая фру Терборг.

– Мне пришлось бы запереться у себя дома и жить отшельником, сударыня, если бы я убедился, что мое присутствие лишает аппетита добрых граждан города Гуды, которым, к счастью или к несчастью, я назначен управлять.

– Ну, это была бы небольшая беда. Граждане Гуды от этого только немного похудели бы. Настоящий голландец может переносить легкое горе, легкую ревность и легкий страх, не теряя в собственном весе. Меня вы смело можете пригласить на обед. Мы обе не испытываем перед вами страха, по крайней мере такого, который отбил бы у нас аппетит. Не так ли, Марион?

– Конечно, – отвечала Марион более мягко, чем говорила до сих пор. – А если кто-нибудь и боится, то, несомненно, не без причин.

– Какова вера в вашу справедливость! – воскликнула хозяйка.

– Постараюсь оправдать ее, – отвечал я.

Не помню, какой был обед. Как уже возвестила фру Терборг, он был хорош: она гордилась тем, что у нее лучший стол во всей Гуде. Но я никогда не придавал особенной цены таким вечерам.

Как бы то ни было, это был один из приятнейших вечеров, который я когда-либо провел в доме госпожи Терборг.

Она сидела во главе стола, я занял место справа от нее, донна Марион слева, против меня. По мере того как продвигался обед, хозяйка становилась все более развязной и шумливой, и я с удовольствием бросал взгляды на прекрасное спокойное лицо донны Марион, на котором так редко появлялась улыбка. Но раза два мы не могли удержаться от смеха, слушая выпады фру Терборг. В случае надобности она могла быть очень остроумной, хотя, как я уже заметил выше, ее речи и не годились бы для двора.

Однако, как в первый вечер, который я провел в этом доме, так и теперь, среди цветов и канделябров, я не забывал о темном кресте на бергенском кладбище.

20 января.

Сегодня отличный, ясный день, каких у нас уже давно не было. Я вышел за стены города, чтобы насладиться блеском солнца: как все, прибывшие сюда с юга, я жаждал света и тепла.

К западу от города тянется небольшой лесок. Когда я проходил через него, солнечные лучи золотили стволы, снежные ветви сверкали, как будто усыпанные бриллиантами. Сияло ярко-голубое небо. Было тихо, слышно похрустывание снега под ногами. Мне казалось, что я в сказочном лесу, полном света, мира и тишины. Но, увы! Лесок был невелик. Золотистые стволы стали редеть, и я опять вышел в человеческий мир.

Передо мной тянулась большая дорога. У опушки леса стоял маленький домик, у дверей которого сидела женщина и тихо плакала. Она, казалось, скорбела о том, что ее жилище не в лесу, среди его блеска и тишины, а вне его, где была борьба и беспокойство и где вдали виднелись темные городские башни.

Ей было лет сорок, но время и горе уже оставили следы на ее лице. Оно было худо и бледно, но сохраняло приятное выражение, когда она сквозь слезы смотрела на расстилавшийся перед ней залитый солнцем вид.

Одежда ее была наполовину городская, наполовину крестьянская. Домик ее имел довольно жалкий вид. Но в ней самой было что-то такое, что казалось ценнее всей его обстановки.

Я подошел к ней и мягко спросил:

– Позвольте спросить вас, о чем вы плачете в такой чудный солнечный день? Скажите мне, может быть, я могу вам помочь?

Невелика была моя власть, и, конечно, я не мог бы запретить всякому плакать, если б даже и хотел.

– Благодарю вас, сударь, но вы не можете мне помочь. Я не богата, но все необходимое у меня есть. Благодарю вас за внимание.

– Я не о деньгах одних говорил. Может быть, я могу помочь вам в том, в чем вы нуждаетесь больше, чем в деньгах.

– Никто, даже Господь Бог не может избавить меня от моего горя, по крайней мере, в этой жизни. Но я не ропщу на Бога, ибо Он в конце концов послал мир душе моей. Но иногда я вспоминаю о прошлом и теряю спокойствие. А второе мое горе – это горе моего ребенка. И, может быть, его-то и следует считать самым большим. Но и тут вы не можете помочь мне.

– Кто знает. Я простой человек, и невелика моя власть, но, может быть, она окажется достаточной, чтобы помочь вам.

Она посмотрела на меня с изумлением:

– Вы говорите довольно самоуверенно. Но вы, кажется, приезжий? Я что-то не видала вас в Гуде. Впрочем, за последние годы я редко бывала там.

– Я приехал сюда не так давно, и многие считают меня нездешним.

– Как же вы беретесь помочь мне? Ван Гирт не станет слушать приезжих. Он жестокий человек и не обращает внимания ни на кого, кроме, впрочем, губернатора, которого они все боятся, как самого черта.

– Я отлично знаю губернатора и имею на него некоторое влияние. Может быть, это и хорошо, что его так боятся. Скажите мне, не может ли он что-нибудь сделать для вас?

Она опять взглянула на меня:

– Говорят, что он самый неумолимый человек.

– Не думаю, чтобы он таким остался до сего времени. Итак, скажите мне, в чем дело?

– Но почему вы его знаете и кто вы такой? – спросила она с оттенком подозрения.

– Не стоит говорить об этом. Скажите мне лучше без всяких опасений, в чем ваше горе.

С минуту она была в нерешительности, потом сказала:

– Я слышала, что он большой вельможа, который думает только о государственных делах, а не о нас, маленьких людях. Мне рассказывали, что госпожа Борд ползала на земле перед ним, умоляя пощадить жизнь ее мужа, но все было напрасно. Говорят, ни один мускул не дрогнул на его лице. А она – красивейшая женщина в Гуде. С какой стати он пойдет против влиятельного ван Гирта только для того, чтобы помочь моему сыну, который ему ни сват ни брат?

– Может быть, вы и правы. Но каждый правитель должен смирять все дерзкое и оказывать покровительство всему непритязательному. Что касается самого Борда, то, будучи на часах в самый день битвы, он напился. Хотя губернатор и сам не без греха, но в этом случае, по-моему, он был прав. Не бойтесь, – прибавил я, – никто не узнает о том, что вы мне скажете, никто, кроме меня и губернатора. А мы оба умеем хранить секреты.

Она вспыхнула:

– Вы, наверно, считаете меня неблагодарной, сударь, простите меня.

И она рассказала мне все.

Звали ее Кларой ван Стерк. Она была дочерью некоего ван Ламмена, который когда-то был здесь бургомистром.

Потом она обеднела, и теперь, кроме этого домишка за городскими стенами, у нее ничего не осталось. Ее муж умер. Дочь ван Гирта Марта была помолвлена с ее сыном, но теперь ван Гирт не хочет и слышать об этом браке, рассчитывая выдать ее за некоего ван Шюйтена, богача, летуна сорок старше ее. Марта не хочет выходить за него. Но, как я и сам знаю, есть тысячи способов сломить сопротивление девушки – вещь совершенно простая, повторяющаяся каждый день, и никто не обращает на это внимания.

– Поистине, грехи родителей взыскиваются с детей, – прибавила с глубоким вздохом моя новая знакомая, заканчивая свой рассказ. – Проклятие тяготеет над родом человеческим, и мы не в силах стряхнуть его…

– В войске, которое принц набрал в нашем городе, есть какой-то ван Стерк. Не это ли ваш сын?

– Да. Он пошел в солдаты, чтобы мечом возродить свои рухнувшие надежды. Но невозможно сделать все так быстро, как бы хотелось. После нашего разорения число наших друзей сильно уменьшилось, и пройдет много времени, прежде чем ему удастся сделаться офицером. А когда это случится, Марта уже будет замужем за другим.

– Ну, может быть, этого и не будет. Принц дал мне разрешение на производство нескольких лиц в офицеры, по моему выбору. И принц, и я очень довольны, что нашелся горожанин, который добровольно стал солдатом. Ведь вы, голландцы, народ слишком мирный и слишком любите загребать деньги. Ваш сын будет произведен в офицеры. Но он должен показать, что достоин этого. Я не делаю таких вещей только по протекции.