И без малейших проволочек я повел их в мои апартаменты мимо караула, который стоял у дверей.

– Позвольте рекомендовать вам, ваше преподобие, вот это вино, – сказал я, когда мы уселись за стол. – Это настоящий херес, у моей семьи там есть виноградники. Настоящий испанец сумеет оценить его.

С нами сидели также барон фон Виллингер и несколько моих офицеров. Разговор вскоре стал общим. Говорили о разных несущественных вещах.

Когда обед кончился, дон Педро сказал:

– Прежде всего я должен поблагодарить вас, сеньор, за гостеприимство, которое превзошло все, что мы могли себе представить. Но теперь я должен просить вас уделить мне несколько минут для частной беседы по делам государственной важности. Я уверен, эти господа нас извинят.

Я встал, а за мной встали и все другие.

– Як вашим услугам. Господа, прошу не обращать внимания на наше отсутствие, – прибавил я, обращаясь к своим гостям.

Я быстро переглянулся с бароном Виллингером. Он был неглупый малый и понимал положение вещей не хуже меня. Поэтому я мог быть уверен, что дон Альвар выйдет из-за стола только тогда, когда это не будет грозить мне какими-либо затруднениями.

Дон Педро де Тарсилла вместе со мной прошел в мой личный кабинет, куда я приказал подать еще бутылку хереса.

Когда мы уселись, его преподобие 4начал издалека:

– У вас хороший караул, сеньор. Ваши люди боятся вас хуже лютого врага. Дежурный у ворот офицер едва пропустил нас сегодня утром и хотел сначала испросить ваших приказаний Он согласился только после того, как я предъявил ему полученное мной распоряжение и указал ему на ответственность, которой он подвергался. Поздравляю вас, сеньор, что у вас такие дисциплинированные люди.

Я поклонился. Однако про себя я отметил Альдани, который в это утро держал караул у Южных ворот. Ему, стало быть, нельзя было доверять.

– Мне очень понравилось, как вы указали дону Альвару его место, – продолжал он, улыбаясь. – Он еще молод и придает себе слишком много значения. Надеюсь, этот урок пойдет ему на пользу.

– В Гертруденберге не может быть двух хозяев, – отвечал я, также улыбаясь. – Город слишком мал для этого.

Я сказал это с намерением, и дон Педро, очевидно, отлично понял меня.

– Надеюсь, это замечание не относится к области духовных дел? – вежливо спросил он.

– Конечно, ваше преподобие. Мы, светские люди, должны руководствоваться только фактами, а вы имеете возможность судить душу людей и отпускать грехи или наказывать сообразно вашим затаенным мыслям.

Говоря это, я имел в виду отца Балестера. Этим ответом мне хотелось вызвать дона Педро на разъяснения, которые осветили бы мне положение. Но ожидания мои не оправдались.

– Отпущение грехов – одна из благороднейших прерогатив святой церкви, – хладнокровно отвечал он. – К сожалению, церковь не может пользоваться ею так часто, как она желала бы. К несчастью, в Голландии в наши времена ее меры должны быть довольно суровы.

Я изучал дона Педро, пока он говорил. Это был высокий смуглый человек, почти моего роста, с красивыми чертами лица. У него орлиный нос и крепкий, красивый подбородок, который встречается на севере Испании. Лучше всего были его глаза. Они были не только широки и блестящи, как у большинства испанцев высших классов, но имели в себе какую-то скрытую силу, которая могла действовать на женщин. Церковь наложила на него свое клеймо, как и на большинство людей. Но легкая завеса, которую она набросила на его лицо, делает его еще более опасным. Только вокруг рта виднелись кое-какие линии, которые мне не нравились. Я думаю, что этот человек мог изменить до неузнаваемости все лицо – только не рот. Ему было лет сорок. Дон Педро де Тарсилл считался человеком способным, хотя и не очень разборчивым в средствах. Но кто теперь разборчив? Впрочем, его частная жизнь была безукоризненна, насколько, по крайней мере, она была известна.

Он был прислан сюда в качестве делегата инквизиции для заведования верой. В Испании мы бы называли его просто-напросто инквизитором. Но здесь он величался высшим комиссаром инквизиции. Хотят показать, что это нечто иное, чем инквизитор, закрывая глаза на то, что на самом деле это нечто в десять раз худшее. В начале беспорядков в регентстве Маргариты предпочитали употреблять этот титул, рассчитывая приостановить таким образом ход событий. Тогда обыкновенно присылали с этим титулом кого-нибудь из важных вельмож. До сих пор для этой должности не избирали простых испанских монахов. Ибо если есть что-нибудь, чего народ в Голландии боится до смерти, то это именно испанская инквизиция. Впрочем, и в самой Испании она также не пользуется любовью простого народа: эти инквизиторы совершили уже слишком много жестокостей.

Я удивляюсь, почему герцог нарушил в этом случае общее правило. Конечно, дон Педро давно уже живет в Голландии и надо было дать ему какое-нибудь назначение. Но все-таки это очень странно. Впрочем, это дело герцога, и миссия дона Педро, очевидно, направлена столько же против еретиков, сколько против меня, если не больше. В письме, которое предъявил мне дон Педро, говорилось, правда, только о духовных делах, но я не знал, нет ли у него каких-нибудь секретных полномочий.

– Судя по сведениям, которые мы имеем из частных источников, а также по вашим собственным донесениям, ересь, по-видимому, распространилась здесь с особенной силой. Поэтому меня послали сюда, чтобы сделать все, что будет возможно. Я особенно рассчитываю на вашу помощь, дон Хаим. Вы, конечно, действовали сообразно тем спискам, которые мы вам прислали и арестовали или, по крайней мере, отдали под надзор поименованных там лиц?

– О каких списках вы говорите? – смело спросил я. Его лицо потемнело.

– О списках, которые были приложены к полученному вами письму.

– Я не получал никаких списков. Я покажу вам письмо, чтобы вы могли убедиться сами.

И я взял пакет, из которого предварительно вынул эти проклятые списки. К счастью, это можно было сделать, так как о них в письме не говорилось.

Он пробежал письмо и устремил на меня испытующий взор.

– Это странно, – сказал он. – Человек, привезший это письмо, еще здесь?

– Нет. Я отослал с ним мой ответ. Разве этот ответ в Брюсселе не получили?

– Насколько я знаю, нет. Все удивлялись вашему молчанию.

– Я отправил свое письмо дня через два после получения этого. Отвечать мне, впрочем, было почти нечего.

– Какой дорогой поехал этот человек? – спросил он, размышляя.

– Обычной дорогой, вероятно. Я приказал сопровождать его до Тильберга, где кончается подведомственный мне округ. Не могу вам сказать, что с ним случилось потом.

На самом деле произошло следующее. Я приказал в нужный момент привести к себе посланца и стал разносить его за то, что одного письма будто бы не оказалось. Он клялся всеми святыми, что этого не могло быть и что он глаз не спускал с мешка, в котором были письма. Этому, конечно, я охотно верил, но продолжал настаивать на своем, грозя ему пытками, если он не скажет. Он бросился передо мной на колени, умоляя о пощаде и уверяя, что он ни в чем не виноват. В конце концов я как будто смягчился и ограничился только тем, что удалил его со службы, заявив ему, что я не могу больше полагаться на него. Ради жены и детей я дал ему денег и приказал ему убраться куда угодно, хоть к принцу Оранскому или самому черту, предупредив его, что если он когда-нибудь осмелится появиться в Брюсселе или здесь, то я прикажу его повесить.

Дон Педро, конечно, ничего этого не знал. Он стоял передо мной в полном недоумении, которое никак не мог разрешить.

– По временам мне казалось странным, что в полученном мною письме так мало сведений. Впрочем, нельзя быть в претензии, когда письмо идет из главной квартиры. Списки были длинны?

– Да, кажется, они были исчерпывающе полными. Во всяком случае в них были внесены имена еретиков, которые выделяются своим богатством и положением, словом, вожаков всего дела. На них нам указало одно лицо, вполне заслуживающее доверия.