Дерьмовый мотоцикл, принадлежавший отцу Татум, рычал и скулил подо мной, когда я мчался по дорог ...

Дерьмовый мотоцикл, принадлежавший отцу Татум, рычал и скулил подо мной, когда я мчался по дороге, игнорируя его протесты, когда я разгонял его до предела. Мне было наплевать, взорвется ли двигатель подо мной, лишь бы я добрался до своей девушки до того, как это случится.

Холодный ветер обжигал мне щеки и леденил мокрые брызги крови на коже, пока я ехал быстро, но в конце концов я был вознагражден за свои усилия, увидев свет фар, привлекший мое внимание к дороге впереди.

Я помчался за машиной Монро, 68-м Мустангом, наполовину стоявшим на обочине, его фары отбрасывали тени между густыми деревьями слева от дороги.

Моя собственная фара освещала пустые сиденья внутри, а широко открытые двери давали понять, что здесь никого нет.

Слишком знакомый крик привлек мое внимание, когда я ударил по тормозам, и мотоцикл, заскользив, остановился на гравии у обочины, заставив меня протащить каблуком ботинка по асфальту, чтобы остановить занос мотоцикла.

Заглушив двигатель мотоцикла, я спрыгиваю с него и позволяю ему с тяжелым грохотом упасть на дорогу, прежде чем скрыться за деревьями.

Я слышал, как Татум кричит где-то в темноте, и мне показалось, что вся моя душа кричит вместе с ней, когда я крепче сжал биту в руке и помчался к ней.

Земля круто пошла под уклон, свет фар машины быстро остался позади, когда я спустился в лес и погнался за своей девушкой. Каждый шаг, который я делал, казался мне пыткой особого рода, грубый, жестокий стук моего сердца взывал к ней с отчаянной мольбой продержаться еще немного.

Я иду, детка. Просто продолжай бороться для меня.

Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не окликнуть ее и не дать ей знать, что я иду, скрывая свое присутствие, чтобы я мог подкрасться к этому ублюдку и прикончить его еще до того, как он узнал бы, что я здесь. Потому что, если он действительно думал, что сможет охотиться на мою девушку в темноте и не стать жертвой моего монстра, он собирается точно узнать, из чего я сделан, когда отбросит эту чушь.

Потому что, как только ты проникаешь мне под кожу, я весь превращаюсь в глубокое, темное, первобытное насилие, и наполняю свою душу вкусом крови. Я был воспитан в гневе загнанного в угол волка и милосердии изголодавшейся гадюки. Ничто в этом мире не могло помешать мне уничтожить его сейчас.

Я со всех ног побежал на звуки ее криков, и чем ближе я подходил, тем сильнее покалывало мою кожу, когда я слышал в них что-то такое же темное и жестокое, как ярость, которая жила во мне.

Я ворвался между деревьями с высоко поднятой битой, готовый размозжить его гребаную голову, и вместо этого нашел ее. Татум Риверс, девушку, которая поклялась быть моей, которая сделала меня своим через цепи страсти и судьбы, которая ни разу не отступила от борьбы и не уступила злу в нас, наконец-то оказалась порождением ночных кошмаров, каковой я всегда и знал.

Она была покрыта кровью, ярко-красный цвет окрашивал ее кожу и делал ее королевой смерти, которой нужно поклоняться, когда она стояла над телом человека, которого убила, ее грудь вздымалась, а глаза были дикими, когда она подняла голову и обнаружила меня там. Без сомнения, я был запятнан смертью так же сильно, как и она, мы двое — пара окровавленных, разбитых душ, которые нашли друг друга в темноте.

Тело, лежащее у ее ног, было явно мертвым — безжизненный труп, окровавленный и избитый, когда она стояла над ним в знак победы, и, клянусь, я влюбился в нее еще больше, когда остался прикованным к месту, глядя на нее, залитую кровью ее врага.

Ее взгляд встретился с моим, и между нами повисла тишина, когда она поняла, что я пришел спасти ее, и я смирился с тем, что она не нуждалась во мне. Не то чтобы это помешает мне приходить к ней снова каждый раз, когда я был бы ей нужен.

Я опустил биту, а она выронила пистолет, зажатый в кулаке, когда я сделал три больших шага, чтобы сократить расстояние между нами, и схватил ее за челюсть.

Татум резко втянула воздух, когда ее ярко-голубые глаза расширились за мгновение до того, как мой рот завладел ее ртом.

Рык чистой, плотской, неистовой потребности прокатился по мне, когда я попробовал ее на вкус, мой язык проник между ее губ и проглотил вздох удивления, вырвавшийся у нее, когда я украл наш первый поцелуй. Но если я был вором, то она была самым драгоценным камнем, известным человеку, и она не протестовала против того, что я забрал ее.

Я чувствовал вкус ее души в движениях наших губ, чувствовал ее боль, когда она схватила меня за бицепс и впилась ногтями достаточно сильно, чтобы моя собственная кровь присоединилась к тому, что покрывало мою плоть. Она была чистой и светлой, пустой и темной, это испорченное маленькое создание, которое было так близко к тому, чтобы сломаться, что я чувствовал это в каждом месте, к которому прикасался к ней. Но она не сломается. Ни сейчас, ни когда-либо. Она была самой свирепой, сильной, непокорной девушкой, которую я когда-либо встречал, и не было ничего ни в этом мире, ни в следующем, что могло бы погубить ее.

Ее зубы впились в мою нижнюю губу, и я даже не был уверен, была ли кровь, которую я чувствовал на вкус, моей или тех мужчин, которых мы только что убили, но мне было все равно. Потому что этот поцелуй был больше, чем просто поцелуй. Это была клятва, и обет, и обещание, которое я намеревался сдерживать, пока не придет смерть и не вырвет меня из этого мира, брыкающегося, кричащего и проклинающего до конца своих дней. Теперь я был ее созданием. Я был мужчиной, стоящим на коленях под дождем, и монстром, прячущимся в темноте, и она могла командовать мной по своему желанию.

Она завладела моим извращенным, испорченным существом, и я охотно нырнул бы в адское пламя и дальше по ее приказу, просто чтобы сделать ее счастливой.

Ее руки скользнули к моему затылку, пока она не схватила меня за волосы и не притянула ближе, выпуская в меня часть своей боли и заявляя, что я принадлежу ей раз и навсегда. Теперь пути назад для нас не было, и мы оба это знали. Это была последняя стена, разделявшая нас, и мы снесли ее, как будто ее никогда и не строили.

Когда я боролся с желанием поцеловать ее вот так все предыдущие разы, это было исключительно для ее же блага. Ей было бы лучше вдали от меня. Лучше ненавидеть меня, проклинать и страдать из-за моей боли. Но теперь, когда я увидел ее в самый темный момент, я знал, что то, что я скрывал от нее, ни черта не помешает ей владеть мной. И я перестал сдерживаться. Я был ее зверем, которого можно было использовать, уничтожать и наказывать, и я бы отдал свою жизнь за нее, прежде чем снова увижу, как ей причиняют боль.

Мы оторвались друг от друга, и она посмотрела на меня снизу вверх с диким голодом, который заставлял меня желать все большего и большего от нее. Я хотел, чтобы мир исчез. Я хотел бы, чтобы мы могли просто отложить время и забыть о моем брате, истекающем кровью и нуждающемся в нас, и забыть о мертвецах, заполняющих лес, чтобы я мог полностью заявить на нее права здесь и сейчас. Я хотел соединить наши тела, покрытые кровью наших врагов и болью нашего горя. Но если бы я это сделал, это означало бы, что я отказываюсь от Сэйнта. И я скорее умру, чем сделаю это.

— Мой монстр, — выдохнула Татум, глядя на меня в лунном свете, раскрашенного для нее кровью.

— Всегда, — согласился я грубым голосом, который, как я надеялся, донес до нее истинность этой клятвы, прежде чем схватить ее за руку и притянуть поближе к себе.

Я подобрал с земли бейсбольную биту и схватил сотовый телефон, который лежал среди опавших листьев рядом с трупом, прежде чем выключить его и сунуть в карман. Я еще раз медленно оглядел окрестности, чтобы убедиться, что там больше нет ничего стоящего, затем схватил ее за руку и направился обратно вверх по холму к дороге.

Мы были в полном дерьме. Не было никакого способа, которым мы могли бы скрыть это сами, не говоря уже о том, чтобы оказать Сэйнту помощь, в которой он нуждается, так быстро, как только было нужно… при условии, что худшее еще не произошло.

Но я отказываюсь верить, потому что был уверен, что почувствовал бы это, если бы он умер. Клятвы Ночного Стража, которые мы дали, могли иногда казаться чушью собачьей, но в одном я был уверен. Они связали наши души воедино. И если бы он ушел отсюда, тогда я был просто уверен, что почувствовал бы. Я бы почувствовал это нутром, как будто кусок моего искалеченного сердца вырвали из моей плоти и сожгли дотла.

— Сэйнт? — спросила Татум, когда я заставил ее ускорить шаг, и я услышал страх в ее голосе.

— Живой, — прорычал я, бросая вызов ей, или вселенной, или кому-то еще, кто, черт возьми, мог бы захотеть вмешаться, в попытках доказать мне обратное.

Ее пальцы крепче сжали мои, и сдавленный всхлип облегчения сорвался с ее губ при моих словах.

Я чувствовал, как она ломается, адреналин от драки покидал ее тело, и реальность обрушивалась на нее на всех парах, поскольку она была вынуждена столкнуться со всем, что произошло сегодня вечером. И у меня возникло ощущение, что я не знал даже половины всего этого.

Я повернулся к ней и молча поднял ее на руки, прижимая к груди, чувствуя на своем лице ее потрясенный взгляд, но я просто продолжал двигаться обратно к дороге.

— Татум! — взревел Монро, когда мы приблизились к опушке леса, и я вышел на дорогу как раз в тот момент, когда он подбежал к машине.

— Она здесь, с ней все в порядке, — крикнул я в ответ, когда его взгляд упал на нас, и безумный блеск в его глазах заставил меня остановиться.

Он был весь в поту от бега всю эту дорогу и, не сбавляя скорости, побежал прямо к нам, и я позволил Татум выскользнуть из моей хватки.

Монро обхватил ее лицо ладонями, приподнимая ее подбородок, пока осматривал ее, его большие пальцы размазывали кровь по ее щекам, пока он убеждал себя, что это не ее кровь. Затем он провел руками по ее бокам, проверяя ее руки, затылок, талию, опустился перед ней на колени, осматривая ее ноги, абсолютно удостоверяясь, что она не пострадала, прежде чем издать стон облегчения и прижаться головой к ее животу.