24. Уайат

Уайатт проснулась от непрерывного писка монитора. С трудом разлепив слипающиеся глаза, она обнаружила, что смотрит на незажженные флуоресцентные лампы, изогнутый стержень занавески для уединения. Она оглядела комнату, чтобы сфокусировать взгляд на ментолово-зеленых и стерильно-белых ламинированных плакатах о стандартах хирургической безопасности, развешанных по стенам. Больница. Она была в больнице. По коже у нее побежали мурашки. После заколоченной темноты Уиллоу-Хит все здесь казалось слишком ярким. Слишком тихим. Слишком большим. По коридору мимо проехала каталка, сопровождая свой путь равномерным стук, стук, стук. Послышался отдаленный звук громкоговорителя, из динамиков донесся искаженный код.

Она попыталась сесть, но безуспешно, и со стоном откинулась на тонкую подушку. На ней был бумажный халат, тонкий, в цветочек, под мышками — больничное одеяло. Казалось, что все ее тело покрыто синяками, от порезов в виде бабочки на щеке до туловища, туго обмотанного бинтами.

С металлического столба у ее кровати свисала раздувшаяся капельница, из которой в трубку непрерывно капала жидкость. На крошечной тележке на колесиках кто-то оставил яркую вазу с розами из сувенирного магазина. На подносе лежала сложенная записка, текст внутри был едва виден:

Больше так не делай, Маккензи.

Солнечные лучи, проникая сквозь белые вертикальные жалюзи, падали на зеленый раскладной диван у окна. Питер, растянувшись на подушках, крепко спал на животе, подложив правую руку под щеку. Что-то непонятное промелькнуло в ее сознании при виде него. Он пришел за ней. Он последовал за ней. Она бросила его гнить, и вот он здесь.

— Он был тут всю ночь.

Уайатт удивленно посмотрела в сторону двери и увидела, что там стоит ее мать. Теодора Беккет выглядела как всегда: светлокожая и капризная, ее седые кудри были собраны в тугой пучок, а бархатное кимоно в цветочек доходило ей до лодыжек. В пальцах, унизанных серебряными кольцами, она сжимала кофейную чашку с крышкой. По комнате разнесся запах слабого кофе.

Уайатт не знала, что чувствовать. Она не знала, что сказать, с чего начать. Последние несколько недель она провела, раскапывая кости, и была не настолько глупа, чтобы думать, что ее мать не похоронила хотя бы несколько из них. Теребя ленту, обмотанную вокруг центрального катетера, она сказала:

— Удивлена, что ты его не отослала.

— Я пыталась, — сказала ее мать. — Но Питер есть Питер.

— Ты знала, кем он был?

— Да.

Еще одно признание, более тяжелое, чем первое. Между ними возникла напряженность.

— И ты позволила им делать ему больно? Ты позволила им использовать его как научный эксперимент?

Ее мать опустилась на зеленое полиуретановое сиденье у двери. Она выглядела усталой. Постаревшей, будто последние несколько недель состарили ее.

— Думаю, ты переоцениваешь мое положение в Уиллоу-Хит. Гильдии много веков, и ее члены придерживаются определенных взглядов. Моего мнения никто не спрашивал и не приветствовал. Как думаешь, почему мы уехали?

— Я всегда думала, что это потому, что ты не хотела, чтобы я проводила время с Питером, — сказала Уайатт, не в силах сдержать раздражение в голосе. — Он тебе никогда не нравился.

Что-то смягчилось во взгляде матери. Наклонившись, та поставила чашку с кофе на пол между своих ног.

— Так ты думала все эти годы? Что мы уехали из-за Питера?

— А разве нет?

— Уайатт, нет. Нисколько. Я забрала тебя, потому что это было небезопасно.

— Из-за Питера.

— Из-за гильдии. — Ее мать вздохнула, снимая обручальное кольцо с пальца. Необработанный бриллиант сверкнул в оправе. — Твой отец был хорошим человеком. Его сердце всегда было на правильном месте. Но он запутался в многовековой практике и понятия не имел, как ее распутать. А природа гильдии… что ж, нечто столь древнее и основанное на ритуалах, как это, обычно привлекает людей с темными устремлениями.

— О чем ты?

— Ты — аномалия, Уайатт, — сказала ее мать. — Я знаю, ты это чувствовала. То, что ты можешь делать… я сделала все, что могла, чтобы защитить тебя. Я отправила тебя в школу. Научила тебя управлять своими эмоциями. Но чем больше ты росла, тем более непредсказуемой становилась твоя сила. Ты разражалась слезами, и небеса разверзались. Ты кричала во сне, и мои азалии расцветали глубокой ночью. Это было непредсказуемо, и это было заметно. И это делало все опасным. В свой последний вечер в Уиллоу-Хит ты была так расстроена, что чуть не обрушила часовню. Для тебя там было небезопасно. Больше нет. Я не могла остаться и позволить, чтобы тебя использовали. Такие люди — ученики, фанатики, зилоты — ненасытны. Они находят огонек и цепляются за него, пока не погасят. Итак, я уехала и взяла тебя с собой.

Уайатт закрыла глаза. Откинула голову на подушку. Сквозь машинный гул она погрузилась в воспоминания — Джеймс и Питер в часовне, мир с грохотом просыпается, кто-то кричит, чтобы она бежала. Видение исчезло. Оно превратилось в зверя с лицом Джеймса, попавшего в ловушку, как муха в липкую белую паутину.

— Невообразимая боль. — Вот что сказала подруга Маккензи, как раз перед тем, как Уайатт потеряла сознание. — Я никогда раньше не слышала, чтобы человек издавал такие звуки, — прошептала она, и мир Уайатт погрузился во тьму.

Он был там с ними. Он был там, и они бросили его.

Слеза выкатилась из уголка ее глаза. Скатилась на подушку. Срывающимся голосом она смогла спросить:

— Что с Джейми? Ты знала, что он мертв?

Ее монитор издал звуковой сигнал. Снаружи, в коридоре, что-то металлическое с грохотом упало на пол. Она открыла глаза и увидела, что мать в ужасе смотрит на нее.

— Он… нет. Боже мой, Уайатт. Мне так жаль. Я понятия не имела. Я бы никогда не скрыла от тебя ничего подобного.

— Уверена? — Она не могла сдержать гнев, который нарастал в ней. — У тебя не было проблем с тем, чтобы скрывать от меня все остальное.

— Мы с твоим отцом сделали выбор — осознанный выбор — подождать, пока мы оба не почувствуем, что ты готова узнать правду.

— О, так вы теперь в одной команде?

Мать поджала губы.

— Я пришла сюда не для того, чтобы ссориться с тобой.

В дверь постучали, и появился врач. Темноволосая и миниатюрная, она была одета в мятно-зеленую медицинскую форму и стерильный халат, ее локоны были собраны в низкий пучок.

— Добро пожаловать обратно, — сказала она, выводя электронную карту на свой планшет. — Я доктор Дельва, главный врач сегодняшней смены. Я как раз начинала обход… рада, что застала тебя проснувшейся. Вижу, тебе восемнадцать. Ничего, что мама в комнате?

— Все в порядке, — сказала Уайатт, хотя она все еще чувствовала себя напряженной, готовой к нападению.

— Замечательно. — Доктор Дельва одарила ее любезной улыбкой, и Уайатт не могла не задуматься, как много из их спора она подслушала. — Как мы себя чувствуем?

— Мне стало лучше.

— Не сомневаюсь. — Доктор Дельва сняла с шеи стетоскоп. — Не возражаешь, если я проверю твои показатели?

— Конечно.

Она поморщилась от холодного прикосновения металла сквозь прозрачную ткань халата.

— В твоей карте пациента указано, что ты потеряла сознание. Твои показатели говорят о признаках вазовагального обморока. — Врач выпрямилась, пряча стетоскоп на место под белыми лацканами своего халата. — У тебя были обмороки в анамнезе?

— Э-э, нет. — Уайатт взглянула на Питера, который все еще спал на диване. — Мне стоит беспокоиться?

— Я бы не стала паниковать. В этом нет ничего необычного. Причиной может быть что угодно — например, от сильного стресса до вида крови.

Уайатт чуть не рассмеялась вслух, хотя в этом не было ничего смешного. Она представила, как фермерский дом смыкается вокруг нее, как отрывисто щелкают ребра, как из слива в душе в городском доме Прайса течет красное, красное, красное.

— Я чувствовала себя не очень хорошо, — призналась она.

— Я бы сказала, что это еще мягко сказано. — Доктор Дельва засунула руки в карманы. — Ты поступила с ранением брюшной полости. Знаешь, что это значит?

— Нет, — сказала Уайатт, — но могу догадаться.

— Тот, кто накладывал швы на твой живот, не простерилизовал должным образом свое оборудование. Это, а также неаккуратное наложение швов, привело к повторному вскрытию краев раны и довольно серьезной инфекции в придачу. К счастью, повреждение было поверхностным — операция не потребовалась. Мы ввели антибиотик внутривенно, но, честно говоря, тебе повезло, что ты вовремя попала сюда. Подобная задержка с лечением могла привести к летальному исходу.

Мать Уайатт сидела неподвижно на стуле, ее лицо с каждой минутой бледнело. Уайатт заерзала, чувствуя себя муравьем под микроскопом. Как ей рассказать им, что она оказалась в ловушке на ферме, в лесу, полном зубов? Как ей объяснить то, чему она была свидетелем, что чувствовала, что делала, не показавшись при этом сумасшедшей?

— Когда я смогу вернуться домой?

Доктор Дельва сжала капельницу, изучая содержимое.

— Я бы хотела оставить тебя еще на одну ночь, просто для наблюдения. Но пока твои показатели остаются на прежнем уровне, не вижу причин, по которым мы не можем назначить тебе пероральный прием антибиотиков и отправить восвояси.

Оставшаяся часть визита прошла быстро, и вскоре Уайатт осталась наедине с матерью, восемнадцать лет секретов разделяли их, как стена.

— Очевидно, нам с тобой есть о чем поговорить, — сказала Теодора, уставившись на остатки своего кофе. — Но не прямо сейчас. Тебе нужно немного поспать.

В конце концов, после нескольких серий реалити-шоу «Плохое реалити» Уайатт задремала, привлеченная приглушенным шумом машин.

Она пробудилась от сна, который часто прерывался, и обнаружила, что в комнате темно. Ее матери не было. На экране телевизора замелькал приглушенный рекламный ролик, на экране жирным шрифтом мигала цифра 1-800: «Покупай сейчас!». На краю ее кровати лежал Питер, он крепко спал и глубоко дышал, уронив голову на сгиб рук.