Глава тридцать седьмая

Девон, апрель 1943

Сильвия

Мы с Чарли каждую ночь спали вместе на узкой кровати, а каждое утро разыгрывали пантомиму встречи в столовой.

Каждый день обменивались тайными улыбками, в наших взглядах светился жар любовных утех, воспоминания о тех драгоценных часах мерцали между нами, готовые разгореться, как только снова останемся наедине.

Мы проводили прекрасные весенние дни, прогуливаясь повсюду, поднимаясь в Долину камней и наблюдая за шарахнувшимися от нас дикими козами. Брали с собой корзинку для пикника с бутербродами с сыром и имбирным пивом, проходили через болота к Силлери-Сэндс, спускаясь по старой и ржавой лестнице, ведущей на пляж. Бродили среди мелких водоемов, разглядывая крабов, мелких рыбок и пугливых анемонов, и целовались, лежа на серебристо-белом песке.

Вода была слишком прохладной для купаний, но Чарли закатал штанины, и мы пробирались по ледяной воде, смеясь и брызгая друг друга. Всегда очаровывало, как морское побережье делает из всех детей. Эти краденные дни были самыми драгоценными из всех.

Мы прогулялись по ущелью Глен, пообещав, что вернемся осенью, чтобы собрать сладкие каштаны с высоких деревьев, покрытых новой листвой. Потом прошли в Уотерсмит по деревянному мостику, нашли кафе с соломенной крышей, где подали самый вкусный десерт из местных миртовых ягод с заварным кремом — без крема, конечно, ведь еще шла война.

А время ускользало от нас, непрерывно тикая.

— Завтра последний день, — сказал Чарли. — Чем хочешь заняться?

— Хочу повернуть время вспять! Хочу вновь сказать, что у нас впереди целых пять дней вместе. Хочу все повторить и никогда не уезжать отсюда.

Мужчина закрыл глаза, словно от боли, и притянул меня к себе.

— Сильвия, хочу спросить кое о чем серьезном, — заявил серьезным голосом.

— Можешь спрашивать о чем угодно, — искренне ответила я.

— Не могу предугадать, что станется дальше: война, куда меня направят, когда и как, но если у нас будет второй шанс, если пройдем через эту проклятую войну, будешь ждать меня?

Я помедлила: вопросы, высказанные и невысказанные, парили над нами.

— Хочется ответить согласием, однако не понимаю, о чем ты меня спрашиваешь?

— Поедешь со мной в Штаты? В Айову?

— А как же твоя супруга? — прошептала я.

Он вздохнул.

— Попрошу о разводе. Как только война закончится, вернусь и попрошу ее.

Я сглотнула.

— А она согласится?

Чарли насупил брови.

— Полагаю. Она хорошая женщина.

— Ты уже говорил об этом, — огрызнулась я, ревность распирала мои слова.

— Она и вправду такая, и не хочется причинять ей еще больше боли. Мы были детьми, когда встретились. Идея о женитьба принадлежала нашим родителей, да и мы того хотели. Наши мамы были лучшими подругами. В течение долгого времени мы были несчастны. Будь у нас были дети, — мужчина приподнял плечо, — все могло бы сложиться иначе.

Жалела ли я эту безымянную, безликую женщину, потерявшую любовь Чарли? Немного, однако моя собственная любовь к нему являла собою эгоистичного, голодного зверя, требующего, чтобы его накормили. Он предлагал целый мир, и я была полна решимости получить все.

— Да, Чарли. Я буду ждать тебя! Конечно, буду ждать. Поклянись, что вернешься за мной после войны. Не забывай о нас. Поклянись!

— Господи, как будто я когда-нибудь смогу забыть тебя, — прошептал мужчина. — Я влюблен в тебя, Сильвия. Желаю провести остаток жизни, говоря тебе эти слова каждый божий день. Благодаря тебе, хочу от этой жизни гораздо большего. Каждый день с тобой подобен восхождению на самую высокую гору и вид на многие мили, созерцание всех этих чудесных возможностей. Я и не знал, что моя возлюбленная может быть моим лучшим другом. Ты — мой рассвет и сумерки. Ты там, где солнце встречается с нашей матерью-землей, мой горизонт.

Замечательные, волшебные слова срывались с его губ, сердце заходилось в такт каждому из них.

— Так сильно люблю тебя, это самое прекрасное и ужасное чувство. Так больно, Чарли, что жжет.

Он поцеловал меня — или я его — и проблемы исчезли на кратчайший миг: нас окружил пузырь счастья.

— Я нашел тебя, а ведь даже не знал, что потерял. Не отпущу тебя. С тобой я наконец-то свободен.

Слова согревали мою шею, мы прижались друг к другу, беспомощные перед страстью, которая швырнула нас в бурю, но никак не безнадежные.

Да свободе! Свободе быть теми, кем хотим быть, переписывать свою историю, любить на своих условиях. Хотелось парить с ним в вышине, нырять с ним в глубину, чувствовать все, чтобы мое сердце расширялось с каждым мгновением и каждым вздохом.

— Давай представим, что завтра будет наш первый день вместе, а не последний. Спросим у леди Уэзерби, сможем ли снова покататься верхом, и ты расскажешь больше об Айове. Расскажешь о холмах и лесах, о широких реках и крутых склонах. О городе, где проживаешь. Обо всем! Все твои рассказы звучат непревзойденно.

Мужчина улыбнулся и поцеловал мою ладонь.

— Навахо, мои братья на юго-западе, славятся своим мастерством ткачества, однако ткачи — и мужчины, и женщины — всегда допускают ошибку в ткани. Традиционное учение гласит: так и должно быть, ибо лишь Творец совершенен. Во время ткачества они напевают: существует напев для ткацкого станка, напев для веретена и напев для пауков, поскольку мы верим, что пауки научили нас ткать. На языке навахо имеются небольшие изъяны вдоль границ, что именуется «ch’ihónít’i», то есть духовный путь. Мы не идеальны и ковер таковым не получится. Как и жизнь.

— Людям все равно стоит постараться прожить хорошую жизнь, не так ли?

— По-моему звучит дивно, — отозвался мужчина с лучезарной улыбкой.

Той ночью наши занятия любовью были наполнены диким жаром и наслаждением, когда он вновь и вновь доводил меня до грани, после чего мы падали вместе со сбивчивым дыханием, покрытые потом, что делал кожу влажной и блестящей.

Я проследила указательным пальцем изгиб его смуглого горла и скользнула к великолепной груди с плоскими мужественными сосками кофейного цвета. На его фоне моя кожа была молочно-бледной, а грудь — розовой, и мне нравился контраст между нами: Чарли — такой мужественный, твердый, темный и сильный; я же — более бледная и мягкая, и, думаю, по-своему сильная.

— Поведай больше, — попросила. — Поведай о том месте, где ты вырос.

Он улыбнулся, открыв глаза, и обхватил ладонями мое лицо, нежно целуя.

— Местность в тех краях так чарующа, — начал с тихой радостью. — Не терпится показать тебе. В лесу растет черный орех и гикори, а вокруг — лозы малинника и кустарники сумаха. Вдоль рек растут серебристые клены, рощи топольника, а также крыжовник и дикий виноград. В детстве я часто ходил в походы на озеро Оттер-Крик — там можно порыбачить, а летом — поплавать.

— С удовольствием бы съездила, — я вздохнула. — Мне всегда нравилось ходить в походы. Отец учился в Чартерхаусе, когда лорд Баден-Пауэлл основал скаутское движение. Ему нравилось бывать в палатках, и он каждое лето брал меня с собой на остров Уайт. Мы ездили в Блэкганг-Чайн и спускались по дюнам к морю.

— Правда? — он посмеялся. — Как-то не могу представить тебя в таких условиях.

— Тогда я уверена, что удивлю тебя.

— Удивляешь, родная, — негромко ответил Чарли. — Каждый день.

На следующее утро, когда я спустилась к завтраку, Чарли уже ожидал с бесстрастным лицом. Мужчина вручил телеграмму. Телеграммы не приносили хороших вестей.

— От Скипа.

Возвращайся КАК МОЖНО СКОРЕЕ СТОП

Нам назначили место СТОП

Прости СТОП

Мы потеряли последний день вместе, что казалось слишком жестоко.

— Приедем сюда снова, — пообещал Чарли. — После войны.

Я кивнула, промолчав, не в силах говорить.

Всей душой презирала эту проклятую войну и то, как она отрывала человека от любимых людей без всякой уверенности, что они когда-нибудь встретятся снова. Презирала то, как каждая эмоция усиливается на фоне отзво́на часов, которые не перестают тикать. Презирала войну за то, что она выбросила меня на берег, как плотву на море. И все же я полюбила, потеряла и вновь полюбила. Война отняла столько у многих: столько юношей, столько разрушенных жизней, столько погибших. А для тех, кто остался в живых, так остро встал вопрос о том, как быть, жить, существовать.

Мы собрали вещи так быстро, как только смогли, и уселись в джип. Девон остался позади, а Чарли поехал на север, сосредоточенно хмурясь, пока мы мчались навстречу войне. И как бы быстро ни текли мои слезы, они высыхали на ветру, в то время как мир вновь становился серым. Дивный пузырек счастья оказался слишком хрупким, чтобы продержаться долго. Но как же мы жили в эти несколько коротких, славных дней! Я никогда не забуду их, никогда не пожалею о них.

Чарли отвез меня в Кроули-Грейндж и пообещал, что напишет, когда узнает больше.

— Где бы я ни был на этой треклятой планете, буду думать о тебе и желать быть с тобой. Будь осторожна, Сильвия. Я вернусь к тебе. Обещаю, пока я дышу, то вернусь к тебе.

Он крепко обнял меня, но горе и утрата сковали слова в горле, и я беззвучно пошевелила губами: «Я люблю тебя».

Мужчина одарил меня коротким, но сладчайшим поцелуем, и ушел.

Я прижала пальцы к губам и молилась, чтобы он не пострадал.

— Вернись ко мне, Чарли, — прошептала я.

Когда я поднялась по лестнице в свою маленькую комнату, Джоан, новая Рен, спала на нижней койке: ноги девушки свисали через край кровати, а храп сотрясал стены. Я передвигалась как можно тише, поскольку понимала, что она, должно быть, вымоталась после ночной смены, поэтому оставила чемодан и прокралась вниз, чтобы написать письмо Барбаре.

В доме стояла тишина, все остальные Рены либо дежурили, либо спали, поэтому я сидела в пустой столовой с высокими потолками и запыленной лепниной и ломала голову над тем, что хочу рассказать своей дорогой подруге.

Я написала длинное письмо, в котором описала чувства, все, что думала, как сильно влюбилась и что она была абсолютно права. Ощущение того, как мое тело, соединившееся с телом Чарли, было так же неописуемо, как она и говорила. Также написала, что Чарли попросил подождать его, а потом подумала, не будет ли это бесчувственным, ведь я знала, как страстно подруга увлеклась Скипом.