Глава 2 Двойные неприятности

Джеймс Форрест Кэрролл был вполне доволен собой. Его потребности были довольно просты, а квартира, в которой он жил, намного превосходила их. Его мучили сомнения в том, что он сможет сохранить её навсегда, потому что с деньгами что-то не сходилось.

Он не мог заработать достаточно денег, чтобы содержать её, да она ему и не была нужна. Но она была очень милой, и он смотрел на неё так, как любой нормальный мужчина мог бы смотреть на жизнь в своём идеальном доме, оснащённом всем, что он когда-либо мечтал иметь.

Утром он просыпался по привычке, инстинктивно одевался, а завтрак ему подавала экономка. Затем он выходил из дома побродить. Он видел парки и с первобытным удовольствием наслаждался зеленью и естественным окружением из деревьев, травы и неба. Белки в парке не боялись его, и он находил их интересными. Возможно, он подсознательно завидовал их очевидной приспособленности к окружающей среде.

Однажды он посетил художественный институт, но больше туда не возвращался, потому что ему стало не по себе. То же самое можно сказать и о музее естественной истории, хотя он пришёлся ему больше по душе, чем рукотворное искусство.

На той же улице находился музей науки, который из-за странного расположения окон, портика и ряда колонн обрёл искажённый образ ухмыляющегося гиганта, грозящего проглотить любого, кто войдёт. Кэрролл, не понимая этого сходства, подсознательно боялся этого музея и избегал его, ему даже приходилось переходить улицу, чтобы пройти мимо него.

Однажды его забрали из планетария — он кричал от страха и умолял выпустить его на свободу. Один «эксперт» сказал, что у него клаустрофобия, но он не знал, что в тот момент Кэрролл мысленно находился в глубоком космосе, не имея под собой никакой тверди, и поэтому он начал кричать.

Он… делал определённые успехи.

Хотя очевидного прогресса не было. Его повседневные действия были характерными для его доамнезийного «я», когда дело касалось незначительных вещей. Он предпочитал лучшие рестораны, инстинктивно предпочитал ту же хорошую одежду, которую носил и раньше. Во всех отношениях Джеймс Форрест Кэрролл был состоятельным человеком, не имевшим морального права занимать такое положение в обществе.

Иногда его беспокоило, что что-то не так, но он избегал выяснять причину этого.

Почему я такой? Спрашивал он себя снова и снова. Что произошло? Вечера он проводил в скитаниях, просто бродя по тихим улицам и пытаясь понять, почему он так озадачен. Во время этих прогулок он мало обращал внимания на окружающих его людей и их поступки. Если они хотели быть такими, какие они есть, Джеймс Кэрролл не должен был им мешать.

Он часто размышлял над вопросом, как бы он отреагировал, если бы кто-то из них окликнул его или заговорил с ним. Тогда, думал он, он начал бы действовать. Но он не должен был критиковать или возражать против того, как ведут себя его собратья, до тех пор, пока это не беспокоило Джеймса Форреста Кэрролла.

Эти размышления о том, что он будет делать, имели свои взлёты и падения. Временами ему хотелось, чтобы кто-нибудь поступил по отношению к нему так, чтобы он мог узнать о себе больше. В другое время ему было всё равно. Потом он знал, что его действия зависят от обстоятельств. Однако, в конечном счёте, первый поступок Кэрролла по отношению к кому-либо был продиктован скорее инстинктом, чем каким-либо планом.

Из здания вышла девушка, неся коробку с бумагами. Были сумерки, и она торопливо шла по улице, опережая его на пятьдесят футов. Было очевидно, что её последней работой на сегодня была доставка этой коробки с бумагами в какое-то другое здание, и, как только она та будет доставлена, она освободиться. Это Кэрролл понимал.

Она остановилась в конце квартала, пропуская поток машин, и пока она стояла там, к обочине подъехал большой автомобиль и остановился рядом с ней. Она медленно повернулась и не торопясь подошла к машине, открыла дверцу и начала садиться внутрь.

Это задело какую-то скрытую струну в душе Кэрролла.

— Эй! — воскликнул он, подбегая к машине.

Его голос заставил её вздрогнуть, и она обернулась. Из машины высунулась рука и схватила коробку с бумагами. В этот момент подоспел Кэрролл и тоже схватился за неё. Последовала короткая возня, коробка открылась, и на тротуар посыпались сотни листов с записями.

Девушка наклонилась и поспешно собрала бумаги, беспорядочно запихивая их обратно в коробку, после чего захлопнула крышку. Кэрролл этого не видел, потому что в этот момент с заднего сиденья выскочил разъярённый пассажир.

Кэрролл наклонился вперёд и ударил незнакомца по носу, заставив его вернуться в машину. Сидевший рядом с водителем человек распахнул дверцу, схватил коробку и швырнул девушку на пол возле заднего сиденья. Машина уехала, оставив Кэрролла стоять в изумлении.

Эта девушка — он должен был её знать. Эти бумаги были кому-то нужны. Он наклонился, поднял оставшуюся на асфальте и уставился на неё. В ней не было никакого смысла.

Он взял её домой. Ему было больно читать её, но из-за неё у кого-то были неприятности, а Кэрроллу не нравилась мысль о том, что у женщины могут быть неприятности из-за листа бумаги — или сотни листов бумаги. В этом не было никакого смысла, и он, устав, сдался.

Но на следующий вечер в сумерках он вернулся на тот же угол. И та же девушка вышла из того же здания с той же коробкой и поспешила той же дорогой. Подъехала та же машина, на этот раз она села в неё, и машина медленно поехала в том же направлении.

Непроизвольный крик застрял у Кэрролла в горле. Машина свернула примерно на один квартал дальше и исчезла из виду. Кэрролл остался стоять на углу, размышляя, что делать дальше. Минут пятнадцать он просто стоял там, размышляя. Затем машина вернулась, завернула за угол и остановилась. Девушка вышла, прошла по улице тысячу ярдов и свернула в здание со своей коробкой с бумагами.

Кэрролл ждал её перед зданием. Когда она вышла, то увидела его, и на её лице отразилась смесь радости и недоумения.

— Здравствуйте, мистер Кэрролл, — бодро поздоровалась она.

— С вами всё в порядке? — спросил он её.

— Да, всё в порядке, — сказала она. — А с вами?

— Я беспокоился о вас прошлой ночью, — сказал он ей. — Что случилось?

— Почему… со мной ничего не случилось! — её глаза расширились от удивления, и в них он увидел какое-то непонятное беспокойство, поэтому по-отечески улыбнулся ей.

— Вы делаете это каждую ночь? — спросил он.

— Ага. Вы же знаете, что я уже много лет делаю это.

Её звали Салли. Кэрролл удивился, откуда он мог узнать её имя. Но и она знала его имя. Или, по крайней мере, она знала, как, по общему мнению, его зовут и что вытатуировано на его теле.

Он снова задумался и, размышляя, упустил возможность продолжить разговор. Девушка проявила нетерпение и сказала:

— Вы должны когда-нибудь вернуться к нам.

— Я обязательно вернусь, — сказал он, но это уже было адресовано её удаляющейся спине. Салли снова торопливо шагала по улице.

Странно, подумал он. Она что, каждый вечер ездит на этой машине? И если он — или они — были друзьями, почему вчера вечером произошла небольшая стычка? Почему Салли удивилась его вопросу о вчерашнем вечере? Казалось, она не обратила внимания на то, что её грубо затолкали в чёрную машину и что он пытался ей помочь. Ей не следовало разъезжать в незнакомых машинах по всему городу, когда у неё с собой были важные документы.

После этого он наблюдал за ней каждый вечер в течение недели, просто чтобы посмотреть. И каждый вечер разыгрывалось одно и то же представление. Это беспокоило Кэрролла, и он решил узнать, что происходит.

На следующий вечер он стоял перед зданием, когда она вышла из него. Её лицо снова просияло.

— Здравствуйте, мистер Кэрролл, — весело сказала она. — Не можете остаться в стороне?

— Нет, — улыбнулся он, гадая, «в стороне» от чего?

— Не возражаете, если я пройдусь с вами?

— Вовсе нет, — сказала она.

Теперь она не чувствовала беспокойства. Кэрролл был достаточной безобидным, хотя, по словам доктора Полларда, страдал амнезией, и он посоветовал ей подружиться с ним, если она сможет. Салли и доктор Поллард провели трёхчасовое совещание на следующий день после того, как Кэрролл встретил её возле машинописного бюро. Так что Салли была готова.

— Не возражаете? — спросил он, протягивая руку за коробкой.

— Я не должна вам этого позволять, — серьёзно сказала она. — Знаете, я отвечаю за их доставку. Но, думаю, вы можете, мистер Кэрролл. Я знаю, что мужчина чувствует себя глупо, когда идёт рядом с женщиной, несущей большой свёрток. Держите.

Он взял его. Теперь им придётся иметь дело с ним!

Они дошли до угла, остановились, пропуская движение, и Кэрролл нервно огляделся по сторонам. Он ожидал каких-то неприятностей, но их не последовало. Светофор сменился, а чёрного седана нигде не было видно, и, когда они были уже на середине улицы, Салли спросила:

— Не возражаете, если мы зайдём в аптеку и съедим по сэндвичу?

— Так можно? — уточнил он.

— Да, — сказала она. — Я живу далеко отсюда, а машинописное бюро находится по дороге на вокзал. Я спросила мистера Мэйджорса, можно ли так делать, и он сказал, что да. Я делаю так каждый вечер уже на протяжении нескольких месяцев.

— Но… — он споткнулся о край тротуара.

Она рассмеялась.

— Простите, — сказала она, — но вид великого Джеймса Кэрролла, споткнувшегося о бордюр…

— Что такого странного в том, что я споткнулся о бордюр? — спросил он.

Салли покраснела. Её реплика была инстинктивной. По её мнению, блестящий физик тридцати пяти лет, едва вышедший из подросткового возраста, не должен быть подвержен обыденным несчастиям простых смертных. Но она знала, что ей не следует привлекать внимание к его прошлому.

— Ничего, — усмехнулась она. — Кроме вида мужчины, пытающегося удержать равновесие и одновременно не выпустить из рук коробку. Это просто развеселило меня. Я смеялась не над вами, а над ситуацией. Пожалуйста…