Я снова смотрю на ее губы и замечаю, что она что-то бормочет себе под нос.

– Не падай в обморок. Не падай в обморок. Черт, я забыла надеть перчатки. – Ее голос едва слышен, но я все равно улавливаю в нем истерические нотки. – Не падай в обморок. Только, черт возьми, не падай в обморок.

– Ты раньше не зашивала раны?

– Нет. Я только видела, как Летиция делала это несколько раз. – Она завязывает нитку и поднимает глаза, встречаясь со мной взглядом. – С собаками и кошками. Не с людьми. Почему ты пришел сюда, а не в больницу?

– Сюда было ближе.

Она качает головой и продолжает накладывать швы.

– Что с тобой случилось?

– На меня напал бездомный.

Я ловлю ее взгляд, на этот раз в сочетании с приподнятой бровью. Она мне не верит. Но это правда. Помимо квартиры в Нью-Йорке, у меня есть еще несколько по всему США, где останавливаюсь в перерывах между работой. Но ни в одной из них я не чувствую себя дома. И всегда так было. Думаю, это делает меня в некотором смысле «бездомным».

Тигренок делает очередной шов, осторожно придерживая кожу пальцами. Когда она прокалывает мою кожу, ее мышцы сжимаются, отчего сухожилия на руках выступают наружу. Это из-за отвратительного вида раны?

– Прости, – шепчет она. – У меня не получается. Наверное, тебе чертовски больно.

Я не шевелюсь. Мы с болью были близкими друзьями большую часть моей жизни. Я научился не обращать на нее внимания. Ее беспокойство о моем самочувствии из-за укола иглы так странно.

Чтобы закрыть порез, требуется всего двадцать два шва. Они получились неровные и неаккуратные, но мне все равно. На все про все ушло не более десяти минут. Мне следовало сделать более длинный разрез.

Тигренок убирает иглу и выдыхает:

– Мне надо выпить.

– Ты уже достаточно взрослая, чтобы пить?

Она встречается со мной взглядом и слегка наклоняется вперед.

– Не помню, чтобы ты спрашивал, сколько мне лет, когда настаивал, чтобы я зашила тебя.

– Ну на это точно нет ограничений по возрасту.

– Умный засранец. – Она слегка улыбается. – У нас тут вроде были листовки с инструкцией по уходу за ранами. Они касаются животных, но все равно не забудь их прочитать. Я бы также предложила тебе электронный ошейник, но вряд ли у нас есть твоего размера.

– Что такое электронный ошейник?

– Их носят пациенты ветеринарных клиник. – Ее улыбка становится шире, и, наблюдая, как она озаряет ее лицо, я словно снова смотрю на одну из тех сияющих звезд.

Я беру ее правую руку и медленно подношу к своим губам. Она втягивает воздух, но не отдергивает руку. Мои губы касаются кончиков ее пальцев, и ощущаю вкус крови. Она выглядит такой невинной и чистой. Что, черт возьми, я делаю? Мой план состоял в том, чтобы просто проведать ее и вернуться, как только удостоверюсь, что с ней все в порядке. В него не входило разрезать себе предплечье только для того, чтобы снова с ней поговорить. Или думать о том, чтобы повторить это завтра. И послезавтра.

Она просто милая девушка, вероятно, из хорошей семьи, не имеющая ни малейшего представления о том, что происходит в нашем отвратительном обществе. У меня нет никакого права искать ее, впитывать ее тепло и свет, просто чтобы украсть несколько мгновений, прежде чем вернуться к своему унылому существованию.

– Мне пора идти, – говорю я, но не могу отпустить ее руку.

Нера

Дыхание моего незнакомца касается кончиков моих пальцев, он все еще держит их у своих губ. Он сидит, и наши лица находятся на одном уровне, всего в нескольких дюймах друг от друга. И снова я заворожена его взглядом. Он словно магнитом притягивает меня к себе, и я тону в его бледно-серых глубинах. Почему так очарована им? Может, это потому что все остальное в нем черное: его одежда, волосы, даже воздух вокруг него кажется каким-то темным. Его глаза – единственный источник света в нем.

– Ты всегда носишь черное? – шепчу я.

Он склоняет голову набок, наверное, удивленный моим вопросом. – В основном да.

– Почему?

– Пятна крови не так видны на темной одежде.

Я опускаю взгляд на свою покрытую кровью руку, которую он все еще держит в своей.

– Похоже, тебя часто ранят.

– В последнее время определенно чаще, чем обычно.

– Может, в следующий раз тебе стоит обратиться в больницу?

– Почему? – Он отпускает мои пальцы. – Ты не хочешь мне больше помогать?

Я встречаюсь с ним взглядом, и у меня перехватывает дыхание. В его глазах что-то изменилось. Они больше не похожи на пустые раковины. Кажется, в их каменистых глубинах появилась боль.

– Конечно же, помогу.

– Тогда почему?

– Потому что я чуть не упала в обморок. И потому что твоя рана выглядит еще хуже после моей «помощи».

Он смотрит на свою левую руку. Неровная линия грубой, сморщенной плоти, которую я неуклюже сшила, представляет собой уродливое, кричаще-красное зрелище.

– Выглядит нормально.

Я качаю головой.

– Может начаться сепсис.

– Тигренок, антибиотики все исправят.

Мое сердце трепещет, как и каждый раз, когда он называет меня этим прозвищем. Никто раньше не звал меня иначе, как Нера.

– Почему ты называешь меня тигренком?

– Потому что оно тебе подходит. – Он проводит кончиком пальца по тыльной стороне моей ладони. – Ты поможешь мне еще раз, если я приду?

Я прикусываю нижнюю губу, слегка наклоняясь вперед. Может, это безумие и глупость, но я бы хотела увидеть его снова. Скоро.

– Да.

– Почему? Ты меня не знаешь. Почему помогала мне раньше?

– Я не могла позволить тебе истечь кровью. И ничего не делать. Это не про меня.

– Некоторые люди, возможно, заслуживают смерти от потери крови.

– А ты?

Он отпускает мою руку и некоторое время просто наблюдает за мной. Я смотрю на его губы, в уголках его рта несколько красных пятен. Вероятно, остались после того, как целовал мои пальцы.

– Да, – хрипло произносит он.

– Никто не заслуживает такой смерти.

– Ты очень наивна, если веришь в это.

– Возможно. – Я беру с тележки чистый кусок марли и собираюсь стереть кровь с его губ. Он пристально смотрит на мою руку, словно ожидая удара кулаком. Я останавливаюсь всего в дюйме от его рта. – Эм... У тебя кровь на лице. Я просто хочу...

Я медленно прижимаю марлю к его нижней губе, затем перемещаю ее к уголку рта, позволяя материалу пропитаться кровью. Глаза моего пациента притягивают мои, как два магнита, не позволяя мне отвести взгляд.

– Я рассказала своей сестре, что привела незнакомца к себе на работу и извлекла пулю из его бедра, – шепчу. – Она назвала меня сумасшедшей, потому что ты мог быть серийным убийцей.

– Серийные убийцы убивают, чтобы удовлетворить свое внутреннее желание причинить боль. У меня нет таких склонностей. Но твоя сестра права насчет первой части.

– Она также велела мне бежать, если я когда-нибудь увижу тебя снова.

– Мудрый совет. Наверное, это она была в длинном коричневом платье в том месте, куда вы ходили петь.

Я моргаю. Вечер караоке, три месяца назад. Он был там? Инстинкт самосохранения срабатывает, и я делаю шаг назад.

– Наверное, мне не стоило этого говорить. – Он склоняет голову набок. – Не бойся меня.

– Ты только что признался, что преследовал меня. Разве это не веская причина для страха?

– Я бы не назвал это преследованием. Твоя безопасность важна для меня, поэтому время от времени заглядываю к тебе.

– Время от времени?

– Раз или два в месяц. Чтобы проверить, все ли у тебя впорядке. – Он пожимает плечами.

– Почему?

– Ты помогла мне. Я возвращаю долг.

– Это довольно пугающий способ поблагодарить.

– Знаю. Но это единственный известный мне способ. — Он поднимается – медленно, размеренными движениями, как будто не хочет меня напугать. – Я поступил неправильно и теперь это понимаю. Прости, что напугал тебя. Ты больше меня не увидишь.

Что? Нет! Я не хочу, чтобы он уходил. Я складываю руки перед собой и делаю шаг навстречу этому загадочному мужчине.

– Ты можешь прийти снова, – выпаливаю я. – Если тебе понадобится вытащить пулю или снова наложить швы, ты знаешь, где меня найти. – И затем добавляю: – Если, конечно, ты не против выглядеть после этого как монстр Франкенштейна.

Он поднимает руку, словно хочет дотронуться до меня, но затем медленно ее опускает.

– Настоящие монстры редко похожи друг на друга.

Я смотрю на его широкую спину, когда он направляется к выходу, его шаги гулко отдаются в комнате. С каждым его шагом покалывание в кончиках моих пальцев от его поцелуя превращается в дрожь.

– Ты даже не спросишь, как меня зовут? – кричу ему вслед.

Он останавливается на пороге и кладет руку на косяк.

– Если назовешь мне свое имя, мне придется что-то сказать в ответ. Вот как работают разговоры.

– И что в этом плохого?

– В этом нет ничего плохого. Мне просто нечего дать в ответ.

Я собиралась сказать, что это не правда, но он уже открыл дверь.

– Ты можешь назвать мне свое имя, – отвечаю ему.

В его теле ощущается странная неподвижность — он словно большая мраморная статуя в дверном проеме, в то время как по улице за ним проносятся машины.

– Я мог бы назвать тебе имя. – Его голос тих, я едва различаю слова на таком расстоянии. – Но это было бы не мое имя, тигренок.

Я стою посреди клиники, глядя на дверь, которая со щелчком закрывается за ним, и гадаю, что он имел в виду. И надеюсь, что увижу его снова. И следующий раз случится уже скоро.