ГЛАВА 4



МАЙКЛ

Есть что-то грязное в убийстве собственного брата, особенно если это брат, с которым ты когда-то был близок. Который готов умереть за тебя. Убить за тебя. Но после того, что случилось в прошлом году, и всего остального, что было между нами, все изменилось. Для всех нас.

Рафаэлю тридцать восемь лет и он на два года старше меня, и он должен был бы по праву заменить моего отца на посту главы семьи Мессина, но он не захотел. Мой отец тоже не хотел, и он не стеснялся говорить об этом Рафу.

Эти двое никогда не ладили. Они ненавидели друг друга. Поэтому я знал, еще до того, как все пошло прахом и Раф ушел, что однажды ключи от королевства будут моими. Раф все еще работал рядом с Джио и мной, пока не ушел, и я поклялся, что однажды, когда я приду к власти, он будет для меня номером два. Он заслуживал этого больше, чем кто-либо другой. Он много работал, но мой отец никогда этого не видел. Его это не волновало.

— Я не буду этого делать. Не сейчас. — Я прислонился к дивану в своем домашнем кабинете.

Мой отец сидит напротив меня за моим столом. Может, он и босс, но я второй по старшинству, и я не принимаю решений в угоду кому-то другому.

Он качает головой и вскидывает руки вверх, неодобрительно глядя в потолок. Жаль для него, но мне плевать на его неодобрение.

Его глаза переходят на мои.

— Тогда ты еще больший дурак, чем я думал. Как ты собираешься заменить меня, если ты даже не можешь убить кого-то за то, что он пошел против семьи?

Я с досадой провел рукой по волосам.

— Он не просто кто-то. Он твой сын и наш брат.

Джованни, мой второй брат — на шесть лет младше и консильери моего отца — стоит в стороне. Он стоит спиной к двери, сложив руки на груди, и молча наблюдает за происходящим. Он тоже этого не хочет. Но мы все знали, что все к этому идет, не так ли?

— Может, он и мой сын, но он разрушает наш бизнес. И из-за него мы чуть не вступили в войну с ирландцами. — Ноздри моего отца раздуваются. — Он доказал, что он не на нашей стороне. С меня хватит. Я отказываюсь от него.

Он пристально смотрит на меня, лицо напрягается так, как это бывает, когда он сердится.

— Он абсолютный позор, — продолжает он. — И из-за женщины? Я не воспитывал киску. — Он с отвращением качает головой. — Он наказывает нас за то, что произошло. Он все еще винит нас. Разве ты этого не видишь? Он никогда не остановится!

Отец ударяет кулаком по столу, подставка для ручек опрокидывается, и одна из них катится по полу.

— Те люди, которые пришли за тобой неделю назад? Кто, черт возьми, по-твоему, послал их? Ты чуть не умер! — Он снова сжимает руку в кулак, его голос повышается. — Если ты слишком слаб, чтобы действовать, тогда я сам с этим разберусь.

— Я не слаб, и я не мертв, — практически рычу я, поднимаясь со своего места и приближаясь к нему, упираясь ладонями в край стола, с напряженным взглядом. — Я не убью своего брата, не услышав из его уст, что он был причиной всего этого.

Он откидывает голову назад с насмешливым смехом.

— Ты слышишь это, Джио?

— Папа, он прав. Ты не можешь знать наверняка, что это он. Это могут быть Квинны, которые хотят отомстить за то, что случилось. Мы должны встретиться с Патриком и выяснить, что к чему, прежде чем считать, что Раф нас поимел.

— Не ты тоже. Господи, мать твою! Я вырастил мужчин или кучку девчонок? Ирландцы тут ни при чем.

— Я бы не стал недооценивать женщин в наши дни, папа, — усмехается Джио.

Но его попытка рассмешить нашего отца бесплодна. Он не видит ничего, кроме возможностей, которые мы дважды упустили.

Несколько дней назад кто-то позвонил федералам, чтобы сообщить им об оружии, которое мы покупаем у доминиканцев. Это был плохой, мать его, день. Куча трупов с обеих сторон, и я чуть не оказался одним из них. А вчера кто-то сжег участок, который мы собирались купить для нового бара. Знакомый капитан пожарных сказал, что нет никаких сомнений, что это было намеренно.

Кто-то издевается над нами, и это будет худший день для них, когда я наконец осуществлю свою месть.

Для развития нашей законной империи потребовалось много работы, и никто не будет мешать тому, чего я пытаюсь достичь. Я хочу, чтобы моя дочь однажды гордилась мной и нашим именем. Я делаю это ради нее в такой же степени, как и ради нас.

Сейчас у нас шесть ресторанов и четыре бара, плюс несколько отелей за границей, но мы откроем еще много других. Я хочу, чтобы имя Майкла Марино означало силу. Легитимность. Всегда есть чего добиваться, и это помогает, когда у тебя в кармане есть нужные люди.

Наркотики, люди... это не наш конек. Азартные игры. Именно оттуда пришло большинство грязных денег, особенно электронных счетов. Семья управляет несколькими нелегальными подпольными казино, и это по-прежнему приносит много денег и много проблем, особенно когда люди не могут вернуть долг. А если они не могут заплатить, они делают это своей жизнью. Так оно и есть.

— Откуда ты знаешь, что за моим убийством не стоят ирландцы? — спрашиваю я, выпрямляясь, расстегивая рубашку и задирая рукава до локтей.

В моей голове прокручивается день. Так и могло быть. София осталась бы сиротой. Пуля вылетела из ниоткуда, когда я был на парковке одного из наших баров в нерабочее время. Но она не задела меня. Мне повезло. Но этот сукин сын оказался мертв, выброшен в океан, где его съели акулы. Мы не смогли установить его личность. Он не был связан ни с одним из известных нам синдикатов.

— Сразу после этого у меня был разговор с Патриком, — продолжает мой отец. — И он лично заверил меня, что они за этим не стоят.

— Ты поверил ему? И теперь вы вдруг стали друзьями? — Я беззлобно смеюсь, возвращаясь на свое место.

Мой отец никогда не любил ирландцев. Презирал их. Есть история, о которой он не говорит.

— Друзьями — нет. Но я знаю, как держать своих врагов близко. И да, я могу сказать, когда сукин сын лжет. — Он потирает подбородок двумя пальцами. — Если он сказал, что это были не они, значит, это были не они.

Он ругается себе под нос.

— Я не растил идиота, Майкл. Неужели ты ничему не научился у меня? Никакой пощады врагу, а твой брат сейчас именно враг.

Это любимая фраза моего отца. Никакой пощады врагу. Мы жили и дышали этим, как кодексом чести. Наши враги всегда падают.

И если за всем этим стоит мой брат, он умрет за это. Никто не пойдет против семьи и не выживет, чтобы рассказать об этом.

— Если он виноват во всем этом, я сам всажу в него пулю, — пробурчал я. — Но я не причиню ему вреда, пока не узнаю, что это он. У нас много врагов. Любой из них мог это сделать.

— Конечно, много. Но только в одном мы можем быть уверены, что он все еще ненавидит нас. — Он вздыхает. — Он не вернется к нам, парни. Прошел год с тех пор, как он бросил свою жизнь на произвол судьбы. — Он смотрит на нас обоих. — Если мы этого не сделаем, это сделает кто-то другой. Ирландцы, для начала.

Рафа нелегко убить. Он живет за решеткой в хорошо охраняемом доме, окруженном деревьями и еще большим количеством пехотинцев. Мы не можем просто так появиться. Его люди преданы ему и охраняют дом двадцать четыре часа в сутки. Если мы придем за ним, мы должны быть готовы. Мы все это знаем.

Мой отец делает длинный вдох и на мгновение закрывает глаза, прежде чем пронзить меня еще одним холодным взглядом.

— С тех пор как это случилось, ему нездоровится, Майкл. Ты знаешь это; ты просто не хочешь признать это. Я знаю, что ты любишь его. — Его брови напрягаются. — Я тоже.

Он ударяет кулаком по груди.

— Но он потерян для нас. Он как умирающее животное. Это милосердие — прекратить его жизнь. — Он медленно качает головой. — Он живет как затворник в том доме, прячется в том лесу и делает все возможное, чтобы погубить нас. Скоро никто не будет уважать имя, над которым я тяжело работал.

Он вздохнул с досадой, его седые усы приподнялись.

— К тому времени, когда ты придешь к власти, наше имя ничего не будет значить, и люди не будут тебя уважать.

В комнате надолго воцаряется тишина, пока я думаю о жизни без Рафа. Он прав, обвиняя нас. Это полностью наша вина.

Но ирландцы отрицают это. У нас нет доказательств обратного, а начинать войну без доказательств — это не то, как я веду дела. Тогда люди перестают тебя уважать, а страх и уважение должны идти рука об руку, иначе имя, за которое так боролся мой отец, будет известно как трусость. А я не гребаный трус.

— Тебе лучше разобраться с этим поскорее, — говорит мой отец. — Я не буду ждать, пока он разорит нас так сильно, что мы не сможем из этого выкарабкаться.

— Этого не случится. — Мой тон резковат.

— Посмотрим. — Он дергает плечом, пристально смотрит на меня и откидывается на спинку вращающегося кресла.

В комнате воцаряется тишина, он несколько секунд смотрит в потолок, пока снова не открывает рот.

— Ты уже нашел себе жену?

И в кои-то веки я рад, что мы сменили тему, хотя эта тема раздражает меня не меньше.

— Поскольку Киара — не вариант, ты должен решить, и поскорее.

Мышца на моем веке дергается.

— Никогда не хотел Киару.

Джио усмехается, и я поднимаю на него глаза со смертельным взглядом.

В его глазах играет веселье, и он заставляет себя замолчать.

— Тебе лучше поскорее найти жену, — насмехается мой отец. — Или я найду ее для тебя, а последние два раза, когда я пытался, ты отвергал их. Твой старик уже хочет на пенсию.

Это все, о чем он думал в последние пару месяцев. Хочет поехать с мамой купить дом где-нибудь за границей. Говорит, что он слишком стар для такой жизни и заслуживает отдыха.

— Я даю тебе две недели, — говорит он. — Это все.

— Что? — Мой голос становится громче. — Я никак не могу найти кого—то за две недели.

— Ну... — Он поднимается на ноги, поправляя пиджак своего черного костюма и натягивая его. — Тебе лучше, или ты женишься на последней, которую я выбрал. — Затем глубоко вздыхает. — Ты должен показать нашим людям, что ты мужчина, а у мужчины есть семья. Ты не обязан любить ее.

На его губах заиграла осторожная ухмылка.