Вот тогда Крохе стало по настоящему страшно. Песня звучала как жуткая эпитафия им обоим, печально и вместе с тем агрессивно – может быть, так могло петь все мертвое воинство Арсеникума, обрети оно вдруг голосовые связки. Немалым усилием воли Кроха подавил желание вскочить и вслепую бежать вперед, натыкаясь на стены и обдирая руки, лишь бы только не стоять на месте. Но это-то как раз и могло привести их к гибели.

Поэтому Кроха просто запалил еще одну лучину, и сказал возникшему и мрака лицу Пеки – белому, как лед далекий северных стран:

– Не бойся, Пека, это ветер.

Пека помотал головой, не соглашаясь. Было видно, что ему тоже хочется бежать, пока ноги не откажут служить и пена не пойдет изо рта.

Или пока те, что поют, не поймают его в темноте.

– Конечно ветер, Пека. Этот туннель – он как труба, ветер в нем создает эту песнь.

Впервые за много лет мы открыли проход – вот и играет.

Напарник Крохи пересек туннель и прислонился к стене рядом. Песня, то печальная, то жесткая, плыла над ними, пробивалась из каменных стен и гладкого пола.

И тут Кроха сделал то, что совершенно от себя не ожидал – он снова заснул.

Истомленный, изнервничавший организм, явно знал лучше хозяина что ему надо.

Лучина догорела, а поющие так и не пришли.

Утром… субъективным, потому что встроенные хронометры расхитителей гробниц показывали только личное время их хозяев, о себе впервые заявил голод. Проснувшись в полной темноте, Кроха печально заметил, что думает о еде – не слишком типичная мысль, если учесть, что ты проснулся в одном из похороненных глубоко под землей туннелей усыпальницы могущественного колдуна, а вместо плюшевого мишки тебе согревали ночь триста добровольно сгинувших фанатиков. Но тем не менее – хотелось есть, и мысль эта, идущая откуда-то из мрачных глубин подкорки имела все шансы выйти на первый план, оттеснив надежду и страх.

Загнав поглубже мысли о еде, двинулись дальше. Коридор был по-прежнему украшен рисунками, наверное, даже богаче чем раньше, но внимания на это уже не обращали – чувство эстетики отмерло окончательно. Лучина – спасительный светоч – разгоняла темноту в двух метрах впереди, в уже чуть позади черный полог вновь накатывал, скрывал пройденные метры.

Дважды проходили крохотные помещения – похоже на караулки. Если бы тут было кого караулить. Что еще удивительнее – у стен висели на цепях подобие деревянных нар. Для кого были эти минимальные удобства, Кроха не хотел и думать. Его самого терзали смутные видения – проплывал под ногами каменный пол, исчезал позади, и казалось что Пека с Крохой совсем не двигаются – застряли на торце исполинского бесконечного колеса, что крутится и крутится без остановки, вращаемое усталыми шагами тысячи вот таких как они – тысячи потерявшихся без света и в безвременье мотыльков.

Когда стало совсем тоскливо, достигли отстойников. Это Пека их так назвал – на самом деле это были неглубокие квадратные бассейны, облицованные четырехугольной плиткой с замысловатым рисунком. Бассейны наполняла вода – тепловатая и поросшая поземной бесцветной ряской, которая благоухала как центнер пролежавшей полдня на солнце рыбы.

Здесь жили мокрицы – сколькие безногие создания, что медленно ползли по наклонной стене, иногда окуная свои полупрозрачные тела в пахучую влагу. К свету они были непривычны, и потому стремились укрыться в водорослевые заросли. Вода покрывалась мелкой рябью, будто под слоем водяной травки шевелилась, какая то мелкая водная живность – однако, что было на дне бассейна, Крохе выяснять совершенно не хотелось.

А вот Пека со странным выражением смотрел на уползавших мокриц, пока напарник не потянул его за собой.

От нечего делать Кроха считал шаги, занятие это помогало убить время и ненужные мысли. Так, например, отстойники встречались через каждые пятьдесят два шага или тридцать вздохов, или четверть сгоревшего прутика. Примерно на каждый двадцатый шаг приходилась развилка – а на каждый двухсотый – двойная или даже тройная.

Правда, зачастую получалось так, что коридор делал плавный оборот в недрах земных и возвращался назад. Плутать тут можно было до бесконечности и надежда найти верный путь на поверхность все больше таяла в душе Крохи.

Тем неожиданнее оказалось встретить после многочасового пути узкий и длинный желоб, решительно непохожий на все виденное ранее.

– Ой, – сказал Пека, остановившись, – а это что?

Начало желоба находилось прямо под ногами, чуть в стороне обретался очередной бассейн и вытекающая из него струйка воды, спускалась по желобу в темноту. Справа и слева спуск обрамляли узенькие карнизы, которые ступеньками следовали друг за другом. Пол был густо покрыт слизью. Рисунков на стене не было.

– Похоже, они забыли сделать ступени, – произнес Пека и аккуратно шагнул вперед.

– Пека, стой! – крикнул Кроха и попытался уцепить друга за рукав, но не успел.

Поскользнувшийся Пека уже катился вниз по слизи. Он отчаянно верещал, размахивал руками, и отчасти из-за этого его развернуло поперек желоба. Не проехав и трех метров, Крохин напарник пристал к одному из карнизов. Кроха посветил лучиной и увидел, как Пека встает на ноги – был он перемазан и здорово смахивал на Арсениковых постояльцев.

– Чего! – завопил он, с трудом удерживая равновесие на узкой полоске камня.

– Это ловушка! – крикнул Кроха, – я знаю! Я читал!

– Чего ты читал?!

– Когда ты достигнешь конца желоба, сверху скатится огромный круглый камень и он размажет тебя по стенам! Я помню, такое случалось!

Пека замер на своем карнизе. Потерянно обернулся:

– Откуда ты знаешь, что это правда?

– Такие гробницы, как эта, всегда наполнены ловушками. Например, колья, они открываются под тобой, или…

– Постой! – закричал Пека, – я попытаюсь выбраться.

– Нет! Не пытайся! Тут слишком сколько, скатишься вниз, ловушка сработает.

Но Пека все равно попробовал. Первая же попытка чуть не привела к падению. Кроха кусал губы, наблюдая за старания приятеля – надо же так вляпаться.

– Что же мне делать!? – дрожащим голосом вопросил Пека, – как же так.

– Подожди! Я что ни будь придумаю! – крикнул Кроха и опустился у стены подле карниза.

В голову ничего не шло. Пека явно попал в западню, да еще сильно давило осознание, что впереди ловушка, а значит тупик.

– Маки… эй, Маки, ты же меня не оставишь?

– Что ты городишь, Пека! Не куда я тебя не оставлю! Да будь ты проклят, Арсеникум!! – заорал, неожиданно, Кроха и по щекам Пеки вновь покатились слезы. Он явно уже причислил себя к тем четыремстам мертвецам в пределах пирамиды.

– Сволочь, Арсеникум, сволочь, и после смерти гадишь людям!!

– Кроха…

– Помолчи!! Я придумал… – сказал Кроха, – сейчас сниму рубашку, ее длины должно хватить, чтобы ты дотянулся…

– Кроха! Ты гений, Кроха!

– Тихо! На, держи рубашку! Да поаккуратнее там…

Кроха лег на живот в мерзкую тепловатую слизь и спустил свою грубую домотканую рубаху вниз по желобу. Там, на карнизе Пека со свежевоспрянувшей надеждой отчаянно потянулся к свободе. Рубашки не хватало – ее рукав болтался в десяти сантиметрах от растопыренной в поисках опоры Пекиной руки. Пека тянулся изо всех сил. Не доставал.

– Ну давай, Пека, еще чуть-чуть!

– Не получается… – стонал тот, – слезь ниже.

– Не могу, скачусь!

Кроха удерживал рубашку кончиками пальцев, спустился еще ниже, и Пека, наконец, сумел ухватить вожделенный рукав. И тут же повис на ней всем весом. Кроха предупреждающе крикнул, но вновь опоздал – рубашка резко выдралась у него из пальцев и Пека, все еще сжимая ее в руках, уехал во тьму.

Кроха окаменел в ожидании неизбежного. Камень вот-вот должен был обрушиться вслед за невезучим напарником. Сердце заполошно билось, на коже выступил ледяной пот.

Томительно тянулись секунды.

Пека начал ругаться только через три минуты. Заковыристые его ругательства были, в основном адресованы святому Арсеникуму, но перепадало и паникеру Крохе, везде видящему опасность. Кроха кричал сверху, что то не паникерство, а напротив, осторожность, но напарник не слушал – продолжа костерить его почем зря, густо мешая ругань со слезами облегчения.