Глава 38

Массимо

— Он очнулся, — говорит Ренцо, когда я прихожу в себя, привязанный к стулу посреди гостиной. Интересно, когда пришел этот придурок и позвонила ли ему Рина, или он просто появился в подходящий момент. Боль пронзает лоб, и мои веки тяжелеют, но я заставляю себя не закрывать глаза. Моя жена расхаживает по комнате, сжимая и разжимая кулаки, вид у нее испуганный и напряженный.

— Mia amata, — хриплю я, желая, чтобы она посмотрела на меня. — Дай мне объяснить.

Ренцо издает резкий смешок и запрокидывает мою голову назад.

— Слишком поздно, мудак.

Он поднимает сжатый кулак, но Рина бросается вперед и хватает его за руку.

— Нет. Не причиняй ему боль.

Он прищуривается, глядя на нее.

— Какого хрена, Ри-ри?

Я уже говорил, что ненавижу, когда он называет мою жену таким прозвищем? Меня чертовски достало, что он вмешивается в мой брак. Если я выберусь из ситуации живым, я разберусь с этим засранцем раз и навсегда.

— Развяжи меня, — не обращая внимания на Ренцо, я сосредотачиваюсь исключительно на своей жене. Меня бесит, что он здесь, и я боюсь, какую ерунду он ей залечивал, пока я был без сознания. Катарина эмоционально потрясена и не может ясно мыслить, значит, она уязвима, и это не сулит мне ничего хорошего.

— Почему, Массимо? — она лихорадочно ходит взад-вперед. — Почему ты ничего не сделал? Ты хоть представляешь, что твой брат творил, пока ты крепко спал в своей постели?

От ее слов меня будто окатывает ледяной водой.

Она вся дрожит, и с моих губ срывается рычание, когда Ренцо обхватывает ее руками. Она отталкивает его, не глядя, и смотрит на меня с самым измученным выражением на лице.

Прежде чем я успеваю объяснить, она начинает свою историю.

— Я была невинной тринадцатилетней девочкой, которая покупала вечернее платье в тот день, когда он похитил меня. Я ни на что не обращала внимания, потому что мечтала о мальчике, который в тот вечер устраивал вечеринку. Лайонел был моей первой детской влюбленностью, и я так хотела, чтобы он поцеловал меня. Выходя из торгового центра, я витала в облаках и даже не заметила приближения Карло. Следующее, что помню: я нахожусь в кузове фургона с тремя незнакомыми мужчинами, и они связывают мои руки и лодыжки веревкой.

Она опускается на пол и садится передо мной, скрестив ноги. Ее взгляд затуманивается, она погружается в прошлое. Нижняя губа дрожит, когда она говорит.

— На тот момент я никогда даже не целовалась. Папа оберегал меня, и я была совершенно невинна. Карло быстро лишил меня этой невинности. Он раздел меня догола в фургоне на глазах у своих людей, — по ее лицу текут слезы. — Он ржал из-за моего спортивного лифчика и маленькой груди. Засунул в меня свои пальцы, — по ее телу пробегает дрожь, она смотрит в пространство, — и сказал своим людям, чтобы они тоже почувствовали, насколько тугая его маленькая девственница, — она зажмуривает глаза, и ее боль отдается в моей груди. — Он внес меня голой в ваш дом через заднюю дверь. Твоя мать проходила мимо нас по коридору. Она остановилась на секунду, и я закричала, зовя на помощь, потом Карло схватил меня за горло и сжал так сильно, что я не могла дышать.

Ее грудь сотрясается, а по лицу продолжают течь слезы. Слушать ее это — пытка, но я обязан молчать, пока она рассказывает.

— Она видела, как он открыл дверь в подвал и спустил меня вниз. Карло бросил меня в клетку и запер дверь. Было холодно, и я так испугалась, что описалась. Он посмеялся надо мной, выключил весь свет и оставил меня там.

По ее телу пробегает дрожь, но она поднимает руку, чтобы удержать Ренцо на расстоянии, когда тот приближается к ней.

— Тебе не обязательно переживать это снова, Ри-ри, — он присаживается перед ней на корточки. — Ты ему ничего не должна. Просто убей его, и покончим с этим.

— Нет! — она сверлит его острым взглядом. — Нет.

Он разочарованно вздыхает, подходит к окну и смотрит на сад и бассейн.

Я не говорю ей остановиться или еще что-нибудь. Я знаю, что ей нужно выговориться и, хотя это убивает меня изнутри, я не стану ее перебивать. Ей нужно излить душу. Может быть, тогда она будет готова выслушать мои объяснения, и мы сможем попытаться понять, как, черт возьми, нам двигаться дальше.

— Я всю ночь плакала, звала папу, — шепчет она, продолжая рассказ. — Было так холодно, Карло оставил меня сидеть в собственной моче. Я была голодна, замерзла и напугана. Дом ведь такой старый. Трубы гремели, а ветер свистел в вентиляционных отверстиях, издавая жуткий шум. Я кричала от ужаса. Когда он появился на следующее утро, я так охрипла, что едва могла говорить.

Острая боль пронзает мое сердце, и я жалею, что не могу откопать своего брата и несколько раз убить его за то, что он сделал с моей женой.

— На следующее утро он лишил меня девственности, — говорит она бесстрастным голосом. — Я попросила поесть, и он накормил меня своим членом. Он насиловал мой рот, мою киску, мою задницу. Это продолжалось часами, и было чертовски больно. Я звала папу, а Карло давал мне пощечины каждый раз, когда я произносила его имя, насмехаясь, что именно он преподнес меня ему на блюдечке в качестве обмена.

— Господи, Рина. Мне так жаль. Карло был животным. Диким, жестоким ублюдком. Если бы он уже не был мертв, я бы убил его за то, что он сделал с тобой, — слезы наворачиваются на глаза, и от боли мой желудок скручивается в узел. Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Я борюсь со своими оковами, хочу подойти к ней, даже зная, что я — последний человек, к которому она хочет прикоснуться, вновь переживая эти ужасы.

Когда она продолжает, в ее глазах появляется отсутствующий взгляд.

— Он называл меня мерзкой. У него был богатый запас креативных оскорблений в мой адрес. Ему было недостаточно унизить мое тело, он хотел разрушить мою личность. Он мыл меня в холодной ванне, прежде чем трахнуть. Но еще ему очень нравилось трахать меня, когда я была вся в порезах и крови.

— Хватит! — кричит Ренцо, хватая себя за волосы. — Я больше не могу это слушать! Какая же ты дура, что распинаешься перед ним!

— Ты знаешь, где дверь, — говорит она холодным тоном, не глядя на него. — Либо уходи, либо держи рот на замке.

Прислонившись головой к стене, он закрывает глаза и глубоко дышит, не делая ни малейшего движения, чтобы уйти. Я надеюсь, что он просто отвалит и оставит нас разбираться с этим в одиночку.

Рина обхватывает себя руками, все ее тело дрожит.

— Он снимал меня на видео и делал фотографии, чтобы поделиться со своими людьми. Иногда он позволял им трахать меня в награду. Он регулярно бил меня кулаками и пинал, когда я вызывала у него недовольство, — продолжает она. — Он столько раз душил меня чуть ли не до смерти. Использовал ножи и другие инструменты. К тому времени, когда меня спасли, вся моя кожа была в ранах.

Я вцепляюсь в подлокотники, с трудом сглатывая комок в горле.

— Шрамы на твоих бедрах, — выдавливаю я.

Она кивает.

— Он сделал это. Привязал меня цепями к потолку за бедра. И оставил висеть там несколько часов.

Боль, не похожая ни на что, что я когда-либо испытывал раньше, пронзает меня со всех сторон, и я хочу уничтожить весь мир за несправедливость. Почему кто-то посмел так поступить с маленькой девочкой? Я всегда знал, что мой брат — чудовище, но это… это… невозможно себе представить. Я пытаюсь сдержать слезы, но трудно оставаться равнодушным, слушая это.

— Операция, которую оплатил Саверио, позволила устранить большую часть повреждений на теле, но некоторые шрамы было слишком сложно замаскировать, — она смеривает меня убийственным взглядом, который пронзает мою кожу и проникает в самое сердце. — В основном я была игрушкой Карло, но Примо и твой отец тоже издевались надо мной.

Новый приступ ужаса накатывает на меня мощными волнами. Тошнота подступает к горлу. Во мне бушует столько эмоций.

Моя семья причиняла ей боль снова и снова, а я не знал.

Я не знал, что женщина, которую я люблю, королева, рядом с которой я лежу каждую ночь, так ужасно страдала от рук моих родственников.

Мне стыдно, что я Греко.

— Мне очень жаль. Я и так их ненавидел, но сейчас нет слов, чтобы описать мои чувства. Я…

— Прибереги свое сочувствие, — шипит Ренцо, пересекая комнату и свирепо глядя на меня сверху вниз. — Все это произошло, пока ты был наверху. Эти больные ублюдки держали ее семь месяцев, безостановочно издеваясь над ней, в то время как ты жил своей жизнью, игнорируя несправедливость, творящуюся в подвале. Ей было тринадцать! Она была милой невинной девочкой, а твой брат превратил ее жизнь в сущий ад!

— Я не знал, Рина, — говорю я, игнорируя этого придурка и глядя на свою жену, умоляя ее посмотреть на меня. — Мне было четырнадцать, и они держали меня подальше от всего. Называли маменькиным сынком. Ошибкой природы. Намеренно игнорировали. Ты это знаешь! Я говорил тебе. Когда я наткнулся на тебя в подвале, тогда впервые узнал о твоем существовании, и не смог забыть.

Я мысленно возвращаюсь в прошлое. Боль пронзает мою грудь, а желчь подкатывает к горлу.

— В тот день я подрался со своим отцом и Карло, но они были взрослыми, а я ребенком. Я не мог противостоять их силе. Они избили меня, сломали руку и три ребра, а еще у меня была травма головы, из-за которой я на несколько дней потерял сознание. Когда я в конце концов очнулся с сотрясением мозга, я ничего не помнил. Потом воспоминания вернулись. С той минуты, как проснулся, я только о тебе и думал, ты преследовала меня во снах. Несколько недель я был прикован к постели, заперт в своей комнате. Я плакал, не переставая и умолял маму помочь тебе. Она рассказала, что пыталась связаться с Маццоне, когда Карло впервые привел тебя в дом, но ее предал человек, которому она доверяла, и мой отец отправил ее в больницу. Он угрожал нам. Сказал, что убьет нас обоих, если она снова попытается вмешаться. Именно тогда он стал накачивать ее наркотиками.