РЕН

Сцена устроена как гостиная: два кресла по правую сторону и одно по левую, между ними низкий столик. Фаддей занимает одно из кресел справа, а рядом с ним сидит телеведущая Люсинда Хинсон. У Фаддея в руке его фирменный тонкий микрофон, но Люсинда подключила к своему пастельно — розовому блейзеру маленький микрофон. Ее облегающая юбка мятно — зеленого цвета, из — за чего она выглядит так, будто весна блеванула ей на одежду. Сзади на юбке длинный разрез, и это единственная причина, по которой она может скрестить ноги.

— Мы приберегли лучшее напоследок, не так ли, Люсинда? — Фаддей поворачивается, чтобы посмотреть на женщину, а затем снова на толпу, подмигивая им. Театр, как и в прошлый раз, полон людей, хотя их трудно разглядеть в свете такого количества ярких сценических огней.

— О, Фаддей, я не выбираю фаворитов. — Люсинда хихикает и отмахивается от старого ублюдка с прилизанными волосами.

Ты мне тоже не нравишься, Люсинда.

— Слишком верно. Без дальнейших церемоний давайте поприветствуем нашего последнего участника этой ночи, чемпиона Ареса. — Это напоминание о том, что мы не стоим большего, чем наша личность чемпиона.

Ни Фаддей, ни Люсинда не встают со своих мест. Они оба поворачиваются лицом туда, где я стою за кулисами, нетерпение проявляется только тогда, когда их лица отвернуты от толпы. Руперт суетится позади меня, пытаясь выгнать меня на сцену. Должно быть, он вспомнил мое последнее предупреждение держать руки подальше от меня, потому что не пытается вытолкнуть меня туда.

— Мисс Торрес, эм, Рен.

Я медленно поворачиваю голову и пристально смотрю на ассистента. Он подходящая мишень для моего раздражения? На самом деле да. Он предпочитает работать на этих придурков.

— Извините, мэм. Мисс Торрес, мэм. — Он запинается. — Не могли бы вы выйти на сцену, пожалуйста.

Я готова покончить с этим, чтобы можно было приступить к следующему этапу пыток. Я выхожу на сцену как раз в тот момент, когда Руперт дергается, как будто у него вот — вот разорвется аневризма. Его вздох облегчения сопровождает меня на сцене.

Я прохожу по сцене уверенными шагами, оглядывая публику, когда занимаю свое место. Я не вижу лиц, только смутные очертания движущихся тел. Тем не менее, невозможно не услышать улюлюканье и свист толпы. Они выкрикивают мое имя. Некоторые кричат, что любят меня. Другие освистывают и называют меня шлюхой. Поговорим о ударе хлыста.

— Вау, ты только послушай этот прием? — Люсинда улыбается толпе, но когда она поворачивается ко мне, это превращается в ухмылку.

— Рен Торрес. Чемпионка Ареса, — говорит Фаддей своим дикторским голосом. — Должно быть, это очень волнующе — слышать свое имя на устах стольких семей на прекрасной территории Зевса и Геры.

— Это мечта, — говорю я невозмутимо, без малейшей интонации в голосе. Фаддей хихикает, но у Люсинды дергается глаз, как будто она хочет наорать на меня.

— Я бы так и сказал. — Фаддей поворачивается к толпе и преувеличенно подмигивает. — Скажи нам, Рен, какая часть игры была твоей любимой до сих пор? — Фаддей подпирает подбородок кулаком, его локоть покоится на подлокотнике кресла. Он выглядит так, словно кто — то дал ему указания, как быть заинтересованным слушателем. Я видела его, когда камера не снимала, и я знаю, какой он мудак.

— Как я вообще могу выбирать? — Отвечаю я.

Мой микрофон работает слишком громко, усиливая мой голос и заставляя его эхом разноситься по залу. Фаддей изо всех сил пытается сохранить улыбку, когда из толпы доносится несколько криков. Кто — то выкрикивает: «убийство Гидры», затем раздается крик: «Быть заваленной Атласом».

Это действительно мило. Я медленно поворачиваю голову к толпе, моргаю, а затем снова поворачиваюсь к Фаддейу и Люсинде.

— Итак, Рен, в прошлый раз, когда мы разговаривали, мы говорили о том, что Игры становятся семейной традицией. — Люсинда улыбается мне, в ее глазах появляется озорной блеск. Она распрямляет ноги, а затем снова скрещивает их. Движение должно быть чувственным, но я не могу представить, что она пытается соблазнить меня. Даже если бы я увлекалась женщинами, она была бы не в моем вкусе. — Теперь, когда у тебя есть реальный опыт в качестве чемпиона, как, по — твоему, твоя мать оценила бы твое выступление?

Низкое гудение раздается у меня в ухе, заглушая хихикающие голоса в толпе. Фурия поднимается у меня под кожей. Она осудила Люсинду, и она недостойна этого. Какие бы поступки она ни совершила, помимо того, что была абсолютным ничтожеством, это стекает с ее кожи. Она пропитана злобой. Люсинда Хинсон нехороший человек, и Фурия скребется во мне, требуя, чтобы мы ее осудили.

Я сосредотачиваюсь на своих вдохах, считаю про себя до десяти, а затем возвращаюсь к нулю. Последнее, что мне нужно, это чтобы мои крылья вырвались на свободу в прямом эфире.

— Я думаю, моей маме было бы очень грустно, что Игры все еще проводятся. — И, вероятно, она была бы очень зла из — за того, что она умерла без причины. Она была убита другим чемпионом, у которого случайно оказался клинок Гефеста, одно из немногих видов оружия, которым можно убить Фурию. Они даже не дрались. Чемпион просто ударил ее ножом в спину, чтобы избавиться от своего соперника.

В толпе воцаряется тишина. Люсинда таращится на меня, прежде чем откинуть голову назад и рассмеяться. — У тебя определенно необузданное чувство юмора, не так ли?

— Шутка. Верно. — Я хочу отчитать ее за то, что она отнеслась к смерти двух чемпионов в наших играх, не говоря уже о бесчисленных других, как к приятному времяпрепровождению. Но я не могу. Я могла бы на мгновение почувствовать свое превосходство, поставив ее на место, но в конечном счете это не имеет значения. Люсинде насрать, что Тайсон и Ченс умерли. Что так много других до них погибло, соревнуясь в никчемной игре. И последнее, что мне нужно, это привлекать больше внимания к своей неудовлетворенности. Мне не нужно, чтобы все знали, что мы с Атласом замышляем свергнуть Богов. Я не смогу заключать союзы, если буду мертва.

— Скажи нам, если ты выиграешь игры, что ты хочешь сделать в первую очередь? — Спрашивает Люсинда.

На этот раз мой ответ даже не ложь. — Я не могу дождаться, когда просплю целый день в мягкой постели.

Толпа смеется. Фаддей и Люсинда обмениваются шутливыми взглядами, прежде чем Фаддей поворачивается к толпе.

— Может быть, у тебя появился кто — то особенный, с кем ты сможешь разделить эту постель. — Фаддей хихикает, и на этот раз я даже не пытаюсь скрыть свое отвращение. Ни один из них этого не замечает.

— Вот и все. Чемпион Ареса во плоти. Мы все будем следить, чтобы тебе досталась удобная кровать. — Фаддей подмигивает, а я стараюсь не блевануть.

Руперт сейчас находится по другую сторону сцены, дико жестикулируя мне, чтобы я встала. Полагаю, интервью окончено.

— О, еще кое — что, прежде чем ты уйдешь. — Люсинда тянется за спину и достает оранжевый конверт. Она сидела на нем? О черт. Думаю, пришло время для следующего испытания. — Да воздашь ты честь богам, — говорит она, передавая его мне.

Бумага теплая. Серьезно, это было у нее под задницей? Я топаю со сцены, ожидая, пока окажусь за кулисами, чтобы разорвать бумагу. В углу есть небольшая полка, на которой горит крошечная лампочка, освещающая какие — то бумаги. Я направляюсь к свету, вытаскивая плотную бумагу из конверта. Я поднесла его к лампе и прочитала фразу, нацарапанную поперек страницы.

Кабан скрывается под застывшими огнями луга. Поймать его и вернуть живым.

Отлично. Еще одна загадочная подсказка, значения которой я не знаю. Я поднимаю голову и обыскиваю закулисье театра. Руперт там, нервно теребит в руках листок бумаги, но я не вижу никого из других чемпионов.

— Вы что, издеваетесь? — Я чертыхаюсь себе под нос. Я была последней, у кого брали интервью. Престон был первым, и это было больше часа назад. У этого ублюдка было преимущество передо мной на целый час? Это чушь собачья.

— Где выход? — Я рычу на Руперта, проходя мимо него, когда он указывает через плечо. Я иду по длинному, узкому коридору и в конце нахожу дверь. Деревянные стены выкрашены в черный цвет, и их почти невозможно разглядеть. В этом театре нет ничего особенного, что отличало бы его от Нью — Йоркского. Мы могли бы быть где угодно.

Я оборачиваюсь и обнаруживаю, что Руперт пристально смотрит на меня, все еще находясь на том же месте, где я его оставила.

— Где мы находимся? — спросила я.

Руперт прочищает горло, прежде чем ответить. — Лас — Вегас.

Думаю, это объясняет нелепую зимнюю одежду.