На палубе капитан и пассажир постояли у перил. Ночь тихонько пришла из Заречья, стерла краски берегов, позволила луговым и лесным туманам, пропахшим дымками осенних костров, перебраться на реку и не спеша принялась зажигать на ветвях прибрежных сосен первые неяркие звезды.
- Вглядись-ка получше вон туда, в левобережье, - указал капитан собеседнику. - Видишь, где луна над лесом... Там мы с тобой, брат, когда-то по волкам охотились. Дальше Козлихинская топь была, верстах в тридцати, помнишь? Теперь все стало заливом обновленной Волги. Так ты, Макарий Гаврилович, и не ведаешь, чем здесь наша война на болоте кончилась? Вот слушай!
Как восстановили мы шанинский самолет, пошли вдвоем с Сергеем Капитоновичем опять в больницу, потому что поначалу докторша запретила нам больную Тоню волновать и тревожить. Однако операцию ей сделали успешно, стала она помаленьку подниматься, да только доктора еще пуще беспокоились за больную, чем вначале, уж очень могли потрясти ее вести об отце и женихе. Сам посуди: про то, что отец жив и давно ищет дочку, Тоня просто ничего не знала по милости пастырей духовных, а мою-то "гибель" она видела с баржи своими глазами, потому встреча с "воскресшим" могла ее просто погубить. Как ни готовила Тоню докторша к некой важной встрече, все же до последней минуты так и не отважилась сказать правду - дескать, жених твой живехонек!
Не стану рассказывать, как больная приняла весть об отце и как встретила его... Поправка ее с того часа пошла быстрее, однако даже родной отец не смог поколебать ее решимости остаться монахиней. Что-то лишь слегка дрогнуло в ней, по мнению Сергея Капитоновича, первая тень сомнения мелькнула насчет того, правильный ли жизненный путь уготовили ей наставники... И тут настал черед показать ей меня...
Верите ли, у самой докторши руки тряслись, когда Сергей Капитонович открыл дверь палаты, взял меня за рукав и подвел к Тоне. Что у нее в глазах в первый миг отразилось, куда мне пытаться и передать! А в следующую минуту память вернула ей все: обряд в соборе, епископские ножницы, обет отречения от мира... Ни кровиночки в лице не осталось у Тони! Застонала, лицо закрыла, будто защищаясь от наваждения, упала назад на подушки словно бездыханная.
Вот когда и я понял, как это можно среди бела дня свету не взвидеть! На колени кинулся, все кругом позабыл, целую ее, и сам уж вроде без ума, без памяти. Докторша сделала ей впрыскивание, в память привела...
"Саша! - плачет больная наша, уже громко, навзрыд. - Ну что же ты так опоздал? Ведь я все равно как в могиле для тебя!"
"Истинная любовь даже с того света возвращает! - говорит отец. - А его любовь уже горы сдвинула. Вернет она и тебя к свету, потому что ты, девочка моя, не в могиле, а только в сетях".
"Я поклялась, я пострижена! - плачет Тоня. - Нельзя же мне постыдной расстригой стать? Бог не любит изменчивых и клятвопреступных душ".
"Не отчаивайся, - отец ей. - Нет клятвопреступления там, где клятву вынудили обманом, постригали несовершеннолетнюю, при живом отце и любящем женихе".
"Никто не знал, что он живой", - рыдает Тоня.
Тут-то и пришлось поведать ей, как протоиерей Николай видел меня в костромской больнице, как скрывал от нее документы, отцову фотографию с адресами и 12-го, и 18-го годов, пачку ассигнаций, что мама держала в сумочке на шее, ее кольца и часики... Вся горькая жизнь припомнилась ей...
Попросила Тоня прийти в палату свою прежнюю наставницу, мать-игуменью, и та после долгих отнекиваний в конце концов пришла вместе с попадьей Серафимой. И тут настоятельница выразила полную готовность игуменской своей властью снять с Тони обет монашества, поскольку, мол, обет был принесен по неведению Тониных жизненных обстоятельств. Пожалуй, эта легкость в столь важном решении более всего и поразила Тоню! Попадья Серафима молила Тоню похлопотать перед властями о возвращении "столбушков-сверточков" с золотыми монетами из железного ларчика, найденного летчиками в котомке Стельцова, поелику столбушки эти не мамочке Тониной принадлежали, а отцу протоиерею. Он, мол, желал Тоне только блага, чтобы возвеличить убогую обитель через прославленную святую целительницу.
Тут еще кое-что прояснилось для молодой девушки. Она и не. подозревала, что уготовлена ей была роль угодницы и чудотворицы.
По прошествии нескольких дней докторша тихонько велела унести из палаты Тонину рясу и клобук. Тоня лежала, отвернувшись к стене, и ничего не сказала. Выписали ее из больницы в простом платье и белом платке оренбургском... Сейчас в Горьком детским врачом.
- Значит, и впрямь стала целительницей?
- Как видишь! Учиться вместе пошли - я на штурмана, она в медицинский. Старшего нашего в честь деда Сергеем назвали, летчиком-истребителем служит. Только уж не на "фарманах"...
...Протяжный сигнал с низовьев отдался эхом от волжских берегов. Сквозь прозрачные свитки речного тумана мелькнули близкие огни буксирного теплохода. Капитан "Лассаля" снова вернулся на мостик взглянуть, как разойдутся суда. Он сам взялся за рукоять гудка и посигналил встречному.
Конец