Глава 54

Ксавьер

Моя мать собирает секреты, как трофеи, и прячет их подальше, чтобы потом изучить в темноте. Когда я спросил ее о Джексоне, она притворилась невежественной, отмахнувшись от меня под предлогом работы. Но мне было виднее.

За ее пренебрежительным фасадом ее разум уже анализировал эту новую информацию, определяя, как она могла бы использовать ее в своих интересах. Хотя она утверждала, что не знала о неблагоразумии моего отца, я цеплялся за крупицу надежды, что она знала больше, чем показывала.

Я думал, Виктории потребуется всего несколько дней, чтобы собрать информацию, необходимую для разгадки этой тайны, но она не спеша потратила несколько недель. Она игнорировала мои телефонные звонки и не отвечала на сообщения. Когда я появился у ее двери, она меня отшила.

Меня все больше расстраивало отсутствие интереса со стороны матери, но она ушла в себя, потому что ее поиски были более тщательными, чем мои, и требовали более глубокого погружения. Мне потребовалось несколько дней, и у меня была неполная информация о Джексоне. Виктории потребовалось три недели, прежде чем она позвонила мне, чтобы встретиться, и явилась с историей жизни Джексона и даже больше.

Виктория подходит к кухонному столу с усталым выражением лица, резкий стук ее каблуков нарушает тишину. Она бросает в меня три папки, и они шлепаются на деревянную поверхность.

— Твой отец – монстр.

Темные круги окружают ее налитые кровью глаза, глубокие пурпурные пятна омрачают ее обычно безупречный цвет лица. Она опускается в кресло напротив меня с вялым вздохом, даже не пытаясь скрыть тяжелую усталость, навалившуюся на нее.

— Что это? — Я хватаю темно-синюю папку и начинаю листать страницы. В ней полно фотографий молодых женщин.

— Досье на каждую шлюху, которую Малкольм преследовал на протяжении многих лет. Ближе к концу ты увидишь фотографию своей маленькой подружки, — она устало взмахивает рукой. — Мне нужно выпить.

Я игнорирую ее оскорбления и ищу профиль Кей. Ничто в досье о ней меня не удивляет.

Дверцы шкафа открываются, когда Виктория встает, чтобы порыться в них. Она хватает большой бокал для вина, чаша которого помутнела от отпечатков пальцев, и с резким треском ставит его на гранитную стойку. Потянувшись под раковину, она достает полупустую бутылку шардоне и откручивает пробку, чтобы щедро налить себе в бокал.

— Ты думала о реабилитации, мама?

Виктория бросает на меня острый взгляд.

— Я знала, что твой отец время от времени добивался внимания молодых женщин. Но не знала, что так было с каждой молодой женщиной в районе трех округов. Думаю, я заслуживаю большего, чем бокал вина, Ксавьер.

Как бы я ни старался, не могу осознать тягу к алкоголизму. Я слепо цепляюсь за сравнения со знакомыми мне вещами: возможно, за мою одержимость Кей. Но огонь, который она разжигает во мне, оставляет мой разум ясным. Не похожим на туман, в который погружается моя мать после каждой выпивки. Но кто я такой, чтобы судить, если я никогда не чувствовал, как вокруг меня смыкаются клаустрофобные стены зависимости?

Я задаюсь вопросом, следует ли мне быть жестче с Викторией, стоит ли попытаться оказать ей какую-то помощь. Имею ли я право осуждать, когда стою в тени собственной одержимости?

— Ты все еще встречаешься с парнями из бассейна? — Меняю я тему.

В ответ Виктория бросает на меня уничтожающий взгляд.

— Я никогда с ними не встречалась, — говорит она, возвращаясь к кухонному столу. — У нас была договоренность.

У моего отца была договоренность с женщиной, которую он обрюхатил. Если она никогда не звонила ему и не просила алиментов, он выписывал ей чек на миллион долларов и больше никогда ее не беспокоил. Этого было достаточно, чтобы она держала рот на замке почти двадцать лет.

— Что-нибудь из этого, — я указываю на стопку папок, — говорит мне о том, преследовал ли Малкольм мать Джексона за то, что она рассказала ему правду?

— Насколько я знаю, у них был разговор пять лет назад, и это был последний раз, когда они общались. Когда я появилась у ее входной двери несколько дней назад, она, казалось, точно знала, кто я такая. Она извинилась за то, что произошло, и сказала, что тогда была другим человеком. — Виктория с отвращением фыркает.

Я отбрасываю первую папку и беру ту, что в темно-зеленой обложке. Открывая ее, я обнаруживаю листы белой бумаги для принтера, исписанные мелким черным текстом. Свидетельство о рождении Джексона лежит поверх первой страницы. Далее следует исчерпывающий отчет о его жизни, сведенный к стерильным фактам и временным рамкам.

Академические достижения отмечены краткими маркированными строками. Никаких поздних ночей, проведенных за учебой, или перенесенного стресса от экзаменов. Просто документы, вырванные из контекста.

В его трудовой книжке указаны компании, должности и сроки. Ничего о дружбе на рабочем месте, офисных шутках или пьяном дебоше после крупной победы.

Медицинские карты и графики, описывающие его здоровье и физическую форму на протяжении десятилетий, несомненно, сделаны с нарушением правил HIPAA¹¹.

Никаких намеков на мысли, страсти или сожаления Джексона. Только конкретные, измеримые данные.

В этих записях нет эмоций. И все же я ищу следы личности своего старшего брата между строк фактов.

— Ты все прочитала? — Спрашиваю я через некоторое время.

Виктория бросает взгляд на бумаги, разбросанные по столу.

— Это читается как роман Стивена Кинга, — сухо отвечает она. — Все это ужасно, но как только начинаешь, тебе нужно узнать, чем все закончится. Похоже, у твоего сводного брата все хорошо благодаря связям его давно потерянного папочки.

Мне приходит в голову, что все это время я должен был винить отца в том, как все обернулось. Именно на него я должен был возложить ответственность. Шок от этого открытия обрушивается на меня, как удар молотка.

— Кей никогда не делала ничего плохого. — Мое лицо хмурится, когда мир вокруг меня замедляется и расплывается. Я словно покидаю свое тело.

Виктория издает вопросительный звук.

— Что? — Спрашивает она, когда я ничего не отвечаю. — О чем ты говоришь?

В течение трех лет я был поглощен навязчивой идеей отомстить девушке, которая не сделала ничего плохого. Я заставил ее заплатить за грехи, которые не принадлежали ей. Я сокрушил ее дух ради собственного развлечения, наслаждаясь ее болью.

— Это даже не вина Кэрри. Не совсем.

— Эта сука должна была знать, — сердито говорит моя мать. — Женщина всегда знает.

Кэрри сказала, что видела фотографии в офисе моего отца, когда была его клиенткой. Она наблюдала, как они медленно исчезают, и слушала его душещипательные истории о том, какая у него была плохая семейная жизнь. У нее были свои причины поступить так, как она поступила, но я не думаю, что она понимала, что при этом причиняет боль моей семье.

В этом никогда не было ничьей вины, кроме Малкольма. Он причинил невыразимую боль и страдания.

— Мне нужно идти, мама. Могу я взять это с собой? — Я указываю на папки и разбросанные бумаги.

Она пожимает плечами, делая глоток из своего бокала.

— Бери. У меня есть копии. Хотя на твоем месте я бы их не читала, — предупреждает Виктория.

Собирая все в аккуратную стопку, я спрашиваю:

— Почему бы и нет?

— Ксавьер, посмотри на меня. — Ухоженные ногти матери впиваются в мою руку, когда она тянется и заставляет меня посмотреть ей в глаза. — Ты лучший мужчина, чем Малкольм. Добрее. Но если ты не будешь осторожен, яд твоего отца заразит тебя до тех пор, пока не останется ничего хорошего. — Ее хватка усиливается, отполированные кончики ногтей почти пронзают мою кожу, чтобы подчеркнуть ее точку зрения. — Я видела гниль, гноящуюся внутри Малкольма. То, что он делал... — Она вздрагивает. — Мерзкие, извращенные вещи. Они преследуют меня, Ксавьер. Я не хочу, чтобы его болезнь передалась тебе.

Я хочу прислушаться к ее предупреждению, но знаю себя. Я заберу эти бумаги и запру их на черный день. Но, подобно предательскому сердцу, они будут биться сквозь стенки моего сейфа, пока я не буду вынужден прочитать их.

— Ты знаешь, я не смогу остановиться, — признаю я.

Виктория вздыхает, понимая всю тяжесть того, что она сделала, и как это ляжет на мои плечи, пока справедливость не восторжествует.

— Я позволила выбору Малкольма управлять моей жизнью на протяжении трех десятилетий. И все, что я могу предъявить – это проблемы с алкоголем и дом, где меня преследуют воспоминания о нем. Не будь таким, как я, Ксав. Не позволяй ему управлять и твоей жизнью тоже.

Мне не хочется признавать ее правоту.

Я оставляю папки на столе и ухожу. Подальше от бумаг, которые наверняка настроят меня против отца. Подальше от биографий, которые заставят меня ненавидеть людей, которых я никогда не встречал. Подальше от папок, грозящих изменить меня в корне.

Все мои конечности онемели и покалывают, но первый глоток свежего воздуха приносит облегчение. Есть еще один человек, с которым мне нужно поговорить, прежде чем меня этот абсурд доконает.

Но после этого с меня хватит.