10. САЛЛИ

Я попросил Тео пожить у меня, потому что был вынужден. Очевидно, я не собирался позволять ей остаться с Ангусом, а отправлять ее домой к Мартинике было слишком рискованно. Тео наверняка расколется и все расскажет, если будет проводить слишком много времени наедине со своей лучшей подругой, и особенно если будет ночевать у нее дома.

Теперь, когда она здесь, я вспоминаю, почему никогда никого не приглашаю в гости.

Этот дом похож на город-призрак. Так было всегда.

Или, по крайней мере, так было последние десять лет.

Я размышляю, следует ли мне поселить ее в восточное или западное крыло. Восточное крыло сейчас пустует… там спит Риз, когда в городе. Но мне кажется странным размещать Тео так далеко от меня. Что, если ей понадобится больше полотенец? Или она не сможет включить кондиционер?

Я веду ее в западное крыло.

— Это моя комната... — я указываю на дверь в конце коридора. — Ты можешь занять любую из этих.

Три двери открывают почти одинаковые спальни. Мои родители думали, что они заселят это крыло дома детьми. Первые два появились так легко, что они думали, их будет гораздо больше.

Но именно так жизнь наебывает тебя. Она дает тебе то, чего ты никогда не хотел, и лишает всего, что думал получить.

Жизнь — жестокая и коварная сука, которая наслаждается, мучая нас. Именно поэтому существует концепция иронии… чтобы мы могли притворно смеяться над всеми изобретательными наебываниями.

Но на этот раз я полон решимости выйти победителем. Как только я понял, что правой рукой Ангуса Тейта был не кто иной, как Тео Махони, я осознал, что это, должно быть, судьба.

Должна уже настать моя очередь, чтобы что-то пошло как надо.

Так что я сглатываю неловкость от того, что Тео видит, каким запущенным и убогим стало это место, хотя и смотрю на него по-новому, ее глазами.

Боже. Почему я не повесил ни одной картины? Или не покрасил... что-нибудь?

Я знаю почему.

Потому что тогда папа подумал бы, что я двигаюсь дальше.

Это могло бы его разозлить. Или завести в тупик.

Или, или, или…

Когда тебе страшно и ты понятия не имеешь, что делать, кажется, безопаснее всего ничего не делать. Даже когда вся твоя жизнь рушится вокруг тебя, каким-то образом даже это кажется безопасным. Потому что, по крайней мере, ты к этому привык.

— Пожалуй… я остановлюсь в этой, — Тео выбирает самую маленькую спальню, самую дальнюю от моей.

— Тебе нужен шампунь или что-нибудь еще?

Она качает головой.

— Я все принесла с собой из дома.

— Хорошо.

Мы стоим в неловком молчании. Уже довольно поздно — мы провели весь день на яхте с Ангусом и большую часть вечера на пляже, поедая моллюсков Тео.

Несмотря на все это, между нами было ощущение связи… секрет, который мы разделяем. Наши отношения ненастоящие, но все равно это ниточка, связывающая нас вместе, так что, когда я притворяюсь ее парнем, думаю о Тео, наблюдаю за ней, куда бы она ни пошла, веду себя так, как вел бы себя, если бы был влюблен. Убеждаюсь, что она защищена и счастлива.

Наверное, это заставляет меня задержаться в коридоре, размышляя, не предложить ли ей выпить или еще чего-нибудь перед сном. Мне кажется, что я все еще должен заботиться о ней.

Но я не хочу, чтобы у нее сложилось неправильное впечатление… будто я пытаюсь напоить ее, чтобы воспользоваться ею или что-то в этом роде. Она, вероятно, с подозрением относится к тому, что я вообще пригласил ее остаться здесь.

— Ты хочешь... воды или чего-то еще?

— Нет, — Тео стоит босыми ногами в ковре, украдкой бросая на меня быстрый взгляд. — Однако, спасибо. И... спасибо тебе, что отвлек Ангуса сегодня. И за то, что взял меня поплавать с маской и трубкой. И за купальник... он был великолепный, даже если я чувствовала себя в нем посмешищем.

— Ты не выглядела, как посмешище.

Этот красивый, мягкий румянец разливается по ее бледным щекам, как акварель.

Кожа Тео действительно самая мягкая из всего, к чему я когда-либо прикасался. Я ловлю себя на том, что придумываю причины прикоснуться к ней снова, когда рядом будут другие люди, когда у меня будет повод.

Но прямо сейчас повода нет.

Я не должен этого делать.

Даже не должен думать об этом.

Потому что, если бы я поцеловал ее по-настоящему или прикоснулся к ней по-настоящему, здесь, в моем доме… это было бы переходом серьезной границы.

Я шантажировал эту девушку, чтобы она оказалась здесь, раскопал ее самый неприятный секрет и пригрозил рассказать его мстительному боссу с явной целью добиться ее увольнения.

Итак, сделал бы я это когда-нибудь на самом деле?

Ни за что. Если бы Тео послала меня на хуй, я бы никогда не сдал ее Ангусу… я бы нашел другой выход.

Но она этого не знает, и в этом весь смысл. Пока я держу эту угрозу над ее головой, с моей стороны было бы просто пиздецом поцеловать ее или даже заставить ее волноваться, что могу это сделать, пока она живет у меня дома.

Есть вещи, ради которых я буду кого-то шантажировать, и вещи, которые не буду делать. У меня есть принципы.

Кроме того, я знал, что Тео не сказала бы мне пойти на хуй, и именно поэтому это несправедливо.

Я знал, что сделает Ангус, а именно будет эгоистичным ослом, что является самым предсказуемым поведением человека. Знал, в какое положение поставлю Тео. И я воспользовался этим, оказал давление. И собираюсь продолжать это делать, пока не получу то, что хочу.

Так что я не могу сейчас прикоснуться к её шелковистой нежной коже, как бы сильно меня это ни манило.

Это сугубо бизнес. У меня есть план, и я собираюсь, черт возьми, придерживаться его, не обращая внимания на Ангуса.

Теперь единственная проблема — это… сама Тео.

Она еще не зашла в свою спальню. Вообще-то она задерживается в коридоре, прислонившись плечом к дверному косяку.

И в этот момент… Тео выглядит чертовски мило. Она весь день была на солнце, поэтому у нее порозовели нос и плечи. У нее пухлые губы и лицо, в форме сердечка, с этими большими голубыми глазами, смотрящими на меня снизу вверх, уязвимыми и мягкими…

Та самая непослушная прядь волос выбилась из более неряшливого, чем обычно, пляжного пучка на ее голове. Она как будто бросает мне вызов заправить ее за ухо.

Волосы Тео гладкие и темные, но эта маленькая прядь кудрявая и непослушная из-за соленого морского воздуха.

Прядь танцует на ветру из открытых окон по всему дому.

Как будто мы снова на той яхте, под солнцем, когда у меня были все предлоги в мире, чтобы прикоснуться к ней…

Но это не так.

Мы здесь. Совсем одни в этом большом пустом доме.

Поэтому я засовываю обе руки в карманы и прикусываю губу.

— Спокойной ночи.

Тео моргает и вдыхает, ее лицо не выражает никаких эмоций.

— Хорошо, — говорит она, отступая в свою комнату. — И тебе тоже.

Я стою в коридоре, глядя на ее закрытую дверь.

Такое ощущение, что Тео стоит с другой стороны и делает то же самое, что и я.

Боже, я теряю самообладание.

Поэтому поспешно ухожу по коридору.

Около двух часов ночи я слышу возню на кухне.

Это не настолько громко, чтобы разбудить меня, но на самом деле я так и не заснул. Просто лежал, ворочаясь в темноте.

Я знаю, что это Тео, и тот факт, что она проснулась, меня радует. Обычно, я остаюсь в таком состоянии до утра, когда у меня бессонница.

Надеваю треники и шаркаю на кухню, по пути приглаживая волосы.

Тео как раз оборачивается, с полными руками всего, что стащила из моего холодильника. Она вскрикивает, и продукты разлетаются в стороны. Ей удается спасти упаковку яиц, довольно впечатляющим взмахом на уровне колена, но кусок сыра падает ей на палец.

— Ой! — вопит она, прыгая на одной ноге и все еще сжимая яйца.

Я поднимаю руки.

— Это всего лишь я, а не грабитель.

— Никаких грабителей и не должно быть, — говорит Тео. — Я закрыла твою дверь.

— Какая жалость. Я надеялся, что кто-нибудь заберет этот дерьмовый диван.

Тео кладет яйца на стойку и поднимает сыр.

— Я собиралась приготовить яичницу-болтунью, — извиняющимся тоном говорит она. — Когда я пью, мне потом снова хочется есть.

— И мне.

Она оживляется.

— Хочешь тоже?

— Только если ты готовишь.

Я ненавижу готовить. Стараюсь делать это хотя бы два раза в неделю, чтобы быть уверенным, что папа ест что-то помимо доставок, но чаще всего все порчу. А потом целый час тратится на то, что мы оба едва можем проглотить.

Тео передвигается по кухне с непринужденной грацией, как будто она уже ориентируется в этом месте лучше меня. Я заметил то же самое, когда она готовила моллюсков и салат из папайи… Тео практически балерина, когда готовит. Все ее тревоги улетучивается, и она почти танцует.

Она разбивает яйца одной рукой в миску, аккуратно выбрасывая скорлупу в мусорное ведро, а после взбивает их венчиком, желтая жидкость поднимается к краю миски, не расплескивая ни капли.

Тео кладет на сковороду щедрую порцию сливочного масла и ждет, пока оно зашипит, прежде чем вылить яйца. Я наблюдаю, как она взбивает их, снимая сковороду с огня, пока яйца еще сырые.

— Они немного... вязкие, не так ли? — спрашиваю я с опаской.

Тео смеется.

— Зачастую все пережаривают яйца. Я снимаю их с огня, чтобы добавить сыр.

Она посыпает яичницу сверху щедрой порцией тертого сыра, а также солью и перцем.

— А теперь смотри... — говорит она.

Она переворачивает все так, чтобы сыр оказался внизу, а после снова ставит сковороду на огонь, чтобы он расплавился.

— Яйца дожарятся, — объясняет она. — Но сыр не даст им подгореть.

Наши тосты приготовились как раз вовремя.

Тео вынимает ломтики из тостера и намазывает их маслом.

— Вот так... — аккуратным движением сковороды она переворачивает порцию яиц, так что плавленый сыр снова оказывается сверху, и все блюдо приземляется на мою тарелку прямо рядом с тостами.

Когда Тео готовит... она чертовски крута. Это совершенно другой уровень уверенности.

Я принимаюсь за яичницу с тостом.

— Ни хрена себе... — говорю я с набитым ртом. — Это невероятно!

Тео смеется.