20

АША

Я не сразу понимаю, что это за крики, когда Тео и Николай выскочили на тротуар. У меня звенит в ушах, и я не могу полностью расслышать, что они говорят, но смутно слышу свой собственный голос, умоляющий их пойти к Финну, проверить его. Он не может быть мертв, он не может быть мертв… Не знаю, говорю ли я это вслух или только мысленно, но это единственная мысль, которую я могу зарегистрировать, даже помимо своей физической боли, когда смотрю на тело Финна.

Я хочу встать и пойти к нему, но не могу. Мы ругались. Прямо перед этим мы спорили. Это ужасно, мысль о том, что последнее, что он услышал от меня, был гнев, что мы кричали друг на друга за мгновение до того, как он...

Нет, он не может быть мертв.

Николай подходит ко мне, наклоняется, чтобы помочь мне подняться. Я смотрю на него стеклянными, полными слез глазами, когда он обнимает меня за талию и приседает, чтобы помочь мне сойти с тротуара.

— Насколько все плохо? — Спрашивает он, его голос эхом отдается в моих звенящих ушах, и я беспомощно пожимаю плечами.

— Я не знаю. — Мой голос звучит придушенно, густо. — Голова болит.

— Тебе нужно немного прийти в себя. Пойдем, Аша, — мягко говорит Николай. — Мы отвезем тебя в безопасное место.

— Это был Матвей. Это должен был быть...

— Я уверен, что это был он. — Николай помогает мне подняться на ноги, и я смутно вижу, что Тео кричит на сотрудников службы безопасности, которые спешат к нему и помогают ему с Финном. — Сейчас...

— Я не оставлю Финна. — Я застываю в объятиях Николая, хотя мне больно двигаться. — Я никуда без него не пойду.

Тео поворачивается ко мне, когда остальные мужчины начинают поднимать Финна и нести его к черному фургону, который выезжает из-за угла.

— Тебе и не нужно. — Он смотрит на Николая, потом на меня. — Я отвезу вас обоих в одно из моих убежищ. Я попрошу одного из моих людей, которому я доверяю, позаботиться о Финне...

— Я сделаю это... — Слова слетают с моих губ мгновенно, без раздумий, и я вижу любопытный взгляд Николая.

— В этом нет необходимости, Аша..., — начинает говорить Николай, но я обрываю его.

— Я его не брошу! Это, должно быть, Матвей, и я не собираюсь оставлять его, пока Матвей хочет его смерти. Я должна убедиться, что он в безопасности. Он оберегал меня... — Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их остановить, причем более яростно, чем я хотела, чтобы они были, и Тео смотрит на меня со смешанной тревогой и намеком на что-то еще, чего я не могу понять.

— Как сказал Николай, я тоже в этом уверен. — Рот Тео складывается в мрачную линию. — Не волнуйся, Аша. Ты можешь пойти с ним. Я все равно хочу, чтобы за ним присматривали и мои люди, но в любом случае будет проще охранять вас обоих, если вы будете находиться в одном убежище. И если ты хочешь помочь ухаживать за ним, я не стану тебя останавливать. Мы с Николаем разберемся с Котовым. Тем временем тебе выплатят обещанные деньги. Но мы не отправим тебя к нему. С этим покончено. — Он смотрит на меня взглядом, не терпящим возражений, но я и не собиралась. Сейчас у меня в голове нет ничего, кроме как добраться до Финна.

— Хорошо. — Я смотрю на фургон и вижу, как мужчины загружают Финна внутрь. — Теперь мы едем?

***

Убежище находится на некотором расстоянии, кажется, в другом штате. Уже стемнело, когда мы добрались до маленького домика, приютившегося вдали от главной дороги, и машина, в которой я ехала, последовала за фургоном с Финном. Тео заверил меня, что врач не заставит себя ждать, и все, о чем я могу думать, это о том, что Финн может быть мертв, когда я выйду из машины.

Я открываю дверь еще до того, как она полностью останавливается, и спотыкаюсь о ноги, пытаясь добраться до фургона. Один из охранников встает передо мной, преграждая мне путь, и я открываю рот, чтобы сказать ему, что именно он может с собой сделать, пока он не бросает на меня усталый взгляд.

— Просто дайте нам немного места, мисс, — говорит он. — Мы занесем его в дом, и тогда вы сможете его увидеть.

Как бы я ни понимала, что он прав, мне трудно отступить, трудно смотреть, как Финна заносят в хижину. Все это кажется слишком знакомым, воспоминания, о которых я не могу думать, нахлынули на меня. Я прижимаю руку ко рту, чтобы последовать за ними внутрь, как вдруг дверь захлопывается, и мужчина, который, как я думаю, должен быть доктором, выходит из машины, следуя за всеми нами в хижину.

Это похоже на дурной сон. Спальня находится наверху - что-то вроде большого чердака, выходящего на основной этаж хижины, и именно туда они забирают Финна, укладывая его на кровать, застеленную одеялами. Он не шевелится, и я вижу ожоги на одной стороне его лица, а его тело так обмякло, что трудно поверить, что он жив.

— Ты его...

Голос мужчины, который, как я предполагаю, является врачом, пугает меня, и я чуть не выпрыгиваю из кожи, поворачиваясь к нему лицом.

— Друг, — успеваю сказать я, и моя грудь сжимается. Я даже не уверена, что именно им и являюсь для Финна сейчас, после нашей ссоры. — Я позабочусь о нем, пока мы здесь.

— Хорошо. — Доктор не спорит, просто быстро соглашается. Он проходит мимо меня, поднимается по лестнице, а я замираю, в ужасе от того, что он найдет и что скажет. Боюсь, что это хуже, чем даже то, о чем я думаю в данный момент.

К тому времени, как он закончит осмотр Финна, ответ будет таков: большинство повреждений, к счастью, поверхностные. Как только он придет в сознание, мне сказали, что его нужно держать в сознании как можно дольше, чтобы следить за признаками сотрясения мозга и держать раны чистыми и перевязанными.

— Возможно, у него поврежден слух, — говорит мне доктор, собирая вещи, оставляя обезболивающие препараты и предметы, необходимые мне для ухода за Финном. — Следите за этим. Если что-то изменится, если он не проснется в ближайшие сорок восемь часов или около того, если у него начнется высокая температура, если вы увидите признаки внутреннего кровотечения, позвоните мне. Я буду здесь, как только смогу.

И с этим я осталась наедине с Финном.

Точнее, не наедине. Здесь полно охраны, и у Николая, и у Тео, но они дают нам с Финном пространство, рассредоточившись внизу и снаружи. Я опускаюсь на край кровати, смотрю на покрытое синяками и грязью лицо Финна, и у меня болит сердце.

— Финн? — Я протягиваю руку, осторожно касаясь его руки, вспоминая наш утренний разговор в его квартире, как он делал то же самое, успокаивая меня. Кажется, что с тех пор прошло так много времени, как будто это утро было несколько недель назад, и слезы наполняют мои глаза, затуманивая зрение, когда я смотрю на него. — Ты меня слышишь?

Ничего - никакого ответа. Единственный признак того, что он вообще жив, это медленное, неглубокое вздымание и опускание его груди, и я тяжело сглатываю, встаю, чтобы пойти в прилегающую ванную и взять мочалку, чтобы вытереть ему лицо.

Аккуратно, избегая порезов и синяков, я счищаю грязь и копоть. Часть меня рада, что он без сознания, так что ему не больно, и в то же время мне хочется, чтобы он очнулся, чтобы я могла быть уверена, что с ним все будет в порядке. Интересно, это то, что он делал со мной, приводя меня в порядок после того, что случилось с Матвеем, сидя рядом со мной, пока я была без сознания?

— Я рада, что могу позаботиться и о тебе, — мягко говорю я, вытирая его. Доктор снял с него рубашку, оставив только джинсы, и мне приходится заставлять себя не задерживаться на рельефной поверхности его живота и гладкой, покрытой мускулами груди, а пальцы так и норовят прочертить узоры по его коже. Все, о чем я могу думать, это то, что он чуть не умер, и я задаюсь вопросом, не это ли он почувствовал, когда увидел меня в комнате у Матвея. Я могу простить ему то, как он был зол на меня раньше, если он чувствовал именно это. — Просто проснись, — шепчу я, откладывая мочалку и глядя на него сверху вниз. — А потом...

Что потом? Я заползаю в постель рядом с ним, стараясь сохранить между нами достаточное пространство, чтобы не причинить ему боль. Что из этого может выйти? Я не могу отрицать, что у меня есть к нему чувства, и я знаю, что он чувствует ко мне. Это было очевидно уже некоторое время назад. Но какое это имеет значение?

Финн живет опасной жизнью. Я слишком хорошо знаю, что такая жизнь может отнять у нас обоих. Я вижу доказательства этого прямо перед собой, прямо сейчас. Я не могу снова потерять того, кого люблю.

Единственный выход, который я вижу, это, как только Финн достаточно поправится, уехать из Чикаго, как я и планировала. Оставить все это, включая его, позади.

Как бы больно мне ни было, потерять его будет гораздо больнее.

***

Доктор не преувеличивал, когда говорил о сорока восьми часах. Следующие два, почти три дня Финн то впадает в сознание, то выходит из него, наполовину очнувшись лишь настолько, чтобы я успела напоить его водой, обезболивающим и небольшим количеством бульона, прежде чем он снова потеряет сознание. Температуры нет, и когда я звоню доктору, он говорит, что такие переходы из одного сознания в другое вполне ожидаемы, лишь бы он не терял сознание надолго. Я не знаю, как убедиться, есть ли у Финна сотрясение мозга или нет, но я описываю его зрачки врачу, и он считает, что с Финном все в порядке.

Я же в этом не уверена. В те моменты, когда мне удается ухватить небольшие фрагменты сна, мне снится Джейми, ужас, который я видела, ночи в одиночестве, когда его не было, а потом все переключается на Финна, на то, что я вижу его скомканным на тротуаре, и я просыпаюсь, задыхаясь и трясясь, включаю свет, чтобы убедиться, что Финн все еще дышит.

И я не единственная, кого явно преследуют какие-то воспоминания. В приступах полусна Финн иногда зовет меня то Ашей, то Фелисити, но зовет он и кого-то еще, кого-то по имени Кэролайн. Он бормочет это имя, буквы расплываются, но, когда он не тянется ко мне, он тянется к ней.

Мне больно слышать, как он зовет другую женщину. Но что я дала ему, чтобы он захотел звать только меня? Все, что я делала, это дразнила и насмехалась, а потом скрывала от него то, чего он действительно хотел, потому что слишком боялась снова оказаться так близко к кому-то. Даже сейчас я в ужасе от того, что Финн заставляет меня чувствовать, и снова и снова говорю себе, что не позволю этому зайти слишком далеко. Я не позволю себе полностью влюбиться в него. Я позабочусь о нем, а потом уйду.