Саша дошел до той телефонной будки, из которой звонила Катя.
Будка была свободна.
Он с какой-то решимостью, словно боясь пропустить что-то или раздумать, поставил бутылки молока на тротуар, свободной рукой нашел мелочь и быстро набрал номер.
- Петр, - позвал он, и когда тот откликнулся, выдохнул, уже спокойней: - Это я...
- Привет, Саша. - Петр был обрадован и этим голосом, и звонком.
Он лежал на диване, одетый.
Сквозь шторы светило утро, но в комнате был полумрак, горела настольная лампа. По-видимому, она горела всю ночь.
Пепельница. Бутылка воды на полу у дивана.
- Хорошо бы встретиться, - услышал он голос Саши.
- Хорошо бы! Конечно, хорошо! - согласился Петр и сразу предложил: Давай сегодня.
- Давай! - ответил ему Саша. - До вечера.
Петр опустил трубку, откинулся снова на подушку.
Лежа, он стал разглядывать комнату, имевшую вид еще необжитой, в которую недавно въехали после долгого отсутствия.
Множество коробок, чемоданы, ящики в заграничных наклейках, сдвинутая мебель, люстра, прислоненная к стене, и другая, под потолком, обернутая марлей. Ковер рулоном. Какие-то свертки в шпагате. Пыль на всем.
Потом вдруг зазвонил будильник. Петр с недоумением посмотрел на него, вспоминая, зачем, по какой причине, для чего он заведен, и стрелки показывают ровно девять.
А будильник все звонил и в конце концов заставил Петра все вспомнить.
С этого мгновенья все его действия приобрели стремительность.
Отдернул штору, быстро переменил рубашку, посмотрел на себя в зеркало в ванной - не брит - Бог с ним.
На ходу, на лестнице натягивал пиджак.
И в городе, на улице, его не покидал уже этот утренний ритм.
Шел скорым шагом в плотной московской толпе, пересекал улицы, ловил такси, нервничал в очередном автомобильном заторе, когда самые нетерпеливые водители начинают нажимать на гудки и им, в знак солидарности, вторит весь ряд борт в борт стоящих под раскаленным солнцем машин, троллейбусов, пока все скопом не двинутся вперед, стараясь не смять, не задеть каким-то чудом проникших сюда велосипедистов, их хрупкие аппараты с радужно сверкающими спицами колес...
Машина остановилась у речного вокзала.
"Ракета" покачивалась на воде.
Петр сразу же увидел Надю. Она в числе других пассажиров ждала отправления "Ракеты".
Беспечная, легкая. Исчезла красная куртка, сапоги.
Вещи красноречивы. Это платье на ней само говорило: меня только что купили, я нравлюсь, меня приятно носить. Красивое платье, и очень ей шло.
Петр почему-то не решился сразу подойти к ней, хотя с той самой минуты, когда он увидел ее, все, что бы она ни делала, было крайне интересно ему.
А дел у нее, естественно, не было никаких.
Вот ест мороженое. Читает на заборе газету. Смотрит, как парень с причала ловит рыбу и что он поймал.
Просто ходит, сосредоточенная на чем-то своем.
Петр прошел на веранду открытого кафе, сел.
Надя, щурясь от солнца, разглядывает огромный рекламный щит двухметровые буквы складываются в чью-то фамилию.
В кафе играл оркестр, небольшой - ребята в белых пиджаках. Играли хорошо, потому что было для кого играть. Кафе было переполнено. Даже танцевали.
С реки дул ветер, приподнимая скатерти.
Волосы танцующих женщин были в беспорядке.
Теплый летний ветер.
...Надя никуда не исчезла, хотя Петр все время ждал, что она обязательно куда-то пропадет, а она, не торопясь, бродила по причалу.
Тот же ветер. Вот она волосы поправила рукой. Светлые, разлетающиеся.
...Петр и Надя стояли в проходе между двумя салонами "Ракеты".
Скорость "Ракеты" была хорошая, уже набранная, здесь, в проходе, дул ветер, долетали брызги, но лучше места на всем корабле было трудно найти.
День ясный, ветер в лицо, проносящиеся мимо берега, березовый лес, подступающий к самой воде.
Тень от большого облака, плывущая через луг, открывала по мере своего продвижения стадо, освещенное солнцем, деревню на бугре, слепящее пространство реки.
Белая, золотая полоса воды.
Надя распахнула полу плаща, Петр укрылся от брызг.
- ...Как мы зимой, - говорила Надя, улыбаясь, - заберемся впятером под один тулуп... За ночь нагреешься - вставать неохота... И главная мечта выспаться хоть раз, а по воскресеньям все как-то не получалось...
- Ничего, дома отоспишься, - сказал Петр.
- Дадут мне отоспаться! - засмеялась Надя. - Как же! На мне весь дом: отец пожилой уже, сестренка, брат... Мама у нас давно умерла. Как они там год без меня жили, не представляю... Отец сильно пил после смерти мамы...
Мимо неслась река, лодки у берега, мальчишки, прыгающие с мостков.
- ...Как будто никуда не уезжала, - с удивлением говорила Надя. - И ничего не было, вокзалов, самолетов, строительства, Леньки, вас, этого... она взглянула на шрам у кисти, - ничего. А все было...
От ветра плащ отвернуло, Петр прихватил его конец, и Надя прижалась к нему ближе - невольно.
- ...Там мне все время не хватало дома... Это уже после поняла... Уезжала - не жалела. Все-таки новые места, столько людей... Все боялась, просижу, прожду и ничего не увижу в жизни, кроме наших улиц да этой речки... а выходит, без них тоже нельзя...
- Что у тебя? - Петр поправил полу плаща. - Ну и булавка! Человека заколоть можно.
- Там деньги, - сказала Надя.
- Понятно, - сказал Петр. - Приданое?
- Какое уж там приданое!.. Мне корову покупать надо, - сказала Надя.
- Что? - не понял Петр.
- Корову, - объяснила Надя.
- Корову - в городе?
- Какой у нас город, одно название. - Надя посмотрела на Петра.
Он хохотал.
- Ты что? - не понимая еще, спросила она. - Что ты смеешься?
Петр не мог сразу ответить.
Все казалось так просто - купить корову.
Он смотрел на Надю, не зная, как ей объяснить, что ему не так уж и смешно все это, а скорее неловко от вмешательства в чужую жизнь, понятную ему, хотя и чужую.
В этой жизни были свои вопросы и свои ответы. Ответ Нади поразил его простотой, определенностью. Она говорила о самом насущном, необходимом.
Петр только и нашелся, что спросил первое, что пришло в голову:
- А сколько стоит корова?
- А тебе - зачем? - отчужденно спросила Надя.
- Так. - Петр чувствовал, что он говорит все не то. - Интересно.