Я останавливаюсь, подыскивая слово, пока Малек не подсказывает его.

— Живой.

Я киваю. — И в безапасности.

— Вот почему мне это нравится.

— Тебе идет.

После короткой паузы он говорит: — У меня тоже есть место в городе. Москва. Я остаюсь там, когда этого требует работа. Но я бы предпочел быть здесь.

— Как далеко отсюда до Москвы?

— Час езды на машине до ближайшего города, затем двухчасовой перелет.

Это поражает меня. — О.

— Что?

— Ты можешь позаботиться о своих делах за один день съездить туда и обратно, который включает в себя шесть часов пути?

Он тихо говорит: — Я очень хорош в том, что делаю.

Я вдыхаю чистый, холодный воздух, позволяя ему прояснить мою голову и успокоить меня. — Убивая людей.

Он некоторое время пялится на мой профиль, затем говорит: — Мне интересно, что тебя, кажется, это не беспокоит.

— Конечно, меня это беспокоит. Я на мгновение задумываюсь. — Хотя, честно говоря, я бы беспокоилась гораздо больше, если бы ты убивал котят. Людей в целом переоценивают. И ты, вероятно, просто убиваешь других плохих парней, мафиози и тому подобное, поэтому часть меня думает, что ты делаешь что-то полезное для общества. И да, я понимаю, что это смешно, и у меня нет возможности узнать, насилуешь ли ты монахинь, сжигаешь ли приюты и взрываешь ли классы в детских садах, но просто этот глупый голосок в моей голове говорит мне, что для плохого парня ты на самом деле довольно хорош.

Мой вздох тяжел. — Но я не в своем уме, так что отнесись ко всему этому с долей серьезности.

Проходят минуты молчания. Затем он говорит тихим голосом: — Из всех людей, которых я встречал и которые знают, чем я занимаюсь, ты единственная, кто когда-либо относился ко мне как к человеку.

Мы стоим в тишине, глядя на луг и деревья. В моей груди быстро нарастает боль.

— Maл?

— Да?

— Мне жаль твоего брата.

Он напрягается.

— Я говорю это не потому, что не хочу, чтобы ты убивал Деклана. Я имею в виду, я не хочу, чтобы ты убивал Деклана, но это другое. Я просто ... я сожалею о твоей потере. Даже если мы не настолько близки, если моя сестра умрет, часть меня тоже умрет.

Немного подумав, я неохотно признаю: — Возможно, лучшая часть.

Я смотрю на него. Он медленно вдыхает, его ноздри раздуваются, а губы поджимаются.

Я снова обращаю внимание на вид, не зная, что еще сказать. Мы долго стоим бок о бок, прислушиваясь к тишине, пока он не выдыхает.

— Твой телохранитель. Киран.

У меня перехватывает дыхание. — Ты что-нибудь выяснил?

— Он жив. Провел некоторое время в отделении интенсивной терапии, но он выживет.

Прижимая руку к своему колотящемуся сердцу, я прерывисто выдыхаю. — Слава богу.

— Другой. Блондин.

Тон его голоса заставляет меня нервничать. — Паук? С ним все в порядке?

Он кивает, затем задумчиво произносит: — Я должен отдать должное вашим ирландцам, они упрямая компания. Тупые, но настойчивые.

— Что ты имеешь в виду?

Он поворачивает голову и смотрит на меня сверху вниз темными, бесстрастными глазами. — Паук в Москве. Он приехал чтобы найти тебя.

От этого у меня перехватывает дыхание. От шока, но также и от страха, потому что я знаю, что Мал сделает дальше.

И это не значит, что он принесет Пауку приветственную корзину.

В панике я поворачиваюсь к нему и хватаю за руку. — Пожалуйста, не...

— Побереги дыхание, — перебивает он. —Я не буду его убивать.

Я приваливаюсь к перилам крыльца, закрываю глаза и делаю глубокий вдох. — Спасибо.

— Кажется, тебе особенно нравится он.

Его тон ровный, но в нем есть скрытое течение. Резкость. Когда я смотрю на него, он смотрит на меня из-под полуприкрытых век.

Это тлеющий взгляд. Напряженный. И явно собственнический.

У меня пересыхает во рту. Я облизываю губы, прежде чем заговорить. — Да. Он мой друг.

— Друг.

Он растягивает слово, повторяя его так, словно оно неприятно на вкус у него во рту.

— Да. Друг. Уверен, ты знаком с этой концепцией.

Его челюсть сжимается. Он смотрит на меня свысока, весь напускной мачо и фыркает как бык. — У меня нет друзей.

— Это не так.

— Нет, я знаю лучше.

— Да, есть, упрямый осел.

— Назови одного.

— Я.

Он смотрит на меня так, словно я окончательно сошла с ума и должна быть навсегда заперта ради безопасности человечества.

Я тяжело вздыхаю. — О, заткнись. Я знаю, что в этом нет никакого смысла. И все же это правда.

Его руки сжимаются. Сбоку на его шее вздувается вена. Он подходит ко мне ближе, глаза сверкают.

Прежде чем он успевает выкрикнуть мне оскорбления в лицо, я громко говорю: — Мне все равно, нравится тебе это или нет.

— Я похитил тебя!

— Ты спас меня от смерти от огнестрельного ранения.

— Выстрел, который предназначался мне!

— Да, и с тех пор ты балуешь меня, до смерти беспокоишься из-за каждого моего легкого кашля и щадишь людей, которых ты обычно убивал, потому что я тебя об этом попросила. Если только эта история про Паука не была ложью, но я не думаю, что это было так, потому что я знаю, что ты не любишь разочаровывать меня.

Когда он исполняет свой ритуал рычащего-ощетинившегося-мачо, я пренебрежительно машу ему рукой. Я еще не закончила говорить.

— Кроме того, ты держал свои руки при себе и свой член в штанах, хотя мы оба знаем, что ты этого не хочешь, и я ничего не смогу сделать, чтобы заставить тебя остановиться, если ты решишь поступить со мной по-своему.

Сквозь стиснутые зубы, напрягая жилы на шее, он недоверчиво спрашивает: — Хочешь, я поступлю по-моему?

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу сказать, что люди, которые не являются семьей и не спят вместе, но которые присматривают друг за другом, заботятся друг о друге и идут друг ради друга на жертвы, на которые в обычных условиях не пошли бы, называются друзьями. Смирись с этим.

Он свирепо смотрит на меня. Судя по тому, как выпучиваются его глаза, его голова может взорваться в любую секунду.

Вместо этого он спускается с крыльца и прячется за деревьями.

Я не вижу его снова до следующего утра.