10

ЛИДИЯ

Я замираю, кладу телефонную трубку и смотрю на красивого мужчину, стоящего в футе от меня, явно немного пьяного, но это нисколько не умаляет его привлекательности.

— Ты знаешь обо мне все из того, что ты сказал, — тихо говорю я, мои руки сжимают края кровати. — Ты знаешь, кто такая Наталья.

— Может быть, я забыл.

Мои челюсти сжимаются.

— Если ты не хотел, чтобы я заказывала еду в номер, ты мог бы меня остановить.

— Меня не волнует обслуживание в номерах.

Его глаза встречаются с моими, и я вижу в них что-то почти болезненное. У меня такое чувство, что происходит что-то более глубокое, чем я осознаю.

— Наталией звали мою сестру, — тихо говорю я. — Она погибла, когда была маленькой, в той же автомобильной аварии, в которой погибли мои родители. Но, конечно, ты знал это, потому что заглянул в мое прошлое. Я не знаю, почему ты задаешь этот вопрос, если только это не для того, чтобы быть излишне жестоким.

Между нами повисает пауза молчания, ледяной голубой взгляд Левина удерживает мой, но я не вздрагиваю и не отвожу взгляда.

Прямо сейчас у него вся власть надо мной, я это знаю. Моя жизнь, жизнь моей бабушки, все это в его руках. Но в глубине души я не думаю, что он по-настоящему жестокий человек. Я не думаю, что ему доставляет удовольствие причинять боль или потенциальную боль кому-либо из нас. Что делает его комментарий еще более запутанным. Но я не собираюсь позволять ему думать, что жестокость сойдет ему с рук. Что он может сказать что-то просто так, и смотреть, как я сжимаюсь в ответ. Я должна сохранить здесь всю власть, какую только смогу, и я не позволю ему думать, что он может запугать меня или просто говорить все, что захочет.

Но когда проходит еще одна минута молчания, а затем еще одна, я вижу, как он вместо этого делает шаг назад, и, к моему абсолютному шоку, он действительно извиняется.

— Прости, мне жаль, — говорит он наконец. — Ты права, это было за гранью. Я знал ответ, и мне не следовало поднимать этот вопрос.

— Зачем ты это сделал? — Теперь мне искренне любопытно. Я ожидала, что он удвоит усилия, скажет мне заткнуться или еще как-нибудь пригрозит, но вместо этого он извинился.

— Это не имеет значения.

— Для меня имеет…

— Хватит, Лидия. — Его тон становится немного жестче, и я отступаю. Вот оно. — Я сказал, что сожалею. Давай не будем затягивать этот разговор дальше, чем это необходимо…

Меня подмывает возразить что-нибудь еще, но тут раздается стук в дверь, и Левин идет открывать, вкатывая тележку для обслуживания номеров. Я чувствую запах еды отсюда, и мой желудок урчит так громко, что я знаю, он это слышит. Я ничего не ела с самого завтрака, и это попало на туфли жены Гриши.

— Ну? — Левин искоса смотрит на меня. — Ты собираешься пойти и поесть?

Еда стоит рядом на лакированном кофейном столике перед неудобным на вид диваном, и я внутренне противлюсь идее сидеть рядом с ним за ужином, как двое нормальных людей в одном гостиничном номере… даже как нормальная пара.

— О, ты права. — Левин выпрямляется, глядя на меня. — Нам, вероятно, было бы удобнее есть в постели, перед телевизором.

— Это не то, что я… — Я начинаю протестовать, но он уже подкатывает тележку к кровати, берет один из серебряных подносов и ставит его поверх мягкого белого одеяла, как будто это совершенно обычное дело. Я попала прямо в эту ловушку и вижу, что Левин делает именно то, что я пыталась сделать некоторое время назад с обслуживанием номеров и колкостью по поводу того, что я его жена, намеренно ставя меня в неловкое положение, чтобы посмотреть, сможет ли он проникнуть мне под кожу.

При других обстоятельствах это могло бы быть игриво, даже забавно. Сейчас не те обстоятельства, но это заставляет меня задуматься, какой Левин на самом деле, как личность. Есть ли в нем какая-то другая сторона, кроме страшного мужчины, который подхватывает женщин на вокзалах и забирает их в гостиничные номера? Который шантажирует людей, выслеживает их, возможно, убивает или того хуже? Идея о человеке, работающем на какую-то теневую организацию ради крови Гриши, не вяжется с человеком, который на цыпочках забирается на кровать рядом со мной, расставляет перед нами подносы с изысканной едой и тянется к пульту дистанционного управления.

— Эй. — Я выхватываю пульт у него. — Я выбрала этот сериал, потому что он мне нравится.

— Это буквально мыльная опера. — Он закатывает глаза. — Давай пульт сюда.

Я пытаюсь отобрать его у него, но он слишком быстр. Он выхватывает пульт из моей руки, переключая каналы.

— Вот. Это хороший фильм. — Он держит пульт вне досягаемости достаточно долго, чтобы я увидела, что он остановился на Джоне Уике.

Я свирепо смотрю на него.

— Не слишком ли это банально? Я не хочу это смотреть.

— В фильме есть Киану Ривз. Все женщины любят его. — Левин прищуривается, глядя на меня. — Ты хочешь сказать, что не находишь его привлекательным?

Я резко выдыхаю.

— Конечно, нахожу. Но я не хочу смотреть фильм о русском убийце, пока я заперта в гостиничном номере с… ну… — я машу рукой в сторону Левина.

— Джон Уик белорус, а не русский. И я никогда не говорил, что я убийца.

Я пристально смотрю на него.

— Серьезно?

Левин ухмыляется.

— Серьезно.

— О Джоне Уике или об убийце? Или о том и другом?

Он пожимает плечами.

— Выбирай сама.

Я не уверена, что верю ему насчет роли убийцы. Все время, пока его не было, я думала о том, кем он мог быть на самом деле и чем занимается, и я не думаю, что он работает на правительство. Я могу ошибаться, он может быть сотрудником КГБ, преследующим Гришу за отмывание денег, или потому, что у него есть компромат на какого-нибудь политика, или что-то в этом роде. Но я не чувствую от него этого. У меня, конечно, нет никаких доказательств, просто предчувствие.

— Давай пойдем на компромисс. — Я перестаю хвататься за пульт, но пронзаю его многозначительным взглядом. — Никаких романтических сериалов, никакого Джона Уика. Что-то посередине. — Я тянусь за одной из крышек от тарелок, в животе у меня снова урчит. — Листай, потому что я умираю с голоду.

— Я знаю. Левин ухмыляется. — Я слышал твой желудок с другого конца комнаты.

Я хлопаю его по плечу, и это все равно что врезаться в кирпичную стену.

— Господи, — бормочу я, пожимая руку. — Ты сложен, как гребаный бык.

Левин поднимает бровь, и я свирепо смотрю на него.

— Ничего не говори.

— Я и не собирался. — Он снова начинает прокручивать каналы, наконец останавливаясь на специальном комедийном выпуске, когда я тянусь за жареными трюфелями.

Со странным ощущением в животе я осознаю, что на мгновение почти забыла, что он держит меня здесь против моей воли. За последние пятнадцать минут или около того мне было веселее, чем когда-либо, даже с Гришей.

Гриша баловал меня, и мне нравилось проводить с ним время, он красноречив и умен, с ним легко поддерживать беседу, и он интересуется моей областью знаний… или, по крайней мере, делает вид, что интересуется. Но Левин другой.

Для человека, чьи руки, вероятно, покраснели бы, если бы я могла видеть всю пролитую им кровь, он производит впечатление освежающе… нормальным. Почти веселым.

Когда я проснулась раньше, я не представляла, что буду есть еду в номере в постели с ним, смеясь над популярным комиком, пока мы поглощаем еду.

— Это превосходно, — говорит Левин, откусывая от своего бургера. — Я не могу осуждать твой выбор.

— Ты что, не ешь здесь? — Я смотрю на него. — Я знаю, это не первая твоя ночь здесь.

— Обычно в баре. И никогда не ем так. — Левин тянется за одним из липких куриных филе, искоса поглядывая на меня. — Хотя я уверен, что Гриша хорошо кормил тебя.

— Так и было. — Я откусываю от собственного бургера, подавляя непроизвольный стон. Это одно из лучших блюд, которые я когда-либо пробовала, его насыщенный вкус обжигает мой язык, сыр острый на фоне сладости джема и мясного вкуса бургера, а булочка свежая. Картофель фри не менее хорош, тонкий и хрустящий, мой любимый, с сыром пармезан, пропитанным трюфельным маслом и лимонным соком снаружи. — Впрочем, это одно из лучших гостиничных блюд, которые я когда-либо пробовала.

— Это лучший отель в Москве. — Левин откусывает еще кусочек нежной курицы. — Мне она нравится почти больше, чем бургер. Просто немного острая.

— Я ее еще не пробовала. — Я тянусь за еще одним картофелем фри и поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Левин, протянув вилку, поднося к моим губам последний кусочек нежной медовой шрирачи.

Автоматически, прежде чем я осознаю, что делаю, я беру его. Мои губы смыкаются на липком кусочке, горячий и сладкий вкус сразу наполняет мой рот, и мои глаза встречаются с глазами Левина, когда я слизываю каплю меда со своих губ.

— Восхитительно, — говорит Левин, его голос внезапно понижается на октаву, и что-то пульсирует глубоко внутри меня.

Я отдергиваюсь, хватаю салфетку и вытираю губы.

— Это действительно вкусно, — выдавливаю я, отказываясь снова смотреть на него. Я чувствую, как мое лицо краснеет по причинам, которые не имеют ничего общего с остротой блюда, и я чувствую, как у меня перехватывает дыхание.

Я не думаю, что он сделал это нарочно. Я не могу представить, что он это сделал, в этом нет смысла. Левин соблазнительно кормит меня кусочком курицы — это самое далекое от реальности, что я могу себе представить. Но я не могу отрицать, что сейчас в воздухе витает напряжение, которого раньше не было. И я чувствую, как от него тоже веет этим, когда он старательно возвращается к поеданию своего бургера, не отрывая глаз от экрана телевизора перед нами.

Я не могу отделаться от мысли, что он думает о том же, что и я: что на несколько минут мы перестали быть похищенной девушкой и ее похитителем, ужинающими в комнате, в которой он держит ее в плену. Мы были просто двумя людьми, которые веселились, ели глупо дорогую еду в мягкой белой постели, смотрели телевизор и смеялись вместе. Если бы мы были обычной парой, мы бы после этого убрали посуду, и Левин собственноручно слизывал бы мед с моих губ, укладывая меня обратно на толстое, мягкое белое одеяло, расстегивая пояс моего халата, прежде чем…