ГЛАВА 18.

«Нет большего благословения, чем семья, которая спасает тебя от падения; но нет большего проклятия, чем семья, которая бросает тебя, когда ты падаешь духом».

~ Уэс Фесслер

НИЛ

Я чистил свою винтовку, должно быть, в пятнадцатый, мать его, раз, пока ждал восхода солнца. Я не смогу заснуть, пока все это не закончится. Честно говоря, я плохо спал уже больше десяти лет. Каждую ночь, начиная со средней школы, я просыпался в одном и том же холодном поту, и каждую ночь я верил, что это был просто сон, пока не увидел татуировку на своей руке. В этом не было ничего особенного или необычного. Это был просто номер 224. Шкафчик, в котором я нашел Лиама. Он навсегда останется выжженным на моей коже и в моем сознании.

Каждую ночь я видел его, этого маленького ботаника с растрепанными каштановыми волосами и в очках, трясущегося в шкафчике. Он был сильно избит. Он даже описался, так сильно его трясло. Я на мгновение застыл в шоке. Я звал на помощь снова и снова, даже когда тренер Ди уже был там, пытаясь помочь ему. Я просто продолжал кричать, пока мой голос не затих. Тренер вмешался и сделал то, чего я не смог сделать. В этот момент с моего гребаного лица словно сняли простыню, и я понял, что был идиотом. Я ревновал к Лиаму. Наш отец изливал в него свою любовь с того момента, как он родился. Солнце и луна вращались вокруг Лиама. С ним все было в порядке? Принимал ли он свои таблетки? Как далеко он прошел сегодня? Вы видели, как быстро он прочитал эту книгу? Ты знал, что он понимает твою домашнюю работу, Нил? Лиам это. Лиам то. Всякий раз, когда мне нужно было поговорить с нашим отцом, он был в комнате Лиама. Всякий раз, когда мне нужна была помощь, он был занят с Лиамом. Вечно занят с Лиамом. Я ревновал. Он потерял своего близнеца, у него было сломано плечо, искалечены ноги и маленькие умирающие легкие, и все это в течение нескольких часов после рождения, и я завидовал ему.

Всякий раз, когда наша мать видела его, она срывалась. Она рыдала и рыдала, а потом закрывалась от нас на несколько месяцев. Я винил в этом Лиама. Хуже всего было то, что я искренне ненавидел себя. Я ненавидел себя за то, что не защитила нашу мать. Я был маленьким. Я ничего не мог поделать, но это не помогло. Просто было легче обвинить во всем Лиама, потому что все началось, когда он появился. Поэтому, когда над ним издевались, дразнили или он был опозорен, я отводил взгляд. Я всегда отводил взгляд, пока не увидел, как он трясется в том шкафчике, и тогда я больше не мог отвести свои глаза.

Деклан вошел, опрокидывая пиво.

— Это такой глупый план.

— Это мой единственный шанс, Деклан, — сказал я со вздохом, снова чистя ствол. Я не хотел, чтобы пуля застряла в спине. Если бы это произошло, то доставать бы ее было очень больно. Это определенно убило бы его.

— Должен быть другой способ. Это будет иметь неприятные последствия для вас обоих.

— Другого пути нет! Он мой брат. Я хочу вернуть своего брата, Деклан. Ты даже не представляешь. Вы оба всегда были близки. Я хочу иметь возможность сидеть с ним, пить, шутить и смеяться, как вы оба. Я хочу ходить на охоту, в бойцовские клубы. Я, черт возьми, хочу снова стать частью семьи. Я хочу место за этим чертовым столом, потому что, если я не получу его в ближайшее время, Лиам навсегда откажется от меня. Ты знаешь, что происходит с людьми, от которых Лиам отказывается? — рявкнул я, бросая пистолет на стол и делая глубокий вдох.

— Нил…

— Он либо убивает их, либо оставляет умирать, семья это или нет. Единственное, что его сдерживает, — это наша мать, и как долго, по-твоему, это продлится? Возможно, однажды я проснусь и обнаружу, что мы с женой в цепях или в аду благодаря ему. Я не могу позволить этому случиться.

— Ты делаешь это, потому что боишься, что однажды он отвернется от тебя, или потому, что ты действительно хочешь его любви? — спросил Деклан, поставив свое пиво, чтобы почистить пистолет. — Он тоже был паршивым братом. Ты все испортил, но ты был молод. Мы все были молоды.

— Ты не видишь того, что я вижу ночью, Деклан, — ответил я, забирая у него пистолет. — Ты не представляешь, какое отвращение я испытываю к самому себе всякий раз, когда просыпаюсь утром.

— Я начинаю понимать.

— Потому что ты хочешь Мелоди?

— Как…

—Потому что каждый мужчина с работающим членом захочет ее. Трудно удержаться, когда она убивает людей в обтягивающем платье и на каблуках, и ей это чертовски нравится. Мы все хотим этого от наших женщин, но Лиам получил это. Всегда Лиам, — однако у меня достаточно дурной крови, чтобы хватило на всю жизнь. Последнее, что мне нужно, это добавить Мелоди в мой список провинностей. — К тому же, эта женщина напугала меня почти так же сильно, как Оливия.

— Ты собираешься застрелить ее мужа.

В его словах был смысл.

— Да, хорошо, мне нужно найти Лиама, — при первых признаках света я достал прозрачные пули.

— Что это такое? — Деклан схватил одну из них.

— Я называю их заготовками, я сделал их для Лиама. Они будут ужасно болеть и могут вызвать кровотечение, но они не должны его убить. Я вдохновился пейнтбольными мячами.

— Когда все полетит к чертям, а этот план полетит к чертям, не забудь сказать Мелоди, что я ничего не знал об этом.

План не мог провалится. Я бы сделал все, что нужно, чтобы он не провалился. Это было безумие, но таков был Лиам, девяносто восемь процентов всего, что он делал, было безумием, но это работало. Он дал мне слово, что наконец-то оставит прошлое. Может быть, тогда я, наконец, снова смогу дышать, снова спать, снова обрести покой.

Деклан не понимал. Оливия не понимала. Никто не понимал, что я чувствовал. Как глубоко чувство вины въелось в мою душу. Отец неоднократно говорил мне, что семья — это все. Что мы жили и умирали ради семьи, но потом произошёл случай с Лиамом, и я клянусь, Седрик знал, что я сделал. Он смотрел мне прямо в глаза и ждал, когда я признаюсь в своем грехе, но я не мог говорить. Последние двенадцать лет я не мог говорить. Какой смысл быть сильным снаружи, когда ты слаб внутри?

Вот почему мне нужно было это сделать. Не только ради Лиама, но и ради себя... ради Оливии. Чтобы я, наконец, смог стать тем мужчиной, в котором она нуждалась. Вместо этого она была женщиной, которая обнимала меня каждую гребаную ночь, пока я пытался выбросить образ маленького мальчика в шкафчике из головы.

Она хотела детей, но проблема была не в ней, а во мне. Очевидно, мое собственное тело начало меня предавать. Врачи называли это «стрессом», тупые ублюдки. Это был способ моего тела сказать мне, что я не готов быть отцом, не тогда, когда я даже не мог держать себя в руках.

Вздохнув, я приложил голову к винтовке.

— Пусть мой выстрел принесет спокойствие в нашу семью, — прошептал я про себя, прежде чем спрятать крест на шее под рубашку.

Подойдя к окну, я стал ждать. Я бы ждал весь день, если бы пришлось. Но, конечно же, он вышел из-за деревьев.

— Прости меня, — прошептал я, нажимая на курок.

ГЛАВА 19

«Тот, кто превращает себя в зверя, избавляется от боли быть человеком».

~ Сэмюэл Джонсон

КОРАЛИНА

День 1

— А-а-а! — я закричала во все горло, когда поток ледяной воды обрушился на меня и мою кровать. Вскочив с кровати, я столкнулась лицом к лицу с... Адрианой, я полагаю? Она выглядела так, словно я была надоедливым сопляком.

— Вы проспали, — она уставилась на меня, поставив ведро на пол.

— Сейчас шесть утра! — закричала я на нее, ужасно дрожа. Почему, черт возьми, она не могла просто встряхнуть меня, как нормальный человек?

— Тренировка начинается за час до восхода солнца. Солнце уже взошло, а это значит, что вы опоздали. — Она подошла к моему шкафу и вытащила два случайных предмета одежды, которые даже не подходили друг другу, а затем бросила их в меня.

— Раздевайтесь.

— Что? — она хотела, чтобы я переоделась у нее на глазах?

Она закатила глаза и указала на мою пижаму.

— Снимите свою пижаму и переоденьтесь, чтобы мы могли начать тренировку, о которой вы умоляли Мэм.

— Хорошо, позволь мне просто сходить в туалет.

— Почему? У вас есть женские особенности, которых нет у меня? — она уставилась на меня.

— Я не помню, чтобы ты была такой болтливой с Мел.

— Что? — спросила Адриана, заставив меня подпрыгнуть.

— Ничего, эта одежда не сочетается, — ответила я, подходя к своему шкафу.

Адриана, конечно, последовала за ним.

— Разве имеет значение, в какой одежде вы будете истекать кровью?

— Истекать кровью?

— Есть причина, по которой люди работают через кровь, пот и слезы, — она закатила глаза, заставив меня почувствовать себя идиоткой.

— Послушай, я новичок в том, чтобы…

— Быть сильной? Быть уверенной в себе? Быть гребаной Каллахан? Да, я это понимаю. Вот почему я раздражена: потому что ты не такая. Разве черные женщины не должны быть сильными?

— Ты меня не знаешь, расистская сука! — закричала я на нее. — Да, я должна была быть «типичной» чернокожей женщиной, той, которая не оставит дерьмового отношения к себе и готова драться в любой момент. Не дай бог быть чернокожей женщиной, которая застенчивая, ненавидит споры, и не соответствует стереотипу.

Она ухмыльнулась, поправляя очки на своем маленьком носике.

— Нет, я тебя не знаю, но знаешь ли ты себя? Эта кроткая, маленькая женщина передо мной — настоящая Коралина или это маска, которую ты надеваешь, потому что боишься иметь дело со своим дерьмом?

Я не была уверена, как на это реагировать.

— Подумай о том, почему ты попросила об этом. Ты могла бы выбрать любой другой способ переделать себя — стать лучше. Ты могла бы вернуться в школу, сбросить пять фунтов, написать книгу по самопомощи. Но вместо этого ты захотела научиться драться. Люди, которые выбирают этот вариант, рождаются для иного, чем весь остальной мир. — Она подошла прямо к моему лицу, и я почувствовала необходимость отступить.

— В тебе есть стремление, голод, Коралина. Ты пытаешься вырваться из своей скорлупы, но боишься сделать это. Ты напугана, потому что все, что ты умеешь делать, — это прятаться за больными детьми и большими толстыми чеками. Ты прячешься за всем, даже за своей одеждой. Вот почему ты не можешь снять ее перед другими. Дай угадаю, вы с Декланом занимаетесь сексом в темноте? Ты прячешься и ждешь под одеялом...