21

КЭЛЛУМ

Её губы были такими же мягкими, как и прошлой ночью. Может быть, даже мягче, нежнее, совершеннее. Что-то в ней всегда казалось лучше с каждым разом, когда я овладевал ею.

Оклин колебалась всего мгновение, прежде чем застонать, и её губы начали двигаться напротив моих. Её язык скользнул по уголку моих губ, и я послушно приоткрылся, желая попробовать её на вкус. Я держал глаза открытыми и сосредоточился на её лице, когда её руки переместились на мою шею, а затем на мои волосы. Я уставился на то, как её ресницы отбрасывают тени на её мягкие щёчки. Я положил руки ей на талию, чтобы сосредоточиться на миниатюрной женщине в моих объятиях и не позволить воспоминаниям о чужих руках вернуть меня назад.

Я наблюдал, как меняются черты её лица с каждым движением её губ напротив моих. Сладкий вкус сиропа, смешанный с её собственным неповторимым вкусом, опьянял меня. Я настолько растворился в её поцелуе, что даже не заметил, как мои глаза закрылись, и каждое чувство усилилось. Но не чувство паники, которое было на грани с тех пор, как её руки зарылись в мои волосы. Нет, я почувствовал, как её зубы больно прикусили мои губы. Я почувствовал дуновение воздуха на своей щеке, когда она вздохнула, не отрывая своего рта от моего. Я почувствовал, как тонкие кости её грудной клетки расширяются и сжимаются под моими пальцами.

Она поглотила меня, и прежде чем я осознал это, мои пальцы задрали её свитер, чтобы стянуть его через голову. Мои руки прижались к её мягким грудям, а большие пальцы поглаживали назад и вперёд её соски. Я отодвинул тонкое кружево в сторону и провёл губами вниз по шее Оклин , чтобы обхватить и пососать тугой бутон. Я был так очарован ощущением её во рту, что у меня даже не было возможности подумать о том, что то, как она держала меня, не заставляло меня чувствовать что-либо, кроме возбуждения.

Отсутствие паники оставило пустоту, которую я отчаянно хотел заполнить ею. Мне нужно было почувствовать больше. Сильнее прижимая её к себе.

Я отстранился ровно настолько, чтобы задрать рубашку, а затем вернулся к поцелуям. Её обнажённая грудь, прижатая к моей, послала по мне волну вожделения. Находился ли я когда-нибудь кожа к коже с женщиной? Был ли я когда-нибудь настолько погружён в настоящее, что прошлое не могло дотянуться до меня?

По крайней мере, я думал, что не могло. Я думал, что был настолько погружён в Оклин, что ничто не смогло бы пробиться наружу.

Затем её руки легли мне на плечи, толкая меня обратно на маленький диванчик, и я упал. Провалился обратно в свой кошмар. Её руки крепко сжали мои плечи, и он начал забираться на меня сверху. Я оторвался от реальности, мои ноги вновь были прижаты к груди и…

— Нет, — крикнул я, хватая её за бицепсы и отталкивая назад.

Мои глаза распахнулись, когда я услышал свой голос в тихой комнате, который разносился по крошечному пространству, словно насмехаясь надо мной. Оклин уставилась на меня широко раскрытыми глазами, её рот открылся в шоке.

— Прости, — удалось прошептать мне на тяжёлом вдохе. Моя грудь не могла сделать достаточно глубокий вдох, и паника начала щекотать мою кожу. Не только из-за воспоминаний, но и из-за того, что я задавался вопросом, как я объяснюсь с ней в этой ситуации.

— Ты что, издеваешься надо мной? — её брови опустились, и она оттолкнула мои руки, чтобы я отпустил её. Оклин подняла свитер и прикрыла им грудь, уставившись на меня, пытаясь понять, что я делаю. — Ты серьёзно? — спросила она медленнее, злее.

— Блядь, — выругался я, вставая с дивана. Я отошёл к стене на несколько футов и запустил руки в волосы, прежде чем повернуться и зашагать обратно. Мои пальцы сжались в кулак, надеясь, что острая боль сосредоточит меня, поможет мне обрести хоть какой-то контроль, который, казалось, ускользал из моих рук. — Чёрт, — сказал я снова.

— Ты должен уйти.

Её негромкая, но резкая команда остановила меня. Когда я повернулся, чтобы посмотреть на неё, моё сердце ушло в пятки, словно свинцовый груз тянул его вниз. Обида в её глазах была такой сильной, что даже тонкая завеса гнева не могла её скрыть.

— Оклин, пожалуйста, — я шагнул к ней, протягивая руки.

— Нет, — она опустила глаза и покачала головой. — Нет. Ты можешь либо объяснить, что, черт возьми, происходит, либо уйти.

Посреди бушующего во мне смятения я думал, что она видела, когда смотрела на меня. Мужчину, скрывающего испуганного мальчика? Животное в клетке, которое слишком часто подвергалось насилию, чтобы оправиться от него? Взрослого мужчину, напуганного потерей первого проблеска надежды? Отчаявшегося мужчину, пытающегося сохранить её и свои секреты?

Я удерживал её золотистый взгляд, представляя себе последствия. Я мог бы убежать и ненавидеть себя каждый день за то, что не попытался? Я мог бы признаться и увидеть отвращение на её лице, и она оттолкнула бы меня, потому что не знала бы, как обращаться с таким испорченным продуктом. Осудила бы она меня за то, что я всё ещё прикован к своему прошлому?

Или я смог бы признаться, и она разделила бы со мной тяжесть этого бремени. Я мог бы признаться, и она облегчила бы преследующую меня боль. Оклин стала первым человеком, которому я хотя бы подумал рассказать. Ни одна женщина не могла подвигнуть меня поделиться этим. Я лишь придумывал новые отговорки, чтобы оттянуть ещё один период своего одиночества. Но с ней? Я чувствовал себя в безопасности. Я чувствовал утешение, и я не хотел сдаваться так легко. Смог бы я жить в ладу с самим собой, если бы не попытался воспользоваться этой возможностью?

Резкими движениями я снова надел рубашку, нуждаясь во всей броне, которую только мог заполучить. Затем я подошёл к ней и помог ей надеть свитер.

— Кэл, — прошептала Оклин, просовывая руки в рукава, наблюдая за мной с беспокойством и замешательством.

Я сел, прислонившись спиной к подлокотнику с другой стороны дивана, и сглотнул, прежде чем сделать глубокий вдох.

— Просто, — начал я. — Просто дай мне минутку.

— Хорошо, — она выдохнула это слово так тихо, что я почти не расслышал его, но оно пролетело через пространство между нами и дошло до меня, как будто Оклин выкрикивала слова поддержки.

Я не мог поднять на неё глаз, когда начал. Вместо этого я сосредоточился на том, как мой большой палец водит туда-сюда по штанине джинсов.

— У меня был двоюродный брат, — начал я. Так просто. Так безобидно по сравнению с кошмаром, который последует за этими словами. Но как только я начал, всё вышло без единой запинки, передавая всю суть. — Он был на три года старше меня, и я боготворил его. Равнялся на всё, что он делал. Думал, что он знает всё.

Я рассмеялся сухим, невесёлым смешком, от которого у меня защемило в груди.

— Поэтому, когда он включил порно-видео, я ничего не сказал, потому что не хотел, чтобы он подумал, что я слишком мелкий. Мне было всего одиннадцать, а он же был гораздо более крутым подростком.

Поджав губы, я приготовился произнести вслух то, чего не говорил более десяти лет.

— Я ничего не сказал, когда он трогал мой пенис, сказав, что делает мне одолжение, обучая меня мастурбации. Или что, поскольку он сделал это со мной, то мне нужно сделать это в ответ. После этого всё продолжалось, и я начал чувствовать себя в западне, когда мне действительно захотелось, чтобы это прекратилось, или же попросить кого-нибудь, чтобы это закончилось. Я боялся того, что сказать или как это сказать. Затем всё постепенно перешло к оральному сексу, затем просто к сексу. И я хотел, чтобы это прекратилось. Я больше не хотел учиться. Но он угрожал мне. Он сказал, что никто не поверит, и что я этого не хочу, раз он может довести меня до оргазма. Он удерживал мой страх и стыд надо мной, заманивая в ловушку. Только через два с половиной года мои родители начали замечать мои приступы паники и то, как я себя вёл. Видишь ли, если я устраивал проблемы, то ему не разрешали приходить ко мне с ночёвкой. Так я мог держать его подальше. Через некоторое время мои родители отправили меня к психотерапевту, и, думаю, однажды психотерапевт, наконец, задал правильные вопросы, сказал правильные вещи, чтобы заставить меня открыться. После этого всё закончилось.

Всё моё тело, казалось, сотрясалось изнутри мелкой дрожью, но когда я поднял руки, они едва двигалась. Внутри я рассыпался, но каким-то образом моё тело осталось нетронутым.

Я не поднимал глаз, Оклин всё ещё не заговорила, и квартира словно кричала от тишины. Страх сковал мои мышцы, из-за чего казалось невозможным поднять голову, но я это сделал. Медленно я поднял на неё глаза, готовя себя к худшему.

Её тонкие пальцы были прижаты к губам, а слёзы непрерывным потоком катились по щекам.

— Кэллум, — моё имя вырвалось у неё сквозь слезы.

— Мне не нужна твоя жалость.

Чёрт, я не смогу справиться с её жалостью. Почему-то это не укладывалось в сценарии, которые я себе представлял. Я не думал о том, что произойдёт, если она почувствует жалость ко мне.

— Мне не жаль тебя, — произнесла Оклин, возвращая моё внимание к ней. Я наблюдал, как её горло дёрнулось, прежде чем откашляться. — Я была бы чудовищем, если бы не чувствовала боли за тебя и за то, через что ты прошёл. Но это не жалость. Это сострадание.

Огонь, скрытый за её словами, глубина чувств, проникающих в меня, заставили мои глаза гореть, и я отвёл взгляд, с трудом проглотив комок, угрожающий задушить меня перед моим последним признанием.

— После этого я никогда по-настоящему не мог переносить прикосновения. Я прикасался к женщинам, целовал их, встречался с ними, но они, как правило, хотят большего. Кто бы не хотел, когда пытается построить своё будущее? Но в конце концов им надоедало, когда я продолжал отталкивать их без объяснения причин и отказывался позволять им прикасаться ко мне в интимном плане.

— Ты когда-нибудь… — её слова затихли, но я знал, о чём она спрашивает.