А на следующий день я приготовила нам обоим бань ми тхит нуонг, полив сэндвичи дополнительным домашним айоли. Я даже засунула в них паштет, когда он не смотрел.

Я бросила салфетку на свою пустую тарелку и откинулась на спинку кресла.

— Какое твое любимое произведение искусства?

— У меня его нет.

— Серьезно? — Я бумерангом взлетела вверх. — Ты собираешь столько произведений искусства, и ни одно не является твоим любимым?

— Нет. Не все нужно сравнивать с чем-то другим.

— Но... — Я нахмурилась. — У каждого есть любимое произведение искусства.

— Даже у тебя?

— Да. — Телефон-омар.

У отца была копия, которую я выпрашивала. Вера продала его на аукционе через несколько недель после его смерти.

Зак сделал паузу, откусывая кусочек.

— Автор Дали?

Меня сводило с ума, насколько крошечными и размеренными были его укусы.

Тридцать два жевательных кусочка.

На мой кивок он изогнул бровь.

— Это, должно быть, твоим любимым.

— И что это значит?

Он не ответил мне, обхватив губами сэндвич.

Когда обеденный перерыв закончился, я еще раз проверила его тарелку. Он не оставил ни крошки.

Каждое утро я по полчаса бродила по территории, открывая все окна в поместье, чтобы впустить солнце. Так мистер Сан впервые в жизни почувствовал тепло.

Я отказывалась есть в тишине, постоянно рассказывая ему о своей жизни.

О матери, которой никогда не было. Об отце, который был, но я никогда не могла насытиться. Одиночество.

Сеул. Фехтование. Олимпийские мечты.

Как я скучала по прежней жизни. По той, в Азии, вдали от моих злых сводных сестер и мачехи.

Он сидел и слушал все это. Как будто ему приходилось терпеть человеческое общение.

Иногда, когда я смеялась, он отшатывался.

Закари Сан был почти человеком.

Чтобы исправить его, мне нужно было сделать его настоящим.