– Полагаю, это всё из-за Ч.

Майя выплевывает свой напиток.

Мне не хочется смеяться, но я едва сдерживаюсь.

– Хейзел, не начинай.

Но Хейзел всё-таки начинает.

– Ты помнишь, какой пьяной она была в тот раз? – спрашивает она Майю, которая выглядит смущенной из-за меня. – Луна Вуна, он сказал тебе, что ты сделала?

– Кое-что из этого.

Со злым блеском в глазах Хейзел рассказывает обо всём, что произошло. Майе приходится вмешаться, чтобы исправить некоторые из более сложных и причудливых сюжетных линий, но она довольно точна. К концу я настолько подавлена, что прячусь в своей толстовке. Они обе смеются надо мной. Хейзел открыто, а Майя тихо прикрывается рукой.

Я не помню ничего из того, что они мне говорили, но, если быть до конца честной, я вообще не помню, чтобы они были в комнате. Я помню, как Генри был со мной в душе, как я не стеснялась делиться некоторыми своими фантазиями, все из которых вращались вокруг него...потому что я была ненасытна, когда дело касалось его.

Что я действительно отчетливо помню, так это его голову у меня между ног, его горячий рот на мне...

От одной мысли об этом у меня по спине пробегает холодок. Я рада, что прячу лицо, потому что знаю, что в данный момент оно горит.

Как только Хейзел и Майя перестают смеяться, они задают мне вопрос, которого я надеялась избежать.

– Ты с ним говорила?

Я откидываюсь на спинку дивана, качая головой. Вполне вероятно, что две кружки пива во мне без всякой еды – причина, по которой я на самом деле отвечаю на вопрос Хейзел.

– Я разговаривала с ним только один раз. И он ничего не сказал.

– Ты...хочешь поговорить с ним? – спрашивает Майя.

Закрыв глаза, я честно отвечаю:

– Да.

Кажется, что комната вращается.

– Почему ты этого ещё не сделала? – спрашивает Хейзел.

Потому что он ненавидит меня, я уверена в этом.

– Чувства? Они мне не нравятся. И говорить о них тоже не люблю, – признается Хейзел. – Но даже я знаю, что иногда тебе нужно стать взрослой женщиной и просто, блядь, сделать это.

Я не спорю, но всё равно закатываю глаза. Я правда разговаривала с Генри, не о чувствах, но мне с ним было комфортно. Говорили о других вещах, смеялись и дурачились. Но как только это дерьмо стало реальным, я запаниковала и сбежала.

С самого начала с Генри всё было по-другому. На людях он держался на расстоянии, потому что я просила его об этом. Но когда нас было только двое, он не скрывал своих чувств. Он показал мне, что именно он чувствует ко мне. Он даже попросил меня жить с ним. Сказал, что любит меня...

Серьезно, что со мной не так?

– Мне нужно в туалет, – объявляю я, вставая с дивана. – В холодильнике есть ещё пиво, если хотите, – кричу я из глубины коридора.

Я мою руки, когда слышу стук входной двери. Тадаши должен быть на матче. Но раз уж он здесь, я позабочусь, чтобы он поел перед игрой, потому что еды ещё много, а он терпеть не может остатки в холодильнике.

Когда я открываю дверь, происходит худшее, что может случиться. Там Генри. Ошеломленный. Рот приоткрыт, он выглядит смущенным, пока, в конце концов, не становится скорее сердитым, чем удивленным.

Моргая, его глаза путешествуют вверх и вниз по моему телу, оценивая мой внешний вид. Черная пижамная рубашка с длинными рукавами, пижамные штаны с Бэтменом, фиолетовые пушистые носки.

– Ты остановилась здесь? – он обвиняюще хмурит брови. Это первые слова, которые он говорит мне за две недели. – У Тадаши? – его голос был таким же холодным и жестким, как и его глаза.

Я пытаюсь игнорировать своё бешено колотящееся сердце и то, как всё моё тело хочет прижаться к нему, даже если это ненадолго. Я слышу, как Тадаши смеется с Хейзел в гостиной.

Я скрещиваю руки на груди.

– О, так теперь ты сейчас со мной разговариваешь?

– Это не ты должна сердиться, – Генри хмурится. – Ответь на мой вопрос. Ты здесь живешь? – в его голосе явственно слышна боль. После долгого выдоха он бормочет:

– Он должен был сказать мне.

Я чувствую, как от него волнами исходит гнев. Его глаза широко раскрыты. Он кипит.

– Он должен был сказать тебе? – повторяю, каждое моё слово наполнено все большим раздражением, пока я не срываюсь. – Он не обязан сообщать тебе последние новости обо мне, а я ни хрена не обязана отвечать!

Возможно, он прав, и я не могу злиться, но это не значит, что он тоже может быть мудаком. Или, может быть, он и злится, потому что я всё испортила. Я уже ничего не знаю.

Расстроенный, он проводит руками по волосам. Злиться легче – это определенно причиняет меньше боли. Я могу понять, почему он предпочитает злиться, но я не хочу с ним ссориться.

– Послушай, – вздыхаю я, покусывая нижнюю губу. – Да, я остановилась здесь. Я заняла одну из его свободных комнат. Счастлив?

– Нет, Луна, я не счастлив. Даже близко нет.

Когда я уже думаю, что он больше ничего не скажет, он добавляет:

– Я...даже не знал, что ты всё ещё в Лондоне, пока не столкнулся с тобой в костюмерной. Ты...ничего мне не сказала.

Я должна уйти. Я должна уйти, не оглядываясь назад, запереться в своей комнате, оставить его в покое и позволить ему жить дальше. Мне следовало бы уйти, но я не могу.

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

Мы стоим близко, но ещё не касаемся друг друга. Он долго ждет, пока я поднимаю на него взгляд.

– Почему, чёрт возьми, ты злишься? – он сам на себя не похож. – Ты положила этому конец, помнишь?

Отчаяние, печаль в его голосе пронзают меня насквозь. Я сдерживаю слёзы.

– Потому что... – я сглатываю.

Он подходит ближе.

– Потому что….?

Потому что мне страшно. Глядя в его красивые карие глаза, я понимаю, что хочу найти в них убежище. Я хочу чувствовать себя в безопасности в его объятиях, но мой разум – ужасное место, где я уже потеряла его. С кем-то умнее, остроумнее, красивее. Куда бы мы ни пошли, всегда найдется кто-то лучше меня.

Это случалось раньше. Это только вопрос времени, когда это случится снова. И я не переживу, если Генри причинит мне такую же боль, как мне причинили. Это невозможно объяснить. Он не поймет, потому что его никогда не предавали с таким злонамеренным умыслом, приводящим к таким разрушительным последствиям.

Пристыженная и отчаявшаяся, я поворачиваюсь, чтобы уйти, ничего не объяснив.

– Луна, подожди, – он хватает меня за руку.

Я останавливаюсь, но не отрываю взгляда от пола.

– Ты сказала, что это не сработает, – шепчет он, подходя ближе. Его запах окутывает меня. – Ты не сказала почему. И я так разозлился на тебя, что ушел. Когда я вернулся домой, тебя уже не было. Мне не следовало уходить, но я думаю, что заслуживаю знать.

Его грудь так близко к моей руке. От тепла его тела у меня кружится голова. Если я повернусь чуть влево, я дотронусь до него. Должно же быть какое-то слово, чтобы описать, как отчаянно я хочу прикоснуться к нему. Своими руками, своим телом и своими губами.

– Луна?

Если бы я прижалась к нему, уткнулась лицом в его сильную грудь, он бы обнял меня, прижал к себе – я знаю, он бы сделал это. Он заставил бы боль уйти...на время. Но утром она вернется. И в конечном итоге я утащу его за собой на дно. Я не могу так с ним поступить. Я не сделаю этого с ним.

– Скажи мне? Пожалуйста, – боль в его голосе заставляет меня поднять на него глаза.

– Потому что...ничто не длится вечно.

– Мы можем, – настаивает он, в его голосе слышна агония. Его руки сжимаются в кулаки, которые он засовывает в карманы.

Когда я встречаюсь с ним взглядом и шепчу его имя, в моём голосе звучит что-то хрупкое, как будто он вот-вот сломается. Губы Генри мгновенно оказываются на моих. Темная тень, поглощающая нас, рассеивается, как бальзам на рану. Муки последних нескольких недель забыты, наши страдания наконец-то ослабли.

Он прижимает меня к стене, пытаясь коснуться каждой частички моего тела сразу. Я цепляюсь за него, притягивая к себе, растворяясь в нем так сильно, что ни один из нас не знает, где заканчивается одно тело и начинается другое. Это боль, смешанная с желанием, любовь с печалью.

Мы отрываемся друг от друга только тогда, когда воздух становится абсолютно необходим, но даже тогда Генри прижимает меня к себе невероятно близко. Его глаза крепко закрыты, его лоб нежно прижат к моему.

– Ты не можешь целовать меня вот так и говорить, что для тебя это ничего не значит.

Это всё. Он – это всё.

– Луна, мы можем...

– Мы не можем, – обрываю я его, качая головой, моё сердце снова разбивается. Зацикленность на всех возможных негативных моментах перекрывает всё остальное. – Мы не будем.

Не в силах больше смотреть ему в глаза, я отхожу в сторону, вырываясь из его объятий. Я заставляю себя уйти. Он заслуживает объяснения, но я не могу его ему дать. Не тогда, когда мои мысли движутся слишком быстро, даже для того, чтобы я могла их понять. Не тогда, когда всё, с чем я остаюсь, – это чувство неполноценности и ужасающий страх, что я никогда не буду достойна его.

Вместо того, чтобы пытаться что-либо объяснить, я оставляю Генри одного в коридоре. Я не выхожу из своей комнаты, пока Майя не постучит, чтобы сообщить мне, что они с Тадаши ушли.

Когда я возвращаюсь в гостиную, Хейзел выглядит разочарованной и качает головой.

– Это было какое-то дурацкое дерьмо, Луна.