21

Самый острый меч - это

слово, произнесенное в гневе.

Будда

НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ

Настоящее

Когда Минка переезжает, становится удивительно, как мало вещей она привезла с собой.

Одна небольшая коробка с одеждой, размером примерно с ручную кладь; еще меньшая коробка, полная безделушек, пары учебников и нескольких романтических романов, что, на мой взгляд, совершенно не соответствует ее характеру; и средних размеров сумочка, которая выглядит так, будто находится на смертном одре, и, судя по двум единственным предметам в ней, Минка не доверяет ей ничего тяжелее кошелька и ключей.

Я не могу удержаться от того, чтобы не выпустить наружу немного старого Николайо, когда складываю коробки друг на друга, бросаю сверху сумку и легко поднимаю сразу три вещи.

— Черт. Надо было нанять бригаду грузчиков, — шучу я, выходя из образа и чувствуя себя в этот момент прежним.

Она хмурится, раздражение в ее глазах мне знакомо.

— Ты смеешься над моей бедностью? — Она оглядывает мою квартиру с нашего места в большом фойе, медленно осматривая все вокруг. Все красиво, блестит и сверкает, но так уж устроены деньги. — Не все так привилегированны, как ты.

Я пожимаю плечами, потому что, если не считать кровопролития и отречения от семьи, она права. По большому счету, я прожил чертовски привилегированную жизнь. Даже несмотря на то, что последние семь лет я провел в подполье, большую их часть я жил в роскоши, за исключением одного холодного месяца, когда я был бездомным и жил под чертовым мостом некоторое время.

— Ты бесстыдник, — бормочет она, хотя это звучит сдержанно.

На самом деле, она не похожа на свою дерзкую сущность. Конечно, она не совсем кроткая. Но за последние двадцать четыре часа, с тех пор как я предложил ей переехать к нам, я готовился к тому, что она будет нахальной. К дерзкой чертовке. К битве за битвой с ее острым языком.

Но передо мной не та женщина, которую я ожидал увидеть.

Она выглядит почти... созерцательной.

Как будто она каким-то образом превратилась из женщины, которая знает, кто она, в женщину, которая все еще пытается понять это.

По какой-то причине это меня сильно беспокоит.

Думаю, она мне больше нравится, когда злится на весь мир и особенно на меня.

Что со мной не так, я никогда не узнаю. Назовите это скукой или влечением, но ее типичное нахальство возбуждает меня. Но видеть ее в таком состоянии почти невозможно. Я сопротивляюсь желанию прижать ее тело к стене и посмотреть, как в ее глазах вспыхивают возбуждение и вожделение, что угодно, только не уныние, которое я наблюдаю сейчас.

— Где моя комната? — спрашивает она, и я благодарен за возможность высадить ее и избавиться от нее в этом странном состоянии.

Я веду ее наверх, в спальню напротив своей. Это просторная комната с двуспальной кроватью, телевизором с плоским экраном, закрепленным на стене, большой ванной и гардеробной, способной вместить в десять тысяч раз больше одежды, чем есть у нее на самом деле.

Я ставлю коробки на пол у открытой двери.

— Хочешь экскурсию по дому? — спрашиваю я, потому что не хочу, чтобы она потом бродила там, где ей не место.

Когда она кивает, я веду ее по дому, указывая на несколько свободных спален, свою комнату, кабинет, библиотеку, спортзал, театр, гостиную и комнату охраны, которая пуста, так как я уже отправил всех домой на сегодня.

Судя по ее реакции, когда я предложил нанять для нее личную охрану, я решил, что будет безопаснее не рисковать и не пугать ее. Когда я веду ее в сторону кухни, то слышу громкий стон, доносящийся с лестничной площадки.

Той, что ведет в подвал.

В подвал, где я незаконно держу в плену парня, который стрелял в нас.

Надеюсь, она этого не слышала.

— Что это было? — спрашивает она.

Чертов ад.

— Ничего, — небрежно отвечаю я, надеясь, что моя пленница перестанет вести себя как маленькая сучка.

— Это не звучало как ничего.

— Не надо, — говорю я, но она уже направляется к лестнице.

И честно говоря, кроме этого полусерьезного "не надо", я не пытаюсь ее остановить. Потому что, в конце концов, она сама догадается, когда увидит, что я приношу ему еду и воду. Будет утомительно прятать его от нее на протяжении всего ее пребывания здесь.

К тому же, возможно, она поможет мне время от времени менять ему ведро для мочи.

Но, скорее всего, нет.

Я смотрю на нее и закатываю глаза от того, как она ходит. Она держит подбородок, спина прямая и чопорная, ходит так, будто она королева гребаной Англии или еще какая-нибудь хрень. Не знаю, где она этому научилась, но это противоречит тому, что она рассказывала мне о своем воспитании.

Ее "бедности", как она это называла.

Когда мы поворачиваем за угол, где я держу Джекса, я изучаю ее, ожидая увидеть ее реакцию, зная, что по ее реакции я узнаю о ней много нового. И, черт возьми, если мне не любопытно узнать о ней больше.

И в последнюю секунду я заставляю себя отвернуться.

Потому что, черт возьми, что это за мысли?

Она здесь не для того, чтобы я узнал о ней больше, как будто мы на гребаном шоу знакомств или что-то в этом роде. Она здесь потому, что угрожала вызвать на меня полицию, а я не настолько дерьмовый человек, чтобы убивать невинных гражданских только для того, чтобы заставить их замолчать.

Вот и все.

С ее губ срывается вздох, и я вижу через периферию, как она останавливается рядом со мной.

— Почему он здесь? — спрашивает она, ее голос спокоен и ничуть не взволнован.

Честно говоря, это застает меня врасплох, потому что такая реакция гораздо спокойнее, чем я ожидал.

У этой девчонки есть смелость. Любая другая девушка, я могу гарантировать, начала бы кричать. Может быть, даже плакать. Потому что лицо Джекса - это гребаное месиво, покрытое засохшей кровью и уродливыми зелено-фиолетовыми синяками.

Оба пулевых ранения были чистыми, сквозными, так что я зашил его, и это почти все, что он получил от меня с тех пор.

Он даже не принимал душ.

В свое оправдание я время от времени брызгаю ему на кожу немного бриза для лица, когда вонь становится слишком сильной.

Как новенький.

Я поворачиваюсь к ней.

— Ты не сердишься? Не испытываешь отвращения?

Она пожимает плечами.

— Он стрелял в меня.

— Справедливо, — говорю я, но в голове у меня все перевернулось.

Потому что эта девчонка - крутая.

— Он здесь, потому что у меня к нему еще есть вопросы, — продолжаю я, отвечая на ее предыдущий вопрос. Я бью его по ногам, не обращая внимания на его хныканье, которое звучит громко, несмотря на заклеенный рот. — Джекс - лжец. — Я поворачиваюсь к нему и смотрю ему в глаза. — Правда?

Он что-то неразборчиво бормочет сквозь ленту, и я отрываю ее от его рта, не обращая внимания на его крики, когда лента отрывается от его кожи. Он, должно быть, самый большой ребенок, которого я когда-либо встречал. Стоит мне только сделать шаг в его сторону, как он тут же вскрикивает. Мне почти обидно, что он решил убить меня.

Я видел, как бывшие подружки сидят на бразильской эпиляции со знойными улыбками и сонными глазами на лице.

И вообще, девушка рядом со мной выглядит так, будто она способна вынести боль как чемпион.

При этой мысли та часть меня, которая давно не трахалась, задается вопросом, насколько грубый секс она любит.

— Я не лжец, — простонал Джекс, привлекая мое внимание к себе.

Я поворачиваюсь к Минке.

— Он сказал мне, что у него нет партнера. Он утверждает, что работает только один. — Я возвращаю свое внимание к Джексу и говорю: — Но Минка сказала мне, что кто-то следит за ней. И кому я должен верить? Тебе, киллеру с плохим рейтингом, подражателю, или Минке? — Я понижаю голос до фальшивого шепота: — Дам тебе подсказку - я больше склонен верить ей.

Мой голос возвращается к нормальной громкости, и когда я поворачиваюсь к Минке, чтобы спросить, не хочет ли она попробовать допросить его, я вижу в ее глазах нечто такое, что приводит меня в замешательство.

Я вижу чувство вины.