ГЛАВА 8

Феникс, 11-13 лет

Через месяц после нашей стычки на похоронах Астора отец Сикстайн переводит штаб-квартиру своей компании в Гонконг и переселяет туда свою семью.

Я больше не вижу ее до самого отъезда.

Проведя месяц до ее отъезда, тщательно избегая ее физически, а также уклоняясь от любых разговоров о ней, которые пытались завести со мной Роуг или Рис, я полностью оставил ее в прошлом.

Она больше не властвовала над моими мыслями и поступками так, как раньше, — ненависть, которую я испытывал к ней, прорвалась сквозь шоры моей одержимости.

Я заполнил это время тем, что стал чаще посещать занятия по дзюдо, встречаться с друзьями и вообще проводить как можно больше времени вдали от дома.

Жить там стало душно, мамино горе на каждом шагу сталкивалось с холодным отстранением отца.

Все усугублялось тем, что я был физическим напоминанием об Асторе, куда бы ни пошел. Я не раз доводил ее до слез, когда входил в комнату и она по ошибке принимала меня за него, даже несмотря на наши физические различия.

В одночасье я стал профессионалом в разделении своей жизни и вытеснении из нее Сикстайн.

Именно поэтому, когда в день ее отъезда я прокрался к одной из стен, разделявших наши владения, и заглянул за нее, я обвинил в этом простое любопытство, а не что-то другое.

Я мельком взглянул на нее, когда машина отъезжала.

Она оглядывалась на свой дом через окно заднего вида с тоскливым выражением лица. Должно быть, кто-то из родителей что-то сказал ей, потому что она повернулась назад к дому с улыбкой на лице, и на этом все закончилось.

Один последний взгляд, и она исчезла навсегда.

Или я так думал.

Следующие два года я жил как обычно. В конце концов я вернулся в школу через два месяца после смерти Астора. Я ходил на занятия, поднимался по карьерной лестнице в дзюдо, прочитал сотни книг и научился жить без брата.

Но на самом деле чаще всего я возвращался домой к злой пьяной матери, которая не могла встать с постели, и отсутствующему отцу, которого не интересовало ничего, связанного со мной.

Я изменился, мое сердце превратилось в бесплодную пустошь, где ничто не могло пустить корни и вырасти, пейзаж был совершенно пустынным.

Каждый день был еще одной хрупкой картой в хрупком карточном домике моей жизни, и я шел по нему вслепую, не заботясь ни о чем на свете.

За это время мне удалось не думать о ней, полностью отгородиться от нее, хотя победа оказалась пустой. Мне казалось, что мой разум превратился в снежный шар, и хотя я был уверен, что не пускаю ее внутрь, мысли о ней постоянно стучались в окна моего сознания, отвлекая меня своим шумом и умоляя впустить их.

Я не мог перестать думать о ней, как и не мог перестать дышать, во всяком случае не осознанно. Каждый день мне приходилось прилагать сознательные усилия, чтобы не впускать мысли о ней.

Пока однажды я не был бесцеремонно вынужден столкнуться с мыслями о ней, когда услышал, как отец разговаривает по телефону в своем кабинете.

— Они сказали, что поставят это на голосование. Могу ли я рассчитывать на твою поддержку, Телье?

Я навострил уши, узнав фамилию Сикстайн. Я остановился на месте и тихонько подкрался к открытой двери. В последние несколько месяцев я от скуки начал прослушивать некоторые звонки отца, и его имя никогда раньше не всплывало.

Отец молча слушал пару минут, а потом добавил.

— Хорошо, встретимся в Гонконге в воскресенье. У меня там идут грузы, которые я мог бы проинспектировать.

Я научился не проявлять никаких внешних признаков эмоций, но при этих словах моя бровь дергается. Если он едет в Гонконг к ее отцу, то, возможно, увидит и ее.

Не то чтобы я хотел ее видеть, эта мысль заставляет меня трястись от злости, но на следующей неделе там будут соревнования по дзюдо, в которых я мог бы принять участие.

Я говорю себе, что должен, что это поможет мне быстрее перейти в следующий ранг.

На следующий день, как только наша экономка официально сообщила мне, что отец уезжает на выходные, я поднимаюсь к нему в кабинет.

Он не поднимает глаз от своего компьютера, когда я вхожу.

— Говори.

— Я еду с тобой в Гонконг. Я записался на соревнования по дзюдо на следующей неделе.

Он смотрит на меня, его руки лежат на клавиатуре.

— Нет, ты будешь мешать бизнесу.

— Ты не увидишь меня. Тебе не придется есть со мной, никуда меня возить или даже признавать, что я там. Просто позволь мне сесть в самолет.

Он опускает взгляд на компьютер и снова начинает печатать, не разговаривая в течение долгих минут. Я остаюсь стоять перед ним, не отрывая взгляда от его лица.

— Я не хочу ничего от тебя слышать.

Я киваю, подтверждая невысказанное одобрение, и выхожу.

***

Менее чем через неделю мы приземлились в Гонконге.

Оказавшись на асфальте, отец садится в ожидающий его лимузин и оставляет меня добираться до отеля на другом. Как и обещал, он не сказал мне ни слова в самолете и сейчас не попрощался, прежде чем уехать.

Сейчас вечер воскресенья, соревнования начнутся завтра, но мои мысли не могут не быть связаны с ней. Мне нужно сосредоточиться на дзюдо, вообще-то я должен был бы тренироваться прямо сейчас, но мои мысли заняты другим.

С тех пор как прорвало плотину и в голову ворвалась первая мысль о ней, от нее невозможно отмахнуться.

Я не знаю, почему я здесь.

Не знаю, почему я позволил спровоцировать себя на приезд в Гонконг только из-за упоминания ее фамилии. С тех пор я действовал почти на автопилоте, и теперь мне придется столкнуться с решениями, которые я принял.

Я не могу быть здесь.

От одной мысли о встрече с ней у меня мурашки по коже и настроение становится совершенно мрачным, но какая-то часть моего чудовища должна ее увидеть.

Чтобы убедиться, что жизнь последних двух лет была для нее такой же мучительной, как и для меня. Увидеть, как потеря мальчика, который ей нравился, разбила ее маленькое сердечко, как разбила мое.

Увидеть, как она выглядит сейчас и так ли она красива, как в первый день, когда я ее увидел.

Я отбрасываю последнюю шальную мысль.

Я засыпаю с обидой в нутре и твердой решимостью не искать ее в своем сердце.

Вот почему я понятия не имею, что на меня нашло на следующий день, когда я вышел с соревнований перед своим поединком, даже не потрудившись обернуться, когда тренер позвал меня за собой.

Я смотрел за матчами своих товарищей по команде, как мог, но мои мысли все время убегали от меня к ней.

Сейчас нет смысла участвовать в соревнованиях, я скорее соглашусь на дисквалификацию, чем на неизбежный проигрыш, который произойдет, если я попытаюсь сделать хоть один захват в моем нынешнем растерянном состоянии.

Мне нужно увидеть ее и убедиться, что ей так же больно, как и мне, и тогда я буду в порядке. Тогда я получу необходимое завершение и смогу по-настоящему забыть о ней.

Я сдаюсь и пытаюсь заглянуть в ее «Инстаграм», но он приватный по умолчанию. В ее био указано, что она Стрелец, франко-британка и учится во Французском лицее в Гонконге. Я попросил своего водителя отвезти меня туда.

Я сижу на заднем сиденье, тонированные стекла полностью закрывают меня, пока я жду, когда она выйдет. Звенит звонок, и через несколько секунд ученики выходят на ступеньки и тротуар, направляясь в разных направлениях на обед.

Кто-то идет домой, кто-то достает из сумок упакованные ланчи и садится на улице, а кто-то направляется к киоскам, чтобы перекусить, но я не вижу ее.

Может, я пропустил ее, или она не пришла сегодня в школу, или...

И вдруг она появляется.

Она выбегает и останавливается так близко к моей машине, что у меня замирает сердце, прежде чем я вспоминаю, что она меня не видит. А даже если бы и видела, она слишком занята тем, что смеется и падает в объятия своих друзей.

В этот момент она — само определение радости, как будто ничто и никогда не причиняло ей беспокойства или боли. Она кажется нетронутой гадостью мира, незапятнанной болью, которая живет в моем сердце уже два года.

Боль, которую она, по крайней мере, частично вызвала.

Что бы я ни ожидал найти здесь, это не то.

Гнев как будто только раздувается внутри меня, а не получает краткую передышку, на которую я надеялся. Но я все равно не могу отвести взгляд, почти зачарованный тем, что вижу ее перед собой спустя столько времени.

Она почти не изменилась. Волосы все так же струятся по спине, блестящие, как солнце. Ее лицо такое же, хотя и немного старше, ее веснушки более заметны, если это вообще возможно, а ее улыбка сияет.

Она выглядит счастливой и здоровой, и я ненавижу ее за это.

Она идет под руку с яркой темноволосой азиаткой в сторону открытого рынка с киосками, где толпятся другие студенты.

— Следуйте за ней, — инструктирую я водителя.

Он выполняет приказ, и машина медленно ползет за ними. Я вдруг жалею, что не приехал на менее заметной машине.

Мы не успеваем далеко отъехать, как машина уже не может следовать за ними, а тропинка превращается в пешеходную зону.

— Подождите здесь, я сейчас вернусь.

Я выпрыгиваю, не успев додумать эту мысль, и обхожу машину до входа на рынок. Сикс и ее подруга находятся примерно в тридцати футах передо мной, переходя от прилавка к прилавку и изучая меню.

Я тихо следую за ними, стараясь держаться на безопасном расстоянии и по возможности прячась за людьми и предметами на случай, если она вдруг обернется.

В мою сторону бросают испуганные взгляды, но я их игнорирую, не сводя с нее глаз. Ее смех гипнотизирует, и я не могу отвести взгляд. Не успеваю я оглянуться, как оказываюсь через одного человека от нее в очереди у киоска с едой.

— Привет! В номере четыре есть арахис? — слышу я, как она спрашивает владельца киоска.

— Да, но номер семь совершенно не содержит орехов.

Этот разговор возвращает меня на два года назад: мы с Астором на нашей кухне, а Сикс приходит поиграть во время перекуса. Салли, наш шеф-повар, принесла печенье с арахисовым маслом, а Сикс сказала, что у нее аллергия.