23. ФОСТЕР

— Дыши, — пробормотал я, прижимаясь к волосам Талии в центре нашей кровати. — Дыши.

Она продолжала плакать, прижимаясь к моей груди так крепко, что казалось, будто она пытается зарыться в мое тело. Она плакала так сильно, что её тело спазмировалось при каждом всхлипе. Передняя часть моей рубашки была мокрая от её слез. А моё сердце... блять. Моё сердце едва могло выдержать это.

Это был не первый раз, когда у неё была тяжелая ночь в больнице. Кто обнимал её после тех ночей? Кто был рядом с ней, когда это должен был быть я?

— Дыши, любовь моя, — мне нужно было, чтобы она перестала плакать. Мне нужно было, чтобы она дышала. Я крепче сжал руки, желая забрать эту боль и поглотить её. — Всё будет хорошо.

Она кивнула, ее кулаки сжали мою майку и скрутили её в своей хватке.

— Я не могу...

Остановиться. Она не могла остановиться.

— Вдох и выдох.

— И-извини, — заикалась она.

— Всё в порядке.

Я целовал её волосы, обнимал её, пока всхлипывания не перешли в хныканье. Её грудь сотрясалась от икоты, и поток слез, в конце концов, иссяк.

— Прости, — сказала она, переместившись с моих коленей, чтобы сесть самой, скрестив ноги на матрасе.

— Тебе лучше?

Я заправил прядь волос ей за ухо и поймал одну из последних слезинок большим пальцем.

— Уф, — она фыркнула, вытирая щеки насухо. Затем она закрыла глаза, опустив лицо на руки. — Прости.

— За что ты всё время извиняешься?

— За то, что плачу.

— И что? — я потянул ее за запястья, опуская руки вниз, чтобы видеть её лицо.

Она отрывисто втянула воздух.

— Я не люблю плакать перед людьми.

— Я не люди. Я мужчина, который любит тебя. В слезах ты или нет.

Она вздохнула, её плечи опустились. Затем она оглянулась на открытую дверь спальни.

— Где Каденс? Она ведь не видела этого? Дерьмо.

— Её здесь нет. Здесь только мы. Мама Мэгги пригласила её на очередное игровое свидание. Я высадил её за десять минут до твоего приезда.

— Фух, — Талия снова закрыла глаза. — Вот тебе и жизнь в в моей эмоциональной скорлупе.

— А? — о чем она говорила? — Это что-то вроде врачебной терминологии, обозначающей дистанцию между тобой и твоими пациентами?

— О, нет. Это то, что сказала Лайла. Из-за этого мы и в ссоре.

Ссоре, о которой она мне ничего не рассказала.

— Она сказала, что у меня эмоциональная скорлупа, — Талия фыркнула. — Она была рада, что ты приехал в город, потому что с тех пор, как ты здесь, я за несколько дней проявила больше эмоций, чем за многие годы. Что бы это ни значило. Я постоянно проявляю эмоции, но, видимо, не те уродливые, которые она хочет видеть. Мы поссорились из-за этого. Вот почему мы не разговариваем.

Я коснулся её лица, большим пальцем провел по скуле. Но я держал свой гребанный рот на замке. Ей не понравится то, что мне придётся согласиться с Лайлой.

— Разве это похоже на эмоциональную скорлупу? — Талия вскинула руку, ее подбородок снова задрожал.

Мой большой палец продолжал поглаживать её кожу, а губы оставались сомкнутыми.

Талия изучала мое лицо, затем ее глаза расширились.

Проклятье. Мне не удалось от неё этого скрыть.

— Ты тоже так думаешь, не так ли? — её подбородок задрожал. — Что я живу в эмоциональной скорлупе?

— Нет, я не думаю, что ты живешь в эмоциональной скорлупе, — я взял её лицо в руки и притянул к себе для поцелуя. — Ты смеешься. Ты пыталась оторвать мне голову в тот день, когда мы ругались на ринге в спортзале. Радость. Привязанность. Уверенность. Ты проявляешь эмоции, Талли. Полагаю, Лайла имела в виду, что ты не всегда позволяешь другим видеть, когда тебе тяжело.

— Это не...

Я прижала палец к её губам.

— В качестве примера, ты только что трижды извинилась за то, что плакала.

Её лицо осунулось.

— Это моя вина, — сказал я. — Я признаю это.

Она насмехается.

— Как моя эмоциональная недоступность может быть твоей виной?

— Потому что раньше ты не была такой, — я грустно улыбнулся ей. — Помнишь, как ты пролила отбеливатель на мои любимые джинсы? Я нашел тебя в прачечной твоей квартиры, рыдающей над белым пятном размером с десятицентовую монету на коленке.

— Ты любил эти джинсы. Мне нравились эти джинсы. В них твоя задница выглядела фантастически.

Я захихикал.

— И я всё равно носил их, с пятном и всё такое.

Эти джинсы оставались со мной долгое время, в основном для того, чтобы я мог смотреть на это белое пятно и думать о Талии. Слишком много лет, слишком много стирок, и они стали настолько изношенными, что однажды, когда я работал во дворе, я порвал их на колене. Мне пришлось их выбросить. После этого я неделю был несчастным ублюдком.

— Я не хочу быть закрытой, — прошептала она.

— Опусти свой щит, любовь моя. Опусти руки. Полностью.

— Мне страшно.

— Озвучь свои страхи. Давай выпустим их наружу. Встретимся с ними лицом к лицу, вместе.

Ей потребовалось мгновение, чтобы встретить мой взгляд.

— Ты разобьешь мне снова сердце?

— Никогда.

Я лучше умру.

— Оставишь меня?

— Ни за что.

Не по своей воле. Я буду до самого конца.

— Перестанешь любить меня?

— Никогда, — моя любовь к ней была безгранична. Я буду любить её и в этом мире, и в следующем. — Никогда, Талли. Никогда.

Слезы навернулись ей на глаза.

— Я люблю тебя. Только тебя. Всегда тебя.

Победа.

Этот бой был окончен.

— Я люблю тебя, Талия Иден.

Она закрыла глаза, дыша так, словно втягивала эти слова в волокна своего существа, а затем заползла ко мне на колени, позволяя мне снова обнять её.

Я поцеловал её волосы.

— Это не та одежда, в которой ты ушла вчера вечером.

Вчерашняя форма была стандартного голубого цвета. Эта была бирюзовая, выцветшая от слишком частых стирок.

— Мне пришлось переодеться.

— Хочешь рассказать мне об этом? — спросил я.

— Я хочу быть хорошим врачом, — сказала она.

— Так катовым и являешься.

— Легко сомневаться в себе после тех ночей, когда люди умирают.

Блять. Я прижал её ближе, слушая, как она рассказывает мне о несчастном случае. О медсестре, которая ненавидела её, и о сыне, который умер.

— Мне жаль, — сказал я, когда она закончила.

— Мне тоже.

— Что я могу сделать?

— Ты делаешь это, — она прижалась ближе. — Мне нужно принять душ. Поесть. Увидеть Каденс. Сегодня мне не помешает несколько её улыбок.

То, что она хотела видеть мою дочь, было... ну... блять. Я не заслуживал Талию Иден.

Но она была моей.

— Иди, прими душ. Потом тебе нужно отдохнуть.

— Я истощена, — она зевнула. — Но я не знаю, смогу ли заснуть.

— Давай. Вставай.

Я поднял её с кровати и расстегнул молнию на её пальто. Затем помог ей вылезти из формы и отнес её в корзину, пока она отходила в ванную.

Ей не потребовалось много времени, чтобы принять душ, и когда она вышла, обернув полотенце вокруг туловища, я натянул ей на голову свою счастливую футболку с трилистником.

Она снова зевнула, в то время как я направил её к кровати. И через две минуты после того, как я прижал её к себе, она уже спала.

Моя рука затекла. У меня затекла шея. Её влажные волосы намочили рукав и плечо моей майки. Но, черт возьми, я не двигался три часа, пока она спала. Пока в моем кармане не завибрировал телефон с сообщением от мамы Мэгги, в котором говорилось, что я могу приехать за Каденс в любое время.

Как только я переместился, тело Талии дернулось. Ее глаза открылись, словно она проснулась от дурного сна.

— Ты в порядке?

Она кивнула, её глаза моргали от сна.

— Как долго я спала?

— Несколько часов. Хочешь ещё поспать? Мне нужно забрать Кадди.

— Я поеду с тобой.

Она двинулась, чтобы слезть с кровати, но я обхватил её за плечи, прижав к себе, и поцеловал её, медленно и глубоко.

— Я люблю тебя, — сказал я, отрываясь от нее.

Она улыбнулась.

— Я люблю тебя.

— Вот моя девочка.

Моя Талли, самый сильный человек, которого я когда-либо встречал. Даже после всего, что произошло прошлой ночью, сегодня она улыбалась. Для меня. Для Каденс.

Я разделся до влажной кофты, пока она сушила волосы феном. Затем, все еще в моей счастливой футболке и джинсах, мы повели Каденс в центр города, чтобы побродить по Мэйн-стрит и заскочить в «Кофе у Иденов», чтобы попить кофе и перекусить.

Пока мы с Кадди сидели за столиком и делили круассан, Талия и Лайла проскользнули на кухню кафе. Когда они вышли, Талия оглянулась и улыбнулась.

Видимо, это означало, что их ссора закончилась.

— Папа, можно мы пойдем в кино? — спросила Каденс, её губы были покрыты шоколадом.

— Конечно, — ответила за меня Талия, присоединившись к нам за столом. — Здешний кинотеатр не такой большой, как те, к которым ты, наверное, привыкла. Но он довольно веселый. Обычно там показывают детские фильмы. И они делают самый лучший попкорн на свете.

— Лучше, чем мой? — я надулся. — Докажите.

Она засмеялась, мелодично и мило. Смех был незащищенный и свободный.

Без всяких сомнений.

Мы втроем пошли в кино. Заехали в пиццерию, чтобы взять ужин и отвезти его домой. А после купания Каденс мы с Талией уложили мою дочь в постель, после чего улеглись на диван.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, когда она прислонилась ко мне, положив голову мне на плечо.

— Лучше. Спасибо за сегодняшний день.

— Не за что, — сказал я. — Могу я тебя кое о чем спросить? Что ты делала раньше? Если у тебя был тяжелый день в больнице, что ты делала?

— Иногда я ездила на ранчо. Покататься верхом. А иногда я просто приходила сюда.

— Одна?

— Да, — пробормотала она. — Но больше я так не делаю.

— Да, больше нет, — я сдвинулся с места, готовый отнести ее наверх, в постель, но звук шагов раздался снаружи за секунду до звонка в дверь. — Кто это?

— Есть варианты? Кто-то с фамилией Иден, — Талия встала. — Уверена, что новости о несчастном случае разлетелись по всему городу.

Значит, её семья приехала проведать её.

Она последовала за мной в коридор.

Вот только на крыльце стоял не Иден. Я щелкнул замком и распахнул дверь, пропуская нашу гостью внутрь.

— Вивьен, что ты здесь делаешь? Всё в порядке?

Последний вопрос был глупым.

Её лицо было белым. Ее глаза были налиты кровью. Темные круги под ними были похожи на синяки.