Нам, вероятно, придется есть вместе.

Дверь в гараж открылась, и Люк поднял голову, стягивая ботинки и носки, бросая последние в корзину, которую, как я узнала, он оставил в прачечной специально для этой цели.

— Привет.

— Привет. — Я слегка улыбнулась ему, пытаясь не обращать внимания на то, как сильно забилось мое сердце.

Я очень хотела его увидеть. Самое большое волнение за весь день. Когда Люк был в комнате меня всегда заряжала его энергия. Это было потому, что я ждала, когда он, наконец, спросит меня о Воинах, или о чем-то совсем другом… Ну, скорее, и о том, и о другом.

Он прошел на кухню и открыл холодильник, наклонившись, чтобы достать пиво.

— Хочешь?

— Нет, спасибо.

Он закрыл дверцу и открутил крышку с бутылки, поднеся краешек к губам.

У меня перехватило дыхание, и я заставила себя отвести взгляд от его красивого лица. Я не позволила себе обратить внимание на то, как его рубашка подчеркивает ширину его плеч. Или на то, как сексуально было видеть, как он ходит босиком.

Слишком много на что можно было посмотреть, и я могла забыть, что не доверяю Люку Розену.

— Здесь вкусно пахнет. Ты уже поела?

Я покачала головой.

— Тогда, я думаю, мы можем поесть вместе для разнообразия.

Фу. Он собирался снова силой затащить меня в столовую.

— Конечно.

Люк сделал еще один большой глоток пива, его кадык дернулся, когда он сглотнул. Горло этого человека завораживало. Серьезно, неужели у него не было ни одного недостатка?

Я отвернулась, чтобы скрыть румянец на щеках. Недостаток, изъян. Мне нужно было подумать о недостатке, на котором можно сосредоточиться, если я собираюсь пережить этот ужин. Давай, Скарлетт. Придумай что-нибудь.

Идея!

Он встречался с Пресли. Вот, это недостаток. Ладно, не совсем. На самом деле, это просто показывает, что у него хороший вкус. Но мы с сестрой поменялись достаточным количеством мужчин. Ну, одним, но Джеремая был чокнутым, так что я не спешила повторять эту ошибку.

Люк встречался с Пресли. Следовательно, он был под запретом. Плюс, он был врагом. Два очень существенных факта, на которых стоит сосредоточиться, а не на его красивом лице.

Я схватила сервировочную ложку из ящика.

— Что бы ты хотела выпить? — спросил Люк.

— Вода подойдет. Я принесу, — сказала я, подходя к раковине, чтобы наполнить стакан. Когда я вернулась, он уже взял для меня тарелку.

Это было так по-домашнему. Легко. Затем он сделал еще глоток пива, и я снова почувствовала, как пересохло в горле.

У меня потекли слюнки.

Он подняла взгляд поверх янтарной бутылки, и на кратчайшую долю секунды, я могла бы поклясться, его глаза потемнели от желания. Но он ушел прежде, чем я смогла проанализировать его взгляд, унося обе наши тарелки из кухни.

Прямиком в столовую.

Это была просто комната. Единственная комната, которую я ненавидела в этом доме.

У меня не было выбора, кроме как последовать за ним, мои шаги были тяжелыми и медленными. Стол был достаточно красивым, дерево светлее, чем полы. Стулья с высокими спинками были классическими, с четкими линиями. Но все в комнате заставляло меня нервничать.

— Как прошел твой день? — спросил он, когда я села.

— Хорошо. — Мой желудок скрутило, и я взяла вилку. — А твой?

Он вздохнул.

— Хорошо.

Когда Люк приходил домой и сразу же отправлялся за пивом, это означало, что у него был тяжелый день. Но подробностями он не делился, а может, и не мог делиться, поэтому я не спрашивала.

Люк поднял вилку, погружаясь в макароны. Он отправил в рот первый кусочек, вздрогнул и потянулся за своим пивом, втягивая воздух.

— Ай. Горячо.

Я замерла, затаив дыхание, и уставилась, не мигая, через стол.

Он жевал с открытым ртом, запивая свой кусок глотком напитка. Когда он посмотрел в мою сторону, его брови сошлись на переносице.

Вероятно, потому, что краска отхлынула от моего лица.

— Прости, — прошептала я.

— За что?

— Я должна была предупредить тебя, что еда еще горячая.

— Я видел, как она дымилась. Это просто я идиот, который решил сразу съесть так много.

— Верно. — Я сглотнула, затем сосредоточилась на своей тарелке.

Травма и страх были ужасными спутниками за ужином. Они лишили меня аппетита.

— Скарлетт, это не твоя вина.

— Я знаю. — И я правда знала это. Я не виновата в том, что он обжег язык. Но слишком часто я наблюдала, как мою мать наказывали за то же самое. Хотя это не было ее виной.

— Эй, — нежный голос Люка заставил меня поднять глаза. Его глаза, такие добрые и обеспокоенные, ждали, умоляя об объяснении.

И впервые мне не захотелось отгораживаться от него.

— Пресли когда-нибудь рассказывала тебе о нашем детстве?

— Нет.

Это не было неожиданностью. Я сомневалась, что она многим рассказывала о нашем воспитании. Привычки и все такое.

— Стол заставляет меня нервничать.

— Стол.

Я кивнула.

— Местом, где мой отец любил взрываться, был обеденный стол. Если он обжигал язык чем-то, что готовила моя мать, а она его не предупредила, черт возьми, даже если она его предупреждала, он использовал это как предлог, чтобы взорваться.

Люк отложил вилку, опершись локтями о стол.

— Дай определение слову «взорваться».

— Тебе правда нужно определение?

Его челюсть сжалась.

— Я понятия не имел.

— Это не совсем то, что способствует хорошему разговору.

— Потому что у нас так много замечательных бесед, — невозмутимо ответил он.

Я рассмеялась.

— Верно.

— Как насчет того, чтобы сделать это сейчас? — Прежде чем я успела возразить, он поднял руку. — Ты говоришь мне все, что хочешь. И молчишь о том, чего говорить не хочешь.

О, он был хорош. Эти глаза. Это честное лицо. Они поколебали мою решимость.

— Мой отец — монстр, замаскированный под милого соседа. Внешне мы были идеальной семьей. Пикники по субботам. Церковь по воскресеньям. Милые девочки и родители, которые их так сильно любили, что держали рядом. Но внутри наш дом был выгребной ямой страха и ярости.

— Твой отец избивал тебя.

— Он бил нас.

Была разница между теми, кто бил, и теми, кто избивал. Физические удары были не такими сильными, если не сочетать их с психическими пытками.

— Моя мать принимала на себя основной удар. Он бил ее, когда она готовила что-то, что ему не нравилось. Он изнасиловал ее, когда она помахала мужчине, живущему по соседству, по пути к почтовому ящику. А от нас… он требовал совершенства.

Напряжение исходило от Люка, волнами прокатываясь по столу. Но это было напряжение другого рода, защитного. То, что я чувствовала только от своей сестры. И от Джеремаи.

— Когда он взрывался, это всегда было физически. Он не кричал. Это была просто ужасающая, молчаливая ярость. Он бил меня или Пресли по руке или пинал нас в голень, потому что мы пропустили слово на тесте по правописанию. Мама не работала, поэтому он бил ее по лицу.

Люк вздрогнул, и до моего слуха донесся слабый звук скрежета зубов.

— На нас, из-за школы, он оставлял синяки там, где мы могли прикрыть их штанами или рукавами. Он таскал нас за волосы. Вероятно, именно поэтому Пресли коротко подстригла свои. Чтобы никто не смог сделать это с ней снова. Если мы жаловались на то, что едим брокколи, он отправлял нас спать голодными. Если мы плакали, он действительно «давал нам повод поплакать». — Я закатила глаза, используя воздушные кавычки. Мне было приятно закатывать глаза, потому что я не осмеливалась делать это в присутствии моего отца.

— И твоя мать не останавливала его?

— Она любит его.

— Она просто позволяла этому случаться? — Из того немногого, что он рассказал мне о своей матери, было ясно, что он обожал ее. А она его. Чувство правильного и неправильного у Люка было таким благородным. Таким определенным. Я не ожидала, что он поймет мою мать.

— Это болезнь, — сказала я. — Пресли ненавидела ее за это. Но я нет. Она всегда будет пресмыкаться перед ним, потому что не знает ничего лучшего. Потому что в промежутках между плохими днями он боготворит ее. Он заставляет ее чувствовать, что она — весь его мир, и без нее он бы умер. Он исказил ее сознание. Она не работает. У нее нет друзей. Он — весь ее мир, и это его игра. Та, в которую он играл, пока Пресли не ушла.

— Когда это произошло?

— Десять лет назад. После того, как нам исполнилось восемнадцать.

Люк кивнул, но в остальном сидел неподвижно, ловя каждое мое предложение. Теперь, когда слова вырвались наружу, я, казалось, не могла заставить их остановиться.

— Я мало кому рассказывала об этом. Это унизительно, — призналась я, когда мои глаза затуманились. — Как и у моей матери, у меня нет друзей.

— Скарлетт, ты не обязана…

— Нет. — Я покачала головой и сморгнула слезы. — На самом деле это приятно. Я очень мало контролирую свою жизнь. Но хранить секреты… Никто не может проникнуть в мой разум и забрать их. То, что я говорю людям, что я им даю, — это мое решение.

Понимание отразилось на лице Люка. Я молчала о том, что видела в клубе Воинов, не только для того, чтобы защитить свою жизнь. Это также было моей попыткой обрести хоть какой-то контроль, когда в противном случае я была бы во власти мира.

Я была здесь в ловушке. До этого я была в ловушке в Эштоне. А до этого я была в ловушке в пригороде Чикаго.

— Пресли сбежала, — сказала я. — Я — нет.

— Почему?

— Потому что я дура, — прошептала я. — После окончания школы папа был таким же плохим, как всегда, может быть, потому, что нам было по восемнадцать и мы были достаточно взрослыми, чтобы уехать. Он не позволял Пресли или мне устраиваться на летнюю работу. Он не хотел, чтобы у нас были деньги. Однажды он пришел домой с работы с заявлениями в местный колледж и сказал нам заполнить их. Что он оплатит наши занятия, а после найдет для нас работу в своей компании. Все было спланировано. Пресли пошутила, что скоро он найдет нам мужей.

Люк облокотился на стол, забыв о еде.

— Пресли хотела уйти. Я тоже. И Джеремая собирался помочь нам, потому что любил меня.

Люк кивнул, как будто слышал эту часть раньше. После смерти Джеремаи Пресли, вероятно, рассказала Люку, что мы с Джеремаей знали друг друга с Чикаго.