84

 

Слабая черта на пятом месте. Стойкость — к болезни. Постоянное не умрет.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Каждая попытка ослабить давление или снять онемение хотя бы в одной ноющей ноге Робин приводила лишь к тому, что ей становилось еще больнее. Когда она пыталась хоть немного изменить свое положение, грубая крышка ящика царапала ее спину. Робин была слишком напугана и испытывала слишком сильную боль, чтобы убежать от реальности в сон. Согнувшись в три погибели, она представляла, как умирает, закрытая в ящике в кромешной тьме, в запертой на ключ комнате. Она знала, что никто не услышит, даже если она закричит, но время от времени плакала. По прошествии, как ей показалось, двух или трех часов, ей пришлось помочиться внутри ящика. Ее ноги горели от веса, который на них приходился. У нее не было других ориентиров, кроме слов Уэйса о «восьми часах». Освобождение будет. Оно придет. Она должна помнить об этом.

И, наконец, оно пришло. Она услышала, как в замке двери повернулся ключ. Включился свет. Пара ног в кроссовках приблизилась к коробке, и крышка открылась.

— Выходи, — произнес женский голос.

Сначала Робин ощущала, что разогнуться почти невозможно, но, оттолкнувшись руками, она заставила себя принять стоячее положение, ее ноги онемели и ослабли. Высохшая одежда теперь прилипла к ее коленям, которые после этой ночи начали кровоточить.

Хэтти, чернокожая женщина с длинными дредами, которая проверяла вещи Робин, когда та приехала на ферму, молча указала ей на место за столом, затем вышла из комнаты и вернулась с подносом, который поставила перед Робин. На подносе стояла порция каши и стакан воды.

— Когда ты поешь, я провожу тебя в общежитие. Тебе разрешается принять душ, прежде чем приступать к своим ежедневным обязанностям.

— Спасибо, — слабым голосом отозвалась Робин. Ее благодарность за то, что ее освободили, была безгранична. Она очень хотела понравиться женщине с каменным лицом, чтобы та увидела, что Робин изменилась.

Никто не взглянул на Робин, когда она и ее спутница пересекли внутренний двор, остановившись, как обычно, у фонтана Дайю. Робин заметила, что теперь все были одеты в синие спортивные костюмы. Очевидно, сезон Утонувшего пророка закончился: начался сезон Исцеляющего пророка.

Ее сопровождающая осталась снаружи душевой кабинки, пока Робин мылась жидким мылом, которое ей предоставили. Ее колени были ободраны, как и спина в области позвоночника. Робин завернулась в полотенце и последовала за своей спутницей обратно в пустое общежитие, где на ее кровати были разложены чистые синий спортивный костюм и нижнее белье. Когда она переоделась, наблюдавшая за ней женщина сказала:

— Сегодня ты будешь присматривать за Джейкобом.

— Хорошо, — ответила Робин.

Ей ужасно хотелось лечь на кровать и уснуть, потому что она почти теряла сознание от усталости, но она покорно вышла за Хэтти из общежития. Сейчас для нее ничего не имело значения, кроме одобрения Глав церкви. Ужас перед ящиком, должно быть, останется с ней навсегда: все, чего она хотела, — это не быть наказанной. Теперь она боялась, что кто-нибудь из агентства приедет за ней, потому что, если они это сделают, Робин снова могут запереть в ящике и упрятать подальше. Она хотела, чтобы ее оставили там, где она была. Она боялась, что агентство еще больше поставит под угрозу ее безопасность. Возможно, когда-нибудь в будущем, когда она придет в себя и с нее снимут круглосуточное наблюдение, она найдет способ вырваться на свободу, но сегодня она не могла заглядывать так далеко вперед. Она должна подчиниться. Соблюдение требований было единственной гарантией безопасности.

Хэтти повела Робин обратно к фермерскому дому через двери, украшенные резьбой в виде дракона, и вверх по лестнице, устланной алым ковром. Они прошли по коридору с еще большим количеством блестящих черных дверей, а затем поднялись по второй лестнице, узкой и без ковра, которая вела в коридор под покатой крышей. В конце коридора была простая деревянная дверь, которую ее спутница и открыла.

Войдя в маленькую комнатку на чердаке, Робин почувствовала неприятный запах человеческой мочи и фекалий. Рядом с детской кроваткой сидела Луиза. На полу, который был покрыт листами старых газет, в беспорядке стояли картонные коробки, а также черная мусорная корзина, которая была частично заполнена.

— Луиза, скажи Ровене, что ей делать, — сказала женщина, сопровождавшая Робин, — а потом можешь идти спать.

Она ушла.

Робин в ужасе уставилась на того, кто лежал в кровати. Джейкоб был чуть меньше метра ростом, но, несмотря на то, что на нем был только подгузник, он мало походил на малыша. Его лицо осунулось, тонкая кожа натянулась на костях и теле, его руки и ноги были атрофированы, и Робин увидела синяки и, как ей показалось, пролежни, на его очень белой коже. Казалось, он спит, его дыхание было хриплым. Робин не знала, болезнь ли, инвалидность или отсутствие ухода стали причиной такого плачевного состояния Джейкоба.

—  Что с ним не так? — прошептала она.

К ужасу Робин, единственным ответом Луизы был странный вой.

— Луиза? — позвала Робин, встревоженная этим звуком.

Луиза согнулась пополам, обхватив лысую голову руками, и звук превратился в животный визг.

— Луиза, не надо! — в отчаянии воскликнула Робин. — Пожалуйста, не надо!

Она схватила Луизу за плечи.

— Мы обе снова будем наказаны, — отчаянно проговорила Робин, уверенная, что крики с чердака будут слышны внизу, и единственная гарантия безопасности — это молчание и послушание. — Прекрати это! Остановись!

Крик утих. Луиза просто раскачивалась взад-вперед на своем стуле, по-прежнему пряча лицо.

— Они ждут, что ты уйдешь. Просто скажи мне, что делать, — сказала Робин, все еще держа руки на плечах пожилой женщины. — Скажи мне.

Луиза подняла голову, ее глаза покраснели, она выглядела сломленной, на ее лысой голове были видны порезы, которые, несомненно, она оставила при бритье своими изможденными, больными артритом руками. Если бы это случилось в любое другое время, Робин почувствовала бы больше сострадания, чем нетерпения, но все, что волновало ее в этот момент, — это избежать очередного допроса или наказания, и меньше всего она хотела, чтобы ее снова обвинили в причинении страданий другому члену церкви.

— Говори, что делать, — яростно повторила она.

— Там подгузники, — прошептала Луиза, слезы все еще текли из ее глаз, когда она указала на одну из картонных коробок, — и салфетки вон там. Ему не нужна еда... Дай ему воды в стаканчике для питья. Она указала на один из них на подоконнике. — Подкладывай газету… иногда его рвет. У него… у него иногда случаются припадки. Попробуй успокоить его, когда он будет биться о решетку. И напротив есть ванная комната, если тебе потребуется.

Луиза с трудом поднялась на ноги и постояла мгновение, глядя на умирающего ребенка. К удивлению Робин, она поднесла пальцы ко рту, поцеловала их, затем нежно положила на лоб Джейкоба. Потом она молча вышла из комнаты.

Робин, не сводя глаз с Джейкоба, медленно подошла к жесткому деревянному стулу, который освободила Луиза, и села.

Мальчик явно был на грани смерти. Это было самое чудовищное, что она когда-либо видела на ферме Чапмена, и она не понимала, почему именно сегодня, из всех возможных дней, ее послали ухаживать за ним. Зачем приводить сюда кого-то, кто солгал и нарушил церковные правила, кто признался, что сомневался в своей верности церкви?

Какой бы измученной она ни была, Робин поняла, что знает ответ. Ее делали соучастницей того, что происходило с Джейкобом. Возможно, в какой-то давно подавляемой части себя Уэйсы знали, что прятать этого ребенка, морить его голодом и не давать ему доступа к медицинской помощи, кроме предоставляемой Чжоу «духовной поддержки», будет считаться преступлением во внешнем мире. Те, кого послали следить за неуклонным ухудшением состояния ребенка и кто не обратился за помощью, несомненно, за пределами фермы Чапмена были бы признаны властями виновными в произошедшем, если бы об этом когда-нибудь стало известно. Робин все больше погружалась в собственные мысли, проклиная себя за то, что находилась в этой комнате и не искала помощи для ребенка. Он может умереть, пока она присматривает за ним, и в этом случае Уэйсы заполучили бы над ней власть навсегда. Они сказали бы, что это была ее вина, и неважно — было ли это правдой.

Тихо и совершенно неосознанно Робин начала шептать: «Лока Самаста Сукхино Бхаванту… Лока Самаста Сукхино Бхаванту...»

С усилием она остановила себя.

«Я не должна сходить с ума. Я не должна сходить с ума».