— Конечно, — улыбаюсь я. — Я ценю это.

— Я тоже.

На корабле никому не было до меня дела. Я была изгоем, ненужной, бесполезной. Я была бесполезной тратой ресурсов. Лишних ресурсов было мало, и права на ошибку не было. У всех остальных на корабле была работа, цель, по большому счету. У бродяг, вроде меня, нет. Мои дни проходили, в избегании тёмных взглядов людей и в попытках выжить. Были времена, когда я хотела, чтобы я никогда не рождалась. Был строгий контроль над рождаемостью, и большинство незапланированных беременностей так и не наступило.

Моя мама, моя биологическая мама, скрывала свою беременность, пока не стало слишком поздно. Мы были слишком «цивилизованными», чтобы прервать беременность, когда она достигла второго триместра. Нет, гораздо гуманнее позволить этому ребенку вырасти изгоем и никому не нужным. Если бы не приёмная мама, я бы все равно не выжила. Большинство бродяг не доживают до подросткового возраста. Вынужденные жить на обочине общества, они либо умирали от голода, либо умирали каким-то другим образом.

Мир на корабле был против бродяг. Он укоренился в культуре корабельной жизни. Бродяги — отстой, у них нет цели, и они не на своем месте. Избавьтесь от бродяг, отправьте их обратно, ну, куда угодно, лишь бы «нормальным» людям не приходилось об этом беспокоиться.

— Эй, — говорит Инга.

— Да?

— Ты застыла, ты уверена, что с тобой всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает она.

— Да, — говорю я, стряхивая с себя воспоминания и боль. — Да, у меня всё хорошо.

— Ты собираешься поговорить с ним?

— С кем?

— С Астаротом, — улыбается она.

— О чём ты говоришь?

— Не притворяйся застенчивой, — говорит она. — Вы двое весь вечер строили друг другу глазки.

— Он строил..? — спрашиваю я, и мое сердце замирает.

— Ещё как! — она смеется.

— Ну, отлично, — ухмыляюсь я.

— Повеселитесь, — говорит Инга, вставая и подходя к Джоли.

Я встаю и иду через общую зону к Астароту.

— Значит, часто сюда заходишь? — спрашиваю я.

— Только когда меня приглашают, — говорит Астарот.

Я качаю головой и смеюсь. Иногда простые вещи теряются при переводе с всеобщего на змайский.

— Ага, — говорю я, встречаясь с ним взглядом.

Я люблю его глаза. Это великолепные, глубокие озёра из лаванды, я могу потеряться в них. На его лице медленно появляется улыбка, и я прикасаюсь к нему, не думая об этом. Его лицо холодное, и я удивлена, насколько оно гладкое. Я не уверена, чего я ожидала. Наверное, я думала, что его чешуя будет грубой. Я чувствую их края, когда провожу пальцами по ним, но они вовсе не шероховатые.

Сложные эмоции танцуют в его красивых глазах. Его челюсти напрягаются, крылья трепещут, а толстый чешуйчатый хвост ударяется о стену. Я отдергиваю руку, понимая, насколько я дерзко и напористо поступила. Я не стесняюсь мужчин, но даже у меня есть свои границы. Я не знаю, что на меня нашло. Он моргает несколько раз, и мне интересно, очищает ли он свои мысли, прежде чем отругать меня. Он тяжело сглатывает, затем качает головой.

— Хм, — говорит он, ничего не делая, чтобы избавиться от неловкости.

— Извини, — быстро говорю я, пытаясь преодолеть смущение.

— Нет! — говорит он слишком громко.

Разговор прекращается. Моя спина горит жаром, я знаю, что они все смотрят на нас. Мои щёки краснеют, когда я поджимаю губы и смотрю в землю. Я ненавижу быть в центре внимания.

— Ты в порядке? — спрашивает Калиста, подходя и глядя на нас поочередно.

Я не уверена, к кому она обращается, к Астароту или ко мне, но я отвечаю, желая поскорее всё это закончить.

— Да, всё в порядке, — говорю я, глядя на Астарота и умоляюще глядя в глаза.

— Извини, — говорит он. Он краснеет? Края его чешуи становятся красными, так змаи краснеют? — Я всего лишь ответил на вопрос, я не хотел быть таким громким.

Разговоры возобновляются позади нас, когда момент проходит. Калиста смотрит на нас своими острыми проницательными глазами. Она прикусывает нижнюю губу. На лице появляется полуулыбка, затем она кивает, кладя руки на каждую из наших рук.

— Если кому-то из вас нужно… что-нибудь, — она сделала эффектную паузу, прежде чем продолжить. — Я здесь.

Астарот выглядит озадаченным таким предложением, но я понимаю, что это такое. Она играет в сваху. Я улыбаюсь, качаю головой, потом кладу руку ей на плечо.

— Спасибо, но мы в порядке, — говорю я мило, но твердо, надеясь положить конец любым блестящим идеям.

— Конечно, — говорит она, и улыбка на её лице говорит гораздо больше, чем её слова.

Калиста уходит, но не без косого взгляда через плечо. Она идёт прямо к Джоли, которая вся закуталась в свои меха и ободранные одеяла, и они наклоняются близко друг к другу, чтобы шептать. Отлично, теперь они обе играют свах.

— Я не понимаю, — говорит Астарот.

— Не беспокойся об этом, — вздыхаю я. — Это женские штучки.

— Женские штучки? — спрашивает он, подчеркивая, что я ещё больше запутываю его.

— Ага, — улыбаюсь я, уделяя ему всё своё внимание.

Я не удивляюсь тому, как его взгляд падает на моё декольте. Даже если у меня больше ничего нет в этой жизни, боги сисек благословили меня, и я чертовски хорошо ими пользуюсь. Покажи нужное количество кожи, и ты сможешь заставить любого мужчину делать всё, что ты захочешь. Некоторые женщины тоже за это цепляются. Я не держу на них зла, это основа биологии и я не чувствую себя виноватой ни за что, что я сделала. Биология также требует, чтобы я ела и выживала.

Когда я стала достаточно взрослой, чтобы быть самостоятельной, я не хотела зависеть от своей приёмной матери в удовлетворении своих основных потребностей. На корабле у каждого был набор еды и припасов. Усыновление бродяги не принесло в этот набор ни крошки еды на нового члена семьи. По мере того, как моя потребность в еде и припасах возрастала, росла и трата её ресурсов, хотя она никогда не говорила об этом ни слова.

Острая утрата настигает меня ниоткуда. Я стараюсь не думать слишком много о Бейли или о том, что с ней случилось. Я полагаю, что лучшее, на что я могу надеяться, это то, что она умерла быстро. Это единственное, о чём никто из нас не говорит, о тех, кого мы потеряли, когда пираты напали на колониальный корабль. Только одна его часть разбилась здесь, та часть, в которой находились мы. Что стало с другой частью огромного корабля, никто не знает. Мы предполагаем, что все они погибли. Подумав о пиратах, я надеюсь, что они тоже погибли.

Мысль о том, что моя мама окажется в руках этих монстров, невыносима.

— Хорошо, — говорит он, его глаза встретились с моими.

— Астарот, — кричит Сверре позади нас.

— Да? — спрашивает он, но его глаза не отрываются от моих.

— Чем ты занимался раньше?

— Я работал в доках, — отвечает Астарот.

— Доках, да? — Я ухмыляюсь. — Значит, ты привык работать с большими коробками?

— Похоже на то, — говорит он.

Я не уверена, понял ли он мой намек или нет. Змаи прямолинейны, это природа их языка и, похоже, культура тоже. Или, может быть, он стал таким? То, как он смотрит мне в глаза, ухмылка на его лице, я думаю, что так и было.

— Где? — спрашивает Сверре.

Астарот отвечает, но я уже не слушаю. Всё мое внимание сосредоточено на изучении его лица. Сильная челюсть, полные губы, то, как они двигаются, когда он говорит. То, как его глаза не отрываются от моих, даже когда он разговаривает со Сверре. В этот момент я решаю, что сегодня вечером Астароту повезёт.

— Как насчёт прогулки? — спрашивает он.

Мне требуется мгновение, чтобы понять, что он говорит со мной, а не с ними. Затем мне нужно ещё немного времени, чтобы преобразовать звуки в слова. Теперь становится неловко. Я прочищаю горло и отвожу взгляд.

— Было бы неплохо, — говорю я.

Мы прощаемся с друзьями и выходим из квартиры. Они смотрят на нас так же, как и мы, но чёрт с ними. Это лучше, чем негативное внимание, к которому я привыкла, и я знаю, что они хотят для нас только лучшего.