Глава 29

Видя меня снова с Йеном, Ричард только усиливает преследование. Он присылает мне текстовые сообщения, которые я расшифровываю голосом, или мне читает Йен. После этого у него всегда щелкает мышца на челюсти. И неизменно он чувствует потребность прикоснуться ко мне, обычно в очень интимном месте.

Но, если не считать этой смс-игры, в которую я играю с Ричардом, и которая не выходит за рамки легкого флирта, ничего по-настоящему скандального не происходит, моя жизнь довольно хороша.

Мама очень хорошо себя чувствует последние пару недель, но ее врач советует не выходить на улицу слишком часто. Ее иммунная система очень слаба, и он говорит, что даже простуда может быть опасна. Сегодня вечером Йен заказывает ужин в «Le Cirque», чтобы его доставили в Центральные башни вместо того, чтобы идти куда-то.

— Тайни сказала, что твои родители умерли.

— Да. Мой отец умер от сердечного приступа, когда мне было тринадцать, а мать скончалась, когда мне было пятнадцать.

— Мне очень жаль. Тебе слишком рано пришлось взять на себя ответственность.

— Это то, что сделало меня мной, — отвечает Йен, пожимая плечами, как будто провести последнюю часть подросткового возраста в одиночестве — это нормально и легко.

— Надеюсь, ты не поймешь меня неправильно, но я хотела бы дать тебе небольшой совет. Не о Тайни, конечно. Я бы не осмелилась туда лезть. Но совет по жизни.

— Конечно, — он сжимает мою руку, давая понять, что инквизиция и советы его не беспокоят.

— Жизнь быстротечна, почти эфемерна. Не тратьте ни минуты, ни даже секунды на то, что не важно. А если у вас есть что-то важное, сделайте все, чтобы удержать это. Не думайте, что завтрашний день принесет вам что-то лучшее. Цените то, что есть сейчас.

— Обязательно, Софи. Спасибо за заботу, и что поделилась ею со мной.

Она краснеет от удовольствия, слыша комплимент, а я внутренне радуюсь его пониманию того, что она любит меня и начинает заботиться о нем, поэтому мама достаточно смела, чтобы высказать свои опасения.

В воскресенье, накануне дня химиотерапии, я веду ее в музей Фрика. Она говорит, что хочет провести время со мной. Это наш любимый музей, и не потому, что по воскресеньям там действует политика «Плати, сколько хочешь». Сегодня я опускаю полтинник, чтобы покрыть все другие посещения, когда мы ничего не платили. Фрик — это сундук с сокровищами, всего два этажа, на которых представлено все: от Фрагонара — любимца моей матери, до Уистлера. Мы гуляем по музею, держась за руки, и заканчиваем экскурсию в атриуме.

Фонтан работает, вода тихо журчит по каменным чашам и стекает в бассейн внизу. Листва помогает смягчить каменные стены и высокие колонны. Атмосфера и стеклянный потолок настолько успокаивают, что каменные скамейки, несмотря на их твердую поверхность, кажутся удобными.

— Трудно поверить, что в этом месте кто-то жил. Можешь представить, что в вашей гостиной есть отражающий бассейн?

— Я не могу представить, как за ним нужно ухаживать.

Затем мы улыбаемся друг другу, потому что этот разговор происходит в конце каждого визита.

— Я так рада, что у тебя есть Йен, — говорит она.

— Не уверена, что он у меня есть, так как меня тащат за одной из его шикарных машин, пока он мчится к какому-то, известному только ему месту назначения.

— За последние три года я поняла одну вещь: нужно использовать возможности для счастья, когда они появляются. Не закрывай эту возможность. Дай ему шанс. —Она сжимает мои руки и смотрит в окно на верхушки деревьев Центрального парка. — Я не хочу, чтобы ты осталась одна.

— Не хочу. — Я наклоняюсь и целую ее в щеку, не обращая внимания на ощущение тонкости ее кожи, ставшей словно бумага. — У меня есть ты.

Когда мы отъезжаем, Стив прогуливается по Пятой авеню.

— Не нужно ждать такси или автобуса, хотя это, конечно, стоит дополнительных усилий. — Мама подмигивает мне. Стив выходит из машины и помогает маме сесть в нее, осторожно устраивая ее ноги на подставке. Авантюра истощает все ее силы, и она засыпает еще до того, как мы въезжаем в Мидтаун. Должно быть, Стив звонит заранее, потому что Йен встречает нас у обочины.

— Спасибо, Стив. Увидимся утром. — Мы вдвоем помогаем маме подняться в квартиру. Он бросает на меня обеспокоенный взгляд, поддерживая ее хрупкий вес, но я отказываюсь признавать беспокойство в его глазах.

— Она в порядке, — говорю я ему.

— Ложись со мной, Тайни, — говорит она, когда мы заходим в ее спальню. Я игнорирую беспокойство Йена и помогаю маме лечь в кровать.

С помощью пульта я закрываю шторы и переворачиваюсь на бок, чтобы пообниматься с мамой, как мы делали в детстве. Поскольку нас было двое, мы часто спали вместе, даже когда я подросла. Но сейчас, лежа здесь с ней, я чувствую себя так, будто я — защитник, а она — мой ребенок.

— Я люблю тебя, мамочка, — шепчу я, кладя руку ей на грудь.

— Я тоже тебя люблю, дорогая. Больше, чем все звезды на небе. — Ее прохладная рука накрывает мою, слегка сжимая, пока она погружается в сон. Ее ровное дыхание успокаивает, и я позволяю своим заботам улетучиться, укутавшись в дорогой плед в этой роскошной квартире и держа маму за руку, пока мой любимый ждет меня.

Это все, на что я могу надеяться.

Но пока я сплю, меня обдает холодом, и я просыпаюсь. Рука мамы ледяная, а из носа течет кровь, капая на наволочку. По бокам ее лица темная, уродливая лужа.

— Йен! — кричу я, тряся маму, но она не реагирует. —Йеннннн!

Он стоит в дверях, а затем оказывается рядом со мной.

— Я уже позвонил в 911. — В его руке телефон.

Он засовывает палец ей в рот, а затем откидывает голову назад, чтобы прочистить дыхательные пути. Затем дует ей в рот. Один раз. Дважды. Он качает ее грудь, сложив одну руку поверх другой. Дует и качает снова и снова, а я прижимаю руки ко рту, чтобы сдержать крики внутри себя.

Я не замечаю ни подъехавшей машины скорой помощи, ни срочности медиков, которые готовят мою маму к поездке в больницу. Я замечаю только звуки. Пронзительный свист сирены, когда мы мчимся по направлению к больнице. Цифровые сигналы аппарата. Стук реанимационной машины. Это симфония, играющая похоронный марш. Но барабанный бой, который я хочу услышать, так и не наступает.

Я знаю, что ее больше нет, еще до того, как кто-то приходит в приемную. Наверное, я поняла это, когда мы находились во Фрике, и она прощалась со мной. Я не хотела признавать, что это прощание, поэтому молчу. Я не была готова слушать ее разговоры о смерти, хотя именно это ей и было нужно — для того, чтобы подготовить себя или меня, я не совсем уверена.

Она была готова уйти, как только узнала, что ее ремиссия закончилась. И сказала мне об этом на лестнице после первого приема у доктора Чена.

«Я не смогу пройти это снова.»

И, возможно, если бы не появился Йен, она бы дольше держалась за меня, но мама была готова и восприняла его появление в нашей жизни как знак того, что я не останусь одна.

Я не могу ее в этом упрекнуть. Не тогда, когда ее страданиям пришел конец. Моя боль — это эгоизм. Теперь я это понимаю.

Но в моем сердце пусто. Солнце погасло, и внутри меня остаются лишь пустые коридоры и комнаты, по которым ветер бесконечно носится из одного бесплодного угла в другой. Мороз крепчает, вихрь чувств стирается. И в пустоте мне холодно, но пронзительной боли больше нет. И на данный момент этого достаточно.

Я остаюсь в оцепенении во время парада медсестер и врачей, которые приходят извиниться. За что? За то, что не спасли ее? Я с интересом наблюдаю за тем, как Малкольм и Йен притворяются, что ладят друг с другом, организуя похороны моей матери. Я успеваю сказать Йену, что мой отец похоронен на кладбище Флашинг. На третий день он перестает беспокоить меня по поводу деталей. Я одеваюсь на похороны в черное платье длиной до колена, которое Йен, должно быть, купил для меня. На улице солнечно, и это меня странно обижает — как будто облака должны плакать, а не улыбаться. Но я не плачу. Не могу. Боюсь, что если начну, то никогда не остановлюсь.

— Мне очень жаль, Виктория. — Приехала мать Малкольма. Она выглядит изможденной и старой — намного старше своих пятидесяти с лишним лет. Кожа под глазами темная и морщинистая. На ее лице много морщин, и от нее пахнет, как от табачной фабрики. Я не чувствую к ней ничего, кроме жалости.

— Спасибо, — говорю я. Это первая из тысячи благодарностей, которые я произношу в этот день в ответ на тысячу извинений в мой адрес. И все это время Йен стоит рядом со мной. Сегодня он — мой позвоночник. Без него я бы не смогла стоять на ногах.

Я хотела бы иметь что-то внутри себя, чтобы отдать ему. В конце службы и после похорон я обнаруживаю, что даже когда Йен рядом со мной, я не могу стоять. Он ловит меня, прежде чем я падаю на землю. Он берет меня на руки и несет к Бентли. Я рада. Поскольку думаю о Майбахе с его маленькими откидными подставками для ног как о автомобиле моей матери, и я не смогла бы прокатиться в нем сегодня, а, возможно, никогда.

— Я больше не могу помогать тебе с Ричардом.

— Забудь об этом. Это неважно.

Это не так, но в данный момент я не могу заставить себя заботиться об этом. Я хочу перестать заботиться обо всем прямо сейчас.